Вдвоём они принялись проталкиваться сквозь увеличившуюся с начала рассказа толпу.
– … подходят боги к каменщику и спрашивают: «Не рассудишь ли нас, добрый человек?». Пилигрим судил-судил, да не рассудил. Торговец судил-судил, да не рассудил. Спустил каменщик штаны и повернулся к богам спиной. «Давайте, говорит, по очереди, а уж я определю, кому из богов надо мной быть»…
Похохатывающие до этого вместе с остальной толпой каменщики заткнулись. Всё веселее становилось тем, кого рассказ не затронул, всё громче возмущались те, кого сказитель не обошёл вниманием.
– … что-то не пойму я, кто из вас в этом деле крепче. Но есть у меня ещё один способ…
– Над кем ржёшь, ублюдок? – взревел кто-то совсем рядом со Крагом.
– Над тобой, конечно, кто бы ещё догадался…
Кто-то запустил в сказителя комок засохшей грязи, следом полетела тушка дохлого голубя, но Кронле и ухом не повёл, продолжая рассказ, хотя это становилось всё сложнее из-за шума.
Могильщики выбрались из толпы. Велион вёл Крага куда-то в сторону пригородов, уверенно минуя торговые ряды.
– Нужно найти трактир, где мы договорились встретиться с Кронле, – пояснил он. – Обычно он после такого любит надраться, но подальше от того места, где рассказывал легенды.
– Откуда ты его знаешь?
– А ты по его роже не понял? Он ещё легко отделался в тот раз.
Теперь Крага осенило. Такие шрамы можно заработать, если одно из распространённых проклятий – «Горячее Пойло», как его называли могильщики, – сработало прямо перед лицом. Правда, обычно кожа слезала с черепа вместе с мясом, а сам пострадавший к тому времени уже не дышал. Могильщику-сказителю действительно повезло.
– Мы встретились вчера, – продолжал Велион, – и решились на одну авантюру. Нас с тобой могут искать обиженные родственники погибших кузнецов, а Кронле ищут монахи Единого. За ересь, понятное дело. Потому мы решили скрыться из вида всерьёз и надолго. Как ты на такое смотришь?
– Я за! – быстро ответил Краг. – И куда же вы решили идти?
– В Бергатт. Мне осточертело таскать мелочёвку из обычных могильников. Чтобы нормально зазимовать, нужно или весь год делать накопления, или сорвать куш. С накоплениями у меня в этом году совсем туго, а нормальный хабар можно найти только в легендарных местах – Бергатте, Импе, Сердце Озера, Хельштене. Отсюда ближе всего Бергатт, так почему бы не попытать удачу? И не говори, что это гиблое дело, я и так это знаю.
По спине Крага пробежал холодок, но он не стал ничего говорить против. В конце концов, жизнь могильщика – это одно сплошное гиблое дело.
⁂
На прошлой неделе их было трое, но Седой погиб, и они остались сами по себе. Краг чувствовал себя потерянным во время бегства. Сейчас у него вновь двое товарищей, один старый и один новый, взамен умершего. Но Кронле оказался полной противоположностью Седого, да и цели преследовал абсолютно другие.
Место, где они встретились со сказителем, тоже мало походило на закуток, в котором Краг и Велион жили прошлые два месяца. Таверна делилась на два помещения, разделённых кучей занавесок. На левой половине стояли столы, здесь ели и пили одни посетители, а между ними сновали служанки и шлюхи. На правой на полу толстым слоем лежала солома, прямо на ней гости стелили покрывала, на которых могли устраиваться целыми семьями, или по одному, а иногда и делились свободным местом с незнакомцами. На покрывалах раскладывали еду и выпивку, по большей части принесённую с собой. Между этими постояльцами бегали дети, кошки и собаки, и лишь изредка – служанки. Никаких отдельных комнат, только кухню закрывала перегородка, да рядом можно было увидеть открытый люк подвала, откуда несли соления и холодную выпивку.
Комнату, если в таковой возникала нужда, можно было найти, если выйти в заднюю дверь и пересечь двор, где благодаря тёплой погоде под открытым небом готовилась часть еды, в двух шагах от очага рубили головы курам и разделывали свинью, а в большом чане мыли кружки и миски. Там же, на другом конце двора, пыхтела дымом и паром баня, в двух дюжинах шагов от бани стояла конюшня, где можно оставить или арендовать лошадь. Всё это было, но где-то там, куда ходят богатые купцы, купившие шлюх подороже, или останавливаются бароны со своей свитой.
В главном же здании правила бал чернь, здесь можно поесть сытной и дешёвой еды, выпить, и, если переборщил с выпивкой или негде переночевать, за мелкую монету перейти за занавеску на правую половину помещения.
– Шрам, значит? – невнятно переспросил сказитель, прикрывая окровавленный рот тряпочкой: кто-то всё же успел до него добраться, хотя толпа по большей части была занята собой. – Кажется, для этого прозвища куда лучше подхожу я. Но не буду претендовать.
Кронле отнял тряпицу от лица и сплюнул кровью прямо под стол.
– Этот рассказ стоил мне двух зубов, – опечаленно сказал он.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Краг.
– Как зачем? Нет ничего лучше хорошей драки. Особенно, если сам в ней не участвуешь. – Могильщик-сказитель швырнул кровавый лоскут на стол и взялся за эль. – Низким людям нужны низкие удовольствия. Не будь меня, они бы весь день орали на близких, друзей или семью, а благодаря мне они выпустили всю злобу на несколько дней вперёд. Спровоцировать таких людей тоже не составляет труда. Намекни на то, что какой-нибудь человек, например, каменщик, в стародавние времена сношал свинью, или кто-то сношал самого каменщика, его жену или мать, и каменщик обидится. Потому что у каменщика обычно отец тоже каменщик, и дед был каменщиком, и прадед, и его прадед, и даже прадед его прадеда. И сын станет каменщиком, а потом внук. Вот и считай – вроде как обидели всю семью. А если кто-то рядом ещё и посмеялся над этим, то обида выходит вообще смертельная. На болтуна-рассказчика обычно всем плевать, он вроде как и не виноват, он просто историю рассказывает, к тому же, его рожа куда дальше, чем у соседа по толпе, и дотянуться до неё не так просто. Особенно, если рассказчик знает, когда нужно смываться, и хорошо бегает. Да и вообще, к бродячим сказителям отношение немного другое, более уважительное. Побей одного, и второй не захочет приходить. Но иногда, к сожалению, приходится страдать ради благого дела.
– С храмовниками всё сложнее, – усмехнулся Велион, забирая у подошедшей служанки свою тарелку.
– Да на самом деле с ними тоже всё просто. Я нападаю не на самих жрецов, а на то, во что они верят. Что за дело жрецу до другого жреца, жившего сто лет назад? Он ему ни отец, ни брат – никто. Потому что отцом жреца обычно был каменщик или рыбак, или сапожник, или вообще кто угодно. Кроме верховных жрецов, конечно, у них папы – графы и маркизы, те могут обидеться по поводу затронутой чести семейства, но такие на мои выступления попадают нечасто. Обычным же жрецам на семью плевать – они вырваны из этого круга, когда сын рыбака и внук рыбака становится рыбаком. На старую семью им тоже срать, потому что они уже не являются её частью. Да и на новую – это не семья в обычном понимании, наследников жрец с другим жрецом не оставит, хотя некоторые, по слухам, пытаются, хе-хе. А вот богу он молится тому же самому, что и его предшественник сто лет назад или даже двести, и делает это в том же храме, в той же келье перед тем же идолом. Вот туда и надо давить. Но тоньше. Простой человек тонкость не поймёт, ему нужны грубые действия. Для жреца же нужно что-то другое, он, в конце концов, образованный человек. Например, то, что идол его не такой уж и старый, а есть постарше и поглавнее.
– Культ Единого возник недавно, уже после войны, – заметил Краг. – Мне об этом один жрец рассказывал, когда я ещё в городской страже был.
– Потому-то его последователи самые злые и нетерпимые, – с деланой печалью проговорил Кронле.
От этой гримасы у него даже как будто прибавилось шрамов.
– И Низвергнутого ты сам придумал?
– О, нет, это не я. Видишь ли, я и сам когда-то был жрецом, но большую часть времени проводил за кружкой с вином, а не за изучением всех молитв, легенд и преданий, потому-то имена его братьев я и позабыл. Но погубило меня не это, а то, что меня прихватили с прихожанкой во время… молитвы. Замужней прихожанкой, а я ведь ещё и обет безбрачия давал. Представь себе, за этот смертный грех меня… – сказитель сделал паузу, чтобы глотнуть эля, – выгнали из храма. А за то, что я рассказал в присутствии служителей Единого о том, что их бог – внебрачный сын Красного, получившийся от противоестественной связи, меня хотят сжечь. Где жизненная справедливость? Я же не давал Единому никаких клятв. И не дам.
