— Закроем, обязательно… Только сперва обсудим, чтобы не оставлять вопросы без ответов. Не обижайся на меня, пожалуйста, но, раз уж ты такая скрытная молчунья, я не удержался и поговорил об этом с Хельмутом. И он мне все рассказал.
— Что?.. — рыжекудрая высвободилась из докторских объятий и развернулась к нему лицом. Вид у нее был немного недовольный и раздосадованный. — Вот же трепло, как баба базарная… В очередной раз убеждаюсь, что мужчины любят посплетничать не меньше женщин, и секреты хранят не лучше. Так что же он тебе рассказал?
— Я полагаю, все, что знал сам. А известно ему было немало…
— Ладно. Раз уж ты изловчился подловить меня на этом, то придется доводить дело до конца… Пойдем лучше ко мне.
— И ты покажешь, где у тебя спрятан горшочек с золотом?
— Ага, все тебе и покажу, и расскажу… Пойдем.
В капитанской каюте Лауритц присел за стол и плеснул себе в стакан немного воды из графина, а Шивилла достала свою трубку и принялась заполнять ее табаком. Это было не очень хорошим знаком, ведь курение, по словам капитанши, успокаивало нервы, а нервировать ее лишний раз было не самым безопасным занятием. И если Гайде набивает себе трубку, то вполне возможно, что мысленно она мечтает набить кому-нибудь что-нибудь другое… Но доктор держался молодцом, он моментально раскололся и сдал Хельмута со всеми потрохами, дословно пересказав все, что ему уже поведали, после чего историю можно было продолжить и дополнить недостающими элементами.
— Мы жили в маленьком домике с кормилицей… — рассказывала девушка, раз в несколько минут покусывая мундштук и выпуская маленькую струйку дыма. — Я тогда не знала, кто была та женщина и кем она мне приходилась, но теперь понимаю, что это называется именно так. Она была добренькой… Но запрещала мне называть ее «мамой». Кроме меня у нее был еще как минимум один ребенок, такой же маленький, а потом, кажется, еще и второй появился… Я уже плохо помню. А та, которая хотела, чтобы я звала ее своей мамой, меня только навещала, иногда часто, а иногда ее не бывало так подолгу, что мне каждый раз казалось, что она не придет уже никогда. Она всегда причесывалась как-то по-чудачески и просила меня целовать ее в щеку…а от ее белой-белой кожи пахло пудрой… Она приносила мне какие-то странные подарки — платьице в кружевах, шляпку с ленточками или какую-нибудь игрушку… Но строго-настрого предупреждала, чтобы я не носила этого на людях и никому не показывала, а то другие будут что-то не то думать и говорить. Я тогда мало что понимала, но уже тогда мне это казалось проявлением крайней тупости… Зачем же нужны хорошие вещи, если ими ни перед кем нельзя похвастать?.. — да, честно говоря, паршивенькое детство получалось. Ларри сочувственно закивал, но большего себе не позволил — капитанша терпеть не могла, когда ее жалели, «как какую-то слабачку». — У моей кормилицы не было мужа. Когда я пыталась ее об этом спросить, она говорила, что однажды зимой он заболел и умер. «Маминого» мужа я тоже никогда в жизни не видела, поэтому думала, что с ним такая же история приключилась. Но однажды к нам в гости пришел один мужчина…и мне сказали, что это — мой отец… Как сейчас помню, он был таким высоким, таким огромным, с пушистой бородой…с рыжей бородой. Я тогда впервые в жизни узнала, что кроме меня на свете, оказывается, бывают еще рыжие люди. А до этого мне перед каждым выходом на улицу завязывали голову платком или заставляли носить ужасный чепчик, чтобы никто не видел моих волос… Отец мне тогда показался настоящим великаном, и я по-настоящему испугалась, а он только посмеялся надо мной, и смех у него тоже был очень громкий, раскатистый, как гром… Грома я в то время тоже, кстати, боялась, но мне вскоре пришлось избавляться от этого глупого страха, как и от многих других. А потом, когда он пришел во второй раз, то забрал меня. Насовсем. Он посадил меня к себе на плечо, и когда мы шли по улице, я смотрела на всех свысока, как с колокольни, и плевала на головы прохожим косточки от вишен, которых он мне купил целый кулек. Пожалуй, это было одно и самых ярких и светлых впечатлений моего детства… А потом начались суровые будни.
— Вот так история… Конечно, я не имею права судить, но твои родители друг друга стоили. Что одна, что другой… Даже не знаю, что было безответственней — отослать родную дочь куда подальше или взять ребенка на корабль. Это все хорошо, и я очень рад, что Рыжая Борода оказался более-менее порядочным человеком и от тебя не отказался… Но ты же была совсем еще крохой! Сколько тебе было, четыре, пять?.. Нужно быть настоящим безумцем, чтобы осознанно подвергнуть маленький, неокрепший и еще даже несформировавшийся организм опасностям морской жизни и условиям, которые выдерживает не каждый взрослый…
— Легко тебе вот так запросто рассуждать, глядя со стороны… А если бы у тебя самого был ребенок? А если обстоятельства вдруг сложились бы так, что тебе пришлось бы воспитывать его в одиночку… Жизнь ведь такая непредсказуемая штука, случиться может всякое. Как бы ты поступил, если не на месте моего отца, то на своем собственном месте? Я знаю, что ты ни за что не бросил бы свое чадо…но и с любимой работой вряд ли бы распрощался… К тому же этих детей ведь надо на что-то содержать, чем-то кормить…
— Что?.. — Ларри непонимающе вытаращил глаза и поперхнулся водой, которую только что отхлебнул из стакана. Закашлявшись, судовой врач суетливо замахал рукой, мол, «погоди, дай договорить», а капитанша следила за ним со снисходительно-умильной улыбкой.
— Постучать по спинке? — заботливо поинтересовалась она, но доктор только замотал головой.
— Какой-такой ребенок?.. У меня? Откуда?..
— Ой, ну, я думала, что уж ты-то, взрослый, образованный человек, знаешь, откуда берутся дети, — с наигранной серьезностью и долей притворного удивления заговорила рыжекудрая. — Вас, как минимум, должны были этому тоже учить. Хотя я могу и просветить…
— Нет, я-то знаю, откуда они берутся… Но ты заговорила об этом так…внезапно. К чему это ты? Ты что, на что-то намекаешь?.. Потому что ты же знаешь, что я не всегда воспринимаю намеки. И шуточки твои…и…
— Ларри… — вздохнула девушка, сжав его руку в своей и заглядывая в блестящие круглые глаза. — Не кажется ли тебе, что это ты первый, а не я, поднял эту тему? Да успокойся ты. Я всего лишь предположила, предложила тебе представить ситуацию из разряда «а что, если бы…», а ты уж и разнервничался. Хочешь выйти на веранду, подышать воздухом?
— Нет, не надо. Я совершенно спокоен.
— Ага, а как же… Постарайся хоть разик моргнуть. Все твое спокойствие написано у тебя на лице. Таким, как ты, просто противопоказано играть в азартные игры, в которых нужно блефовать… Слушай, сделай мне одолжение — потренируйся как-нибудь перед зеркалом контролировать свою мимику, в жизни это очень пригодится. Ладно я…но это же видят все окружающие, а тебе оно надо, чтобы посторонние замечали, как легко тебя выбить из колеи таким пустяком? Я же не думала, что ты настолько серьезно ко всему относишься…
Гайде встала со своего места, неспешно зашла доктору за спину и легонько приобняла его. Он чувствовал ее присутствие, ее руки на своих плечах, но ему все равно было неловко от того молчания, что повисло в воздухе. Вот именно поэтому с Шивиллой и нельзя вести серьезные беседы. Они неизменно заканчиваются каким-то фарсом.
— Дорогая моя… Ты точно ничего не хочешь мне сказать?.. — наконец осторожно поинтересовался Траинен.
— Нет, ничего, — капитанша была просто невозмутима. Ну, ничего так ничего… — Хотя постой… Все-таки скажу одну вещь. Я люблю тебя, сэр доктор, — она склонилась над рыжим и поцеловала его в щеку. — А все остальные глупости, что я тебе наговорила до этого, забудь.
— Я тоже тебя люблю, — Лауритц обернулся и поймал второй поцелуй.
— Теперь, я думаю, ты и сам понимаешь, что узнал обо мне сегодня непозволительно много, и мне придется тебя убрать.
— Кхм… Я надеюсь, ты сейчас пошутила.
— Конечно, пошутила…извини, но мне, кажется, нравится тебя пугать.
