— Да! Как же! — закричал Бюто. — Слышали мы об этой дороге из Рони в Шатоден через Бордери. Долго вам придется ее ждать!
В конце концов, несмотря на его упорство, вопрос сочли улаженным. Он протестовал, ворча сквозь зубы.
Когда Гробуа стал намечать границы делянок, все насторожились, и даже Иисус Христос подошел ближе. Каждый ревниво следил за землемером, как бы подозревая, что тот имеет намерение прибавить к одной доле лишний сантиметр за счет другой. Делом три раза подходил к угломеру и смотрел в щель, желая убедиться, что нитка проходит прямо по вехе. Иисус Христос осыпал проклятиями мальчишку, когда тот недостаточно сильно натягивал цепь. Но с наибольшим вниманием следил за всем происходящим Бюто. Он шел по пятам землемера, отсчитывая метры и затем пересчитывая их на свой лад. Губы Бюто дрожали. Весь во власти своего страстного желания владеть, он был счастлив от сознания, что наконец-то и он уцепится за эту вожделенную землю, и в то же время в нем нарастало горькое чувство обиды, глухое бешенство оттого, что не все достанется ему. Как было бы хорошо получить целиком эти два гектара! Боясь, что участок может достаться кому-нибудь другому, а не ему, он сам настоял, чтобы его разделить поровну. А теперь это кромсание приводило его в отчаяние.
Фуан с висящими, как плети, руками смотрел на дележ своей собственности, не говоря ни слова.
— Готово, — сказал Гробуа. — Берите любую долю, — все одинаковы: ни фунта больше, ни фунта меньше!
В том же урочище у Фуана было еще четыре гектара пашни. Они состояли из десятка небольших полосок площадью меньше арпана. В одной из полосок оказалось всего двенадцать аров. Когда землемер, ухмыляясь, спросил, должен ли он делить и ее, споры возобновились.
Бюто инстинктивно передернуло: он нагнулся, схватил щепотку земли и поднес ее к лицу, словно хотел попробовать на вкус. Затем, блаженно сморщив нос, он дал понять, что признает за полоской превосходство над всеми остальными. Тихонько пропуская землю сквозь пальцы, он заявил, что было бы хорошо, если бы этот кусочек отдали ему; в противном случае он настаивает на разделе. Возмущенные Иисус Христос и Делом отказались, требуя своей части. Да! Да! Каждому по четыре ара, — только так выйдет по справедливости. После этого делили каждый кусок, так что никто из трех не мог уже получить ни одной доли от клочка, который не доставался бы и двум другим.
— Идемте теперь на виноградник, — сказал Фуан.
Но прежде чем отправиться к церкви, он еще раз окинул взглядом огромную равнину и, остановив глаза на видневшихся вдалеке строениях Бордери, с отчаянием в голосе воскликнул:
— Да, если бы отец захотел, вам бы, Гробуа, пришлось перемеривать и это!
Старик намекал на упущенный много лет назад случай покупки земли, перешедшей в собственность государства.
Оба сына и зять резко повернулись, и все снова остановились, медленно оглядывая расстилавшиеся перед ними двести гектаров, принадлежавшие фермеру.
— Как бы не так, — глухо проворчал Бюто, двинувшись снова в путь. — Нашел тоже, чем нас обрадовать. Из этой истории все равно ничего бы не вышло: так уж мир устроен, чтобы буржуа всегда могли есть нас поедом!
Пробило десять часов. Они прибавили шагу, так как ветер несколько стих и из большой черной тучи упали первые крупные капли. Виноградники Рони находились за церковью, на склоне, спускавшемся к Эгре. Когда-то там стоял окруженный парком замок; всего только лет пятьдесят назад роньские крестьяне, ободренные успехами, выпавшими на долю владельцев виноградников в Монтиньи, около Клуа, решили засадить это место лозами. Разведению здесь винограда благоприятствовали и крутизна склона, и то, что он был обращен в южную сторону. Вино получалось неважное, но имело приятный кисловатый вкус, напоминая легкие вина провинции Орлеанэ. Каждому жителю Рони удавалось снимать урожай всего с нескольких лоз, и то с трудом. Самый богатый виноградарь, Делом, владел только шестью арпанами; в хозяйстве босского края значение имели лишь хлеба и кормовые травы.
Они обогнули церковь и пошли мимо бывшего дома священника, затем спустились по тропинке, шедшей между узкими участками огородов, которые чередовались, как квадраты шахматной доски. Когда они проходили через поросший кустарником каменистый пустырь, из какой-то дыры раздался голос. Кто-то пронзительно кричал:
— Отец, дождь пошел! Я выгоню гусей!
Это была Пигалица, дочь Иисуса Христа, двенадцатилетняя девчонка, со спутанными белокурыми волосами, худая и жилистая, как ветка остролистника. Ее большой рот кривился в левую сторону, зеленые глаза дерзко смотрели в упор. Ее можно было принять за мальчишку; вместо платья на ней была старая отцовская блуза, стянутая у пояса бечевкой. Все звали ее Пигалицей, несмотря на ее красивое имя Олимпия. Это прозвище было обязано своим происхождением тому, что Иисус Христос рычал на нее с утра до вечера, всякий раз прибавляя: «Уж ты подожди, паршивая пигалица, я тебе всыплю как следует».
Этой дикаркой наградила его одна бродячая потаскуха, которую он, возвращаясь как-то с ярмарки, подобрал на дороге и поселил в своей лачуге, несмотря на возмущение всей деревни. В течение трех лет шли семейные скандалы, а однажды вечером, в период жатвы, шлюха ушла от него так же внезапно, как и появилась, — ее увел какой-то мужчина. Девочка, едва отнятая от груди, была предоставлена самой себе и росла, точно сорная трава. Едва она научилась ходить, как стала готовить обед для отца, которого обожала и боялась. Однако ее страстью были гуси. Сперва у нее были только гусак и гусыня, украденные птенцами с какой-то фермы. Затем благодаря ее материнским заботам стадо увеличилось, и теперь у нее было около двадцати штук. Корм для них она тоже воровала.
Когда Пигалица со своей наглой козьей мордочкой и хворостиной в руке появилась, гоня перед собой гусей, Иисус Христос вышел из себя:
— Живо отправляйся стряпать, а не то берегись… Опять ты, стерва, не заперла дом! Хочешь, чтобы воры залезли?
Бюто хихикнул. Делом и все остальные также не могли удержаться от смеха, — настолько им показалось забавным, что Иисус Христос боится быть обворованным. Надо было видеть его жилище, этот бывший погреб, врытый глубоко в землю и имевший только три стены, — настоящая лисья нора среди груды камней под старыми липами. Развалившийся погреб — это все, что осталось от замка. Когда браконьер, поссорившись с отцом, поселился в этом скалистом, заброшенном месте, принадлежавшем общине, ему пришлось возвести из камней и четвертую стену. Оставленные в ней два отверстия служили окном и дверью. С крыши спускалась ежевика, а перед окном, закрывая его, рос шиповник. Местные крестьяне называли жилище Иисуса Христа «Замком».
Снова пошел дождь. К счастью, виноградник был недалеко. Раздел его на три части прошел гладко, без особых споров. Оставалось только разделить три гектара луга внизу у реки, но в это время дождь превратился в настоящий ливень, и землемер, проходя мимо решетки какого-то дома, предложил зайти туда укрыться.
— Как вы думаете, не спрятаться ли нам на минутку у господина Шарля?
Фуан в нерешительности остановился перед домом, исполненный почтения к сестре и зятю, которые, нажив себе состояние, удалились на покой и живут, как буржуа.
— Нет, нет, — пробормотал он, — они в двенадцать часов завтракают. Мы им помешаем.
Но на крыльце, под навесом, показался сам г-н Шарль: он вышел взглянуть на дождь. Узнав их, он позвал:
— Входите же, входите!
Так как с них текли целые ручьи, он крикнул им, чтобы они повернули за угол и вошли в кухню, где он их и встретил. Г-н Шарль был красивый шестидесятипятилетний человек с чисто выбритым, пожелтевшим и важным лицом чиновника, вышедшего в отставку. Над его потухшими глазами нависли тяжелые веки. На нем был синий халат, отороченные мехом туфли и ермолка, которые он носил с достоинством человека, всю жизнь исполнявшего строго и неукоснительно некоторые деликатные обязанности.
Когда Лора Фуан, бывшая тогда портнихой в Шатодене, вышла замуж за Шарля Бадейля, у него была небольшая кофейня на Ангулемской улице. Отсюда честолюбивая молодая чета отправилась в Шартр, движимая желанием разбогатеть как можно скорее. Сперва у них ничего не выходило, — все, за что они брались, терпело крах. Им не повезло ни с открытием нового кабачка, ни с попыткой содержать ресторан и торговать соленой рыбой. Они уже отчаивались, думая, что им никогда не удастся разбогатеть, как вдруг г-ну Шарлю, обладавшему большой предприимчивостью, пришло в голову купить один из публичных домов на Еврейской улице. Этот грязный дом с захудалыми обитательницами был на краю полного разорения. Г-н Шарль тотчас же оценил положение, учел потребности шартрских граждан и выгоды, которые может получить в окружном городе, испытывавшем недостаток в приличном заведении, где бы гарантия безопасности соединялась с последними достижениями в области комфорта. И в самом деле, начиная со следующего года дом № 19, заново отремонтированный, украшенный гардинами и зеркалами, заполненный подобранным с большим вкусом персоналом, стал пользоваться таким успехом, что число женщин пришлось увеличить до шести. Господа офицеры, господа чиновники, да и все остальное общество не ходили больше никуда, кроме этого заведения. Железная рука г-на Шарля, его по-отечески суровое управление поддерживали успех заведения. Г-жа Шарль также проявляла исключительную деятельность. Она смотрела за всем хозяйством, ничего не упускала, а когда было нужно, терпеливо сносила выходки богатых клиентов.
