Морозов пил его жадно, давился, кашлял.
Тогда из тумана появлялась салфетка. И чей-то голос бубнил:
— Спокойно ты, не трясись, дурак… Разлил.
Так продолжалось какое-то время. Опять же — сколько точно, дней или недель, Игорь сказать не мог. Он с трудом осознавал себя…
Но в какой-то момент бред кончился. Как-то резко, внезапно, словно кто-то решил: всё, хватит.
Морозов проснулся.
Его разбудило солнце. Нахальный и жаркий луч долбил прямо в глаза, пробивался сквозь закрытые веки, окрашивая мир в ярко- красный цвет.
Игорь болезненно нахмурился, недовольно заворчал, повернулся на бок и только потом открыл глаза.
Рядом с лицом лежала мятая, закопченная консервная банка, а чуть дальше стоял большой наглый баклан и с интересом рассматривал Морозова круглыми желтыми глазами.
— Пшёл… — просипел Игорь. Закашлялся.
Птица улетела. Морозов уперся ладонями в железный пол и сел. Закружилась голова. Чтобы унять стук в висках, Игорь зажмурился, выровнял дыхание. Густо пахло морем, наперебой орали чайки.
Когда перед глазами перестали плавать цветные крути, Морозов огляделся. Он лежал на палубе все того же парома, под драным, выцветшим тентом с едва различимой надписью «Кока-кола». Ноги его были укутаны в брезентовый плащ. Рядом были рассыпаны угли и обгоревшие дрова. Валялся перевернутый армейский котелок, на линялых боках которого еще угадывалась зеленая краска. Еще дальше стоял деревянный шезлонг, и на нем, держа в руке погасшую сигару и задрав в небо острый клин бороды, сидел мертвый мужик.
То, что мужик мертв, Игорь понял сразу.
Ну и еще один баклан, примостившийся у мужика на лице и что- то сосредоточенно там клюющий, выглядел вполне убедительно.
— Твою мать… — выдохнул Морозов. — Твою мать.
Баклан посмотрел на Игоря, наклонил голову и, мотнув испачканным клювом, тяжело взмыл в воздух. Сытая, видимо, была птица.
Морозов осторожно поднялся на ноги. Колени чуть дрожали, но стоял он твердо. Сделал несколько шагов к телу, потом увидел лицо, точнее то, что от него осталось, и резко отвернулся. Замутило. С трудом подавив рвотные позывы, Игорь огляделся.
Помимо небольшого кострища, котелка и хвороста, на палубе обнаружилось большое количество пустых бутылок, откатившихся к одному борту. Напитки мужчина потреблял крепкие и, что интересно, дорогие. Коньяк, виски. Водочные бутылки были редкостью. Рядом с шезлонгом лежали серебристые футлярчики от сигар. Видно, жил мужик на широкую ногу. Единственное, чего Игорь не обнаружил, это еды. Несколько пустых упаковок с растворимым супом, какой- то засохший до каменного состояния коржик, которым побрезговали даже чайки, и все. Как-то это не очень сочеталось с дорогими бутылками и сигарами.
Больше на палубе не нашлось ничего. Игорь осторожно вернулся к телу.
Одет покойный был странновато. В одну лишь белую болоньевую куртку и такие же штаны. Голый волосатый живот торчал из разъехавшейся молнии куртки.
Смотреть на труп было неприятно. Игорь брезгливо, не касаясь тела, охлопал места, где должны были быть карманы, но ничего не обнаружил. Кошелька, документов, телефона не нашлось. Игорь обратил внимание, что левую руку мужик крепко прижал к груди. Мертвые пальцы впились в ткань куртки. Именно из-за этого молния на одежде и разъехалась… Сердце?
По другую сторону от шезлонга стояла бутылка с бумажкой внутри.
Подцепить записку пальцем и вытащить не получилось. Игорь, отвернувшись, хлопнул бутылку о ржавый поручень. Осколки разлетелись в разные стороны. С крыши, хлопая крыльями, с возмущенными криками взлетели несколько чаек.
Аккуратно свернутая бумажка оказалась довольно большой. Она была плотно исчиркана чем-то черным, скорее всего, маленьким угольком. Записка писалась не за один раз и более всего напоминала дневники.
Тому, кто меня найдет.
Меня зовут Анатолий Куприянов. Если это кому-то нужно.
Наверное, я уже умер. Или при смерти. У меня больное сердце. Лекарств нет. Да и оставаться долго в этом грёбаном мире я не собираюсь. Мне удалось захапать местный дьюти-фри. Так что остаток жизни проведу, как в раю. Только жрать нечего. Зато много выпивки.
За едой надо идти в город. А там все хуже и хуже. Сначала я, как и все, туда ломанулся, но, слава богу, хватило ума вернуться. Хотя какой тут бог?.. И есть ли он? Не знаю. Скоро проверю, жаль рассказать не смогу.
На корабле нашел какого-то парня, заваленного в гальюне. Он там чуть богу душу не отдал. Парень, если ты это читаешь, привет тебе!
Тут можно жить. Входы на корабль я завалил. Какие-то хмыри ползают по порту, но на корабли не суются. Боятся. Я их понимаю. По ночам кричу страшно. И бросаю за борт всякий хлам. Очень хочется есть. Много курю. Как здорово, что сигары сохранились. Это чудо!
Ребят! Жрать чаек можно. Но на вкус — гадость. Зато если сразу не стошнит, то терпимо. Запасы воды кончаются. Ну да ничего, у меня еще есть виски. Кстати, рыбы в порту — тьма. Хоть сапогом черпай. Где б еще взять сапог? А лучше удочку с наживкой! Ха-ха.
Сердце шалит. Больно так, что сил нет…
Вроде отпустило. Так помру и главного не напишу.
Думал тут, почему это все произошло. За что? Кто виноват?
Так и не понял.
Никто не виноват, наверное. Как всегда. Или все мы. А когда все, так вроде и никто. Главное — понять, зачем это все. Это очень важно — понять. Может быть, нам, людям, это как второй шанс. Или как предупреждение? Или еще что-то. Жалко, я не увижу, чем все кончится. И не узнаю, что это вообще было.
Ну вот, снова сердце…
Ах да, вот еще что. Вышло все вот как… Я очнулся, все вокруг сломанное, корабль на пирс налетел и застрял. Воды нахлебался и сел. Борта как труха. Все старое, ржавое. Ни хрена не работает. Не понятно, как это случилось.
Больше писать не могу. Кажется, конец.
Бортмеханик второго разряда Анатолий Куприянов.
P.S. Парень… держись там. В ящике тебе сюрприз. Всё.
Игорь опустил записку и посмотрел на мертвеца. Борода клином, татуировка на руке. Солнышко да имя ТОЛЯ.
Вот тебе приехали…
Бортмеханика Морозов уложил на пол и завернул в тент. Мужик уже порядком окоченел. Вроде, по морским обычаям, полагалось сбросить покойника за борт, но у Игоря не повернулась рука. Он обложил Куприянова всем, чем смог: стульями, снятой с петель дверью, обломками шкафа. Получилось подобие саркофага. Птицы, по крайней мере, не доберутся.
И только после этого Игорь посмотрел на берег…
Вообще, это было странно. Он очнулся, прочитал записку, упаковал тело, и так ни разу за все это время не посмотрел за борт. Будто порта и не существовало вовсе. Где-то в подсознании Морозов знал, что там есть Таллинн с его знакомым до отвращения профилем. Башни, шпили, новомодные высотки — образ, растиражированный в миллионах туристических открыток, значков и плакатов. Каждый раз, возвращаясь домой, Игорь видел эту картину. Красиво, да. Правда, когда живешь в этом всю свою жизнь, прелесть теряется.
Нет, конечно, город никуда не пропал. Но…
Наверное, теперь архитекторы, протестовавшие против застройки центра, были довольны. Из башен-высоток осталась только гостиница «Олимпия», построенная еще во времена СССР. Остальные новостройки торчали подобно гнилым, почерневшим зубам. Частично обрушившиеся, с выпирающими остриями строительных ферм и арматуры. Старая часть города выглядела лучше, хотя из церковных шпилей прилично сохранился только один: Нигулисте. Церковь Олевисте лишилась крыши, видимо во время пожара, а что произошло с Домским собором, отсюда было не разглядеть.
В порту ничего особо не изменилось. Разве что у терминала обвалилась крыша, и повсюду росли молоденькие деревца. В трещинах на асфальте зеленела трава.
— Что за… — прошептал Морозов. — Что за хрень?
