– Не бойся, милленарий, со мной ты можешь быть совершенно откровенен. Я прекрасно понимаю, каково это – жить вдалеке от родных равнин и домов-гор.

Каподистрия, расположенная на равнине, граничила с плоскогорьем. И вот на этой-то границе каподистрийцы в незапамятные времена прорубили дома-лабиринты, дома-пещеры, по мнению одних, и дома-дворцы – по мнению других. Круг последних (удивительно, не правда ли?) ограничивался самими каподистрийцами, и то не всеми.

Милленарий одобрительно кивнул. Кто прозывал так обители его родного народа, сам мог к нему принадлежать. Остальные разведчики позволили себе только улыбки: субординация, знаете ли.

Аркадий махнул рукой:

– Следуйте за мной, давайте отыщем воду для нашего славного стратига Нарсеса, – Лид постарался, чтоб эти слова звучали как можно более добродушно. Пусть в лагере думают, что Аркадий всецело поддерживает вездесущего везунчика. Пусть. Все течет, все меняется. И только Государство с четырежды благословенным ванактом стоит нерушимо.

По пути к заветному ручейку виночерпий властителя тысячелетнего Государства болтал без умолку с каподистрийцами. Когда требовалось, он мог балагурить, шутить, казаться своим человеком. Именно казаться, а не быть, – своими Аркадий не считал никого. Каждый, кто попадал в орбиту его зрения – ступенька. Чем выше по рангу человек – тем выше ступенька. Мир людей, если так взглянуть, взглянуть из глаз Лида, – донельзя простой. То тут ступенька, то там. Имей только силу, сноровку да храбрость взобраться повыше – и взберешься, ничего сложного.

Только вот храбрость – она ведь разного рода бывает. Есть храбрость воина, храбрость художника, храбрость поэта, даже храбрость висельника, а есть храбрость совсем другого сорта. Второго.

Серебристое пламя пылало в глубине глаз Лида, и никто, никто его не видел.

Когда он и каподистрийцы достигли ручья, Аркадий успел стать другом и даже наставником разведчиков.

Лид взобрался на ступеньку.

Утро нового дня легионеры так и не встретили – потому что самого утра не было. Небо заволокли гигантские черные тучи. От них, а точнее, от тех воспоминаний, которые они пробуждали, людям становилось не по себе. Нарсес, первым заметивший даймоновы облака, почувствовав их еще во сне, приказал сниматься с лагеря и переходить на те холмы с поваленными деревьями. Удаленные от берега на добрых двадцать ванактовых стадий, достаточно высокие и пологие, они прекрасно подходили для новой стоянки. Люди надеялись, что недолгой. Скоро новые катерги прибудут, скоро государство откликнется, скоро все закончится, – даже проклятый сезон циклопических штормов. Нарсес был един в этой мечте, но, кажется, одинок в понимании всей ее призрачности. А потому вдесятеро стремительней ходил меж легионерами, выворачивал колья, тушил костры, укладывал паруса катерг, разбирал самострелы, молился добрым даймонам о даровании доброго пути…

Он был везде и всюду, каждому он подавал руку, для каждого находил слово поддержки. Лид ненавидел этого паяца все сильней и сильней. Выскочка! Из-за этого проклятого выскочки он оказался за милленнии ванактовых стадий от ставшего родным дворца. Аркадий от всего сердца (быть может, впервые в жизни) молил Повелителя ванактов избавить бедного, несчастного Лида от четырежды проклятого Нарсеса. С каждым словом безмолвной мольбы становилось все труднее удерживать на ладонях серебристое пламя. Оно должно было дождаться своего часа.

Едва из земли был выдернут последний кол, налетел пронизывающий до костей ветер. Он обжигал воздушными плетьми, подстегивал бегущих во всю прыть – несмотря на тяжесть поклажи – сынов Государства. Порывы, несшие на себе соленые брызги, жалили бедных людей. Небо стало еще темней, и чернота проникла в души каждого из легионеров. И только вокруг Нарсеса, казалось, еще теплились лучики света. Он старался, как мог, распространить их среди спешивших изо всех сил людей, но…Нарсес не был ни Повелителем ванактов, ни самим ванактом. Он был простым стратигом. А потому не успевал, просто не успевал.

Лид бежал, как никогда в жизни, подгоняемый ветром. Уста его, прежде источавшие рассказы и преданья о былых временах, осыпавшие придворных дам комплиментами, теперь превратились в глотку. Из нее вырывались только сипение и свист: легкие, казалось, свернулись в одну сплошную трубочку, из которой вырывался плаксивый звук. От этого Аркадию становилось еще страшнее.

Черное покрывало, затмившее небо, прорвало молния. Они шла сверху вниз, падая ровно, как кадуцей Повелителя ванактов. Ее свет высветил животный ужас на лицах легионеров. Порыв ветра подхватил одну из катерг – шар на ней не был даже наполнен горячим воздухом! – и поднес в высь. Небо само забрало жертву. Никто в те минуты не жалел о потерянной поклаже или погибшей боевой мощи, – бес слез оплакивали собственные жизни.

Оглушающий треск – верно, мир разрывался на части – оглушил людей. А потому они с опозданием почувствовали хлынувший из туч прямо над их головами ливень. Первые же его потоки промочили людей вплоть до сосудов. Потом – до самых сердец. Третья атака ливня наполнила хладной водой самые души. Нигде, нигде, нигде не было спасенья от лившихся с небес потоков.

Шквалистый порыв ударил и в спины, повалив Лида наземь. Все! Он больше никуда не хотел бежать! Силы его были истощены, а сердце, пробивавшее тропу крови сквозь океаны воды, бешено стучало: "Все! Все! Все! Больше не могу!". Ливень, увлекаемые необоримым ветром, ударил по затылку. Капли стучали уже внутри головы так, что Аркадию не было слышно собственных мыслей.

Там-там-там. Тук-тук-тук. Тук!!! Тук!!! Тук!!! Тук-тук-тук!!! Это сводило с ума! Он больше не мог! Не надо! Дайти тишину! Тишину!!!

Он схватился руками за кусты, силясь остаться на месте, не поддаться порывам ветра, – и взгляд его замер. Кусты! Кусты! Они у холмов! Они добрались! Добрались! Успели! Холмы! Они спасут! Спасут! Должны спасти!

То говорил не разум, – его не было слышно, то стучало сердце. Его биение наконец-то пробилось сквозь панцирь ветра и ливня. Спасены!

По ушам резануло. Даймонов грохот прорвался сквозь шум ливня, лишь чтобы накрыть покрывалом безмолвия холмы. Оно, растянувшись, треснуло, разорвавшись на тысячи лоскутов под ударами циклопического прибоя. Люди не видели, – они ощущали, угадывали за потоками дождя гигантскую волну прибоя, ударившуюся в материк. Земля задрожала от налившейся воды. Волна покатилась на холмы.

Смерть надвигалась неумолимо, невероятно медленно. Позабыв о спасении, люди просто смотрели на поток воды. Даже Нарсес, – и тот застыл в безмолвии. Он не мог противостоять Повелителю ванактов, обратившему все хляби небесные против внуков своих, сыновей ванактовых. Верное, только Лид радовался надвигавшейся волне, – в ней он чувствовал успокоение. Все, никаких больше пробежек! Никаких страданий! Вечный покой! Наконец-то!

Вода, сметая все на своем пути, кинжалом резанула землю, – и докатилась до самых холмов. Лид почувствовал – даже сквозь промокшие насквозь штаны – пенные брызги. Море, чернотой спорившее с небом, подобралось к самым пятками Лида. Вобрав в себя деции и кентурии людей, оно придвинулось уже и к коленкам Аркадия. Тот лишь с надеждой – надеждой на успокоение – взирал на ниспосланную Повелителем ванактов казнь…

Вода добралась до горла Аркадия, нежно обняв…

На самом краешке сознания теплилась не мысль даже, – образ серебристых искорок, вспыхнувших где-то в глубине поглотивших самый свет вод. Мысль теплилась, да продрогла, замерзла, – и пропала.