Он увидел, что «Альбатрос» совсем не приближается, по всей видимости, там напрочь позабыли о матросе второго класса Тайхмане. Но он слишком устал, чтобы беспокоиться об этом. Вдруг впереди себя Тайхман увидел какой-то предмет. Он подумал, что это кто-то из его товарищей. Предмет не двигался. Снегопад усиливался. Когда он снова взглянул наверх, снегопад полностью закрыл от него «Альбатрос». Он не видел ничего, кроме воды и снега. Его начал охватывать страх.

Впереди него находился предмет – теперь он понял, что это резиновый плот. Тайхман очень ему обрадовался. «Ганс», – услышал он чей-то голос. Голос прозвучал неразборчиво, и Тайхман никак не мог понять, откуда он доносится. Он затряс головой, надеясь, что, когда из ушей выльется вода, он станет лучше слышать. Он ухватился за трос, шедший по периметру плота, и почувствовал, что он туго натянут. Перебирая руками, он добрался до кормы и с другой стороны увидел своих товарищей. Дрожа от холода, с посиневшими губами, они держались за трос. Тут же он увидел и «Альбатрос». Это плот загораживал его от Тайхмана.

– Что это ты все плаваешь кругами? – спросил Штолленберг, стуча зубами.

– Мы тут все глотки посрывали, пытаясь до тебя докричаться, – произнес Хейне. – А ты плаваешь вокруг, как будто сдаешь экзамен по вольному стилю. – Говоря это, Хейне пытался разозлить себя, но слишком замерз, чтобы по-настоящему рассердиться.

– Я ничего не слышал, – произнес Тайхман.

– У тебя никогда не было музыкального слуха, – заметил Хейне.

– Перестаньте болтать. Нужно залезать на плот. Боже, я совсем задубел, – заявил Фёгеле.

Они вскарабкались на одну сторону плота и вдавили ее под воду; Тайхман дотянулся до троса, шедшего по другую сторону, и тянул его на себя до тех пор, пока плот не ударился днищем о воду.

«Альбатрос» тем временем приблизился. Главный старшина подтянул их к борту лодочным крюком. Четверых матросов подняли на палубу, а за ними и плот.

– Ну, как себя чувствуете, молодые адмиралы? – спросил Питт.

– Спасибо, – сказал Хейне. – Жар уже прошел.

– Старик жалует каждому из вас по бутылке шнапса, чтобы не хватил солнечный удар, – произнес Питт. – Правда, вы ничего не сделали, чтобы заработать этот шнапс, так что можете поделиться им с теми, кто вас спас.

– Адмиралы всегда пьют свой шнапс сами, – отрезал Хейне.

Через полчаса они снова были на палубе и сбрасывали в воду буи. Когда стало смеркаться и видимость ухудшилась, эти буи были подняты на палубу, осмотрены, перенесены на правый борт и снова подготовлены к сбрасыванию.

Матросы работали молча, разве что кто-нибудь время от времени, когда буйковый якорь падал ему на ногу, отпускал ругательства. Они работали ровно и надежно, словно машины, вот только их руки были сделаны не из железа. Соленая вода разъедала кожу и оставляла глубокие раны; руки стали буро-красными, словно свежая кровяная колбаса. Но это их особо не беспокоило, от холода циркуляция крови в сосудах замедлилась, и руки почти ничего не чувствовали.

За всю следующую неделю не случилось никаких происшествий, за исключением того, что на море время от времени поднималось сильное волнение, отчего у Фёгеле начиналась морская болезнь, и он мечтал поскорее умереть. Но когда через пять дней погода улучшилась, он тут же воспрял духом и раздумал умирать.

«Альбатрос» и другие тральщики шли строем фронта, как вдруг на горизонте появился двухмоторный самолет. Объявили боевую тревогу. Места Тайхмана, Бюлова и Фёгеле по боевому расписанию находились у 20-миллиметрового зенитного автоматического орудия, которое на корабле называли пулеметом. Хейне занял свой пост на мостике у машинного телеграфа, а Штолленберг – у 55-миллиметрового орудия на носу, где он был четвертым номером расчета. Это орудие команда называла «ночным сторожем», поскольку оно всегда вступало в бой, когда он уже заканчивался. Его расчет, состоявший из пяти матросов, ничего не мог с этим поделать. Орудие было изготовлено еще в Первую мировую войну, его затворный механизм был сильно изношен, и работать с ним было трудно, а прицел был прямо-таки доисторическим. На «Альбатросе» считалось наказанием попасть в расчет «ночного сторожа». Поэтому матросы не испытывали никакой любви к своему орудию, что отнюдь не способствовало улучшению качества стрельбы.

Самолет летел прямо на флотилию.

– Надеюсь, это самолет противника, – сказал Штюве, занявший свое место у 20-миллиметрового орудия. Тайхман был при нем заряжающим.

– Выстрели по нему, и сразу узнаешь, – посоветовал Тайхман. Он сжал металлическую поверхность магазина, ладони его повлажнели, а по спине забегали мурашки.

– Не учи ученого, – огрызнулся Штюве. – Без команды стрелять нельзя. – Тайхман ощутил приступ раздражения.

Самолет отвернул влево. С флагмана флотилии сделали выстрел спереди по курсу самолета, чтобы заставить его выдать свою принадлежность. Самолет накренился для разворота, и все увидели на его крыльях английские опознавательные знаки. И тут он ринулся в атаку, летя на бреющем полете. Маневр был прост, но очень эффективен.

Тральщики шли строем фронта. Самолет зашел сбоку, перпендикулярно их курсу, в результате чего только самый крайний слева корабль мог вести по нему огонь. Другие тральщики стрелять не могли, а буйковое судно находилось далеко позади и не могло прийти им на помощь.

Самолет пролетел над «Альбатросом» самым последним. В эту же самую минуту отказал зарядный механизм 20-миллиметрового автомата, а расчет кормового орудия не мог стрелять из-за того, что дым трубы закрыл от него самолет. Стрелял только Штюве. Он попал в правое крыло самолета, и его мотор задымил. Оставляя за собой шлейф дыма, он пролетел, почти касаясь поверхности воды, вне досягаемости корабельных «пулеметов». Попасть в него могло только 55-миллиметровое орудие на носу. Бум! – бухнул «ночной сторож», выстрелив в то место, где полминуты назад находился английский самолет. Когда прозвучал второй выстрел, он уже успел скрыться за горизонтом.

– Болваны! – обругал прислугу «ночного сторожа» старпом. – Вам тут что, цирк?

– Всемогущий Боже, господа, – ругался капитан, – это же вам не увеселительный круиз!

С флагмана флотилии передали: «От С– всем кораблям: флагман недоволен стрельбой».

Козлом отпущения стал Остербур, который командовал орудийным расчетом. На его долю пришлась большая часть ругани.

Во время обеда всплыла еще одна мина. «Альбатрос», снова выполнявший обязанности буйкового судна, застопорил ход.

– Где группа уничтожения мин, черт побери? – заорал старпом.

– На этот раз пошлите других, – сказал командир.

– Я думаю, гардемарины справятся с этим делом лучше других, господин капитан, – быстро произнес Паули, прикладывая руку к козырьку фуражки.

– В любом случае только добровольцы.

Поскольку на море поднялись волны, подготовили бот с правого борта.

– Бот готов к спуску, – доложил командиру старпом.

– Спустить бот на воду, – скомандовал командир.

– Спустить бот на воду, – повторил команду старпом и тут же заорал на четверых добровольцев: – Я же приказал спустить бот на воду. У вас что, уши грязью забило?

– Мы подумали, – оправдывался Хейне, – что вы только повторили приказ командира, и ждали вашей личной команды.

– Отставить пререкания, – рявкнул старпом.

– Да оставь ты его, Хейне, – сказал Фёгеле, – он ведь долбанутый.

– Фамилия этого матроса? – прорычал старпом.

– Матрос второго класса Фёгеле.

– Я доложу командиру о твоем поведении.

– Доложите, – сказал Фёгеле, – только дождитесь, когда я вернусь, – добавил он и, обращаясь к своим товарищам, произнес: – Пошли, ребята.

– Я встану у пулемета и прикрою вас, если англичане вернутся, – пообещал Штюве, пока бот спускали на воду.

– Очень любезно с твоей стороны, – ответил Хейне.

Командир перегнулся через поручни:

– Эта штука движется быстрее плота. Идите к мине на полной скорости, но вовремя заглушите мотор, чтобы не столкнуться с ней. Подгребете на веслах. Удачи.