— Как и все, товарищ генерал.

— Ладно, о скромности потом. Какие планы?

— Я хотел остаться в армии, но меня признали ограниченно годным. Думал уехать в Москву, работать в прокуратуре.

— Это не уйдёт. Мы затребовали ваше дело, ознакомились с ним и считаем, что вы должны работать в нашем наркомате. Да… Не удивляйтесь. Вы будете работать в Наркомате внутренних дел Эстонии. Вот… — Нарком открыл бювар тиснёной кожи и вынул из него лист бумаги с машинописным текстом. — Читайте. — Он протянул его Эвальду.

— Так что же, товарищ Пальм, подписывать?

Нарком взял ручку.

— Это очень нужно, товарищ нарком?. — Эвальд встал.

— Очень, считайте, что мы снова отправляем вас на фронт.

— Подписывайте.

Нарком подписал приказ, протянул его Чудинову.

— Немедленно оформите капитана и подготовьте представление на присвоение товарищу Пальму очередного звания. Идите.

— А вы, Пальм, останьтесь.

Нарком встал, щёлкнул выключателем. Под потолком загорелась хрустальная люстра, залив кабинет ярким, радостным светом. Генерал подошёл к карте, висящей на стене, раздвинул шторки.

— Идите сюда, капитан. Вот видите уезд? Это самый большой уезд республики. На его территории действуют остатки особо опасной банды бывшего капитана СС Юхансена. Кличка его Кровавый.

Дождь кончился внезапно. И сразу же наступила тишина. Лес и болото замерли, только капли гулко падали на листья кустов, и казалось, что кто-то ходит около землянки. Дождь шёл два дня не переставая. Он размыл лесные тропинки, ручьи и болото вокруг острова, которое жило своей, совершенно особой жизнью. Ночью, когда наступала тишина, было слышно, как трясина вздыхала, иногда раздавались стоны и что-то светилось зыбким синим огнём. Здесь никогда не было сухо. Даже в жару. Влажные испарения и туман одевали островок сырым саваном. Но именно в этом и заключалась гарантия безопасности.

На остров вела одна, тропинка — гать, скрытая водой. И знали о ней всего несколько человек.

В марте батальон НКВД зажал отряд Юхансена в овраге у лесного хутора, и девятнадцать человек остались лежать, скошенные жадным огнём «дегтярей». Юхансен приказал Юлиусу увести свою роту за этот остров. Роту! Слишком торжественное название для семи измученных сыростью людей.

Проводник провёл их по гати. Землянка была выкопана давно, ещё в сороковом, на острове находился склад оружия. В 1944-м, когда большевики захватили Виру и Тарту, она понадобилась вновь. Три месяца они. сидели на болоте. В землянке оказалось несколько ящиков консервов и шоколада, пять мешков мёрзлой проросшей картошки и патроны к автоматам, пистолетам, винтовкам.

Юлиуса разбудила тишина. Он ещё немного полежал, потом начал одеваться. Всё было сырым: носки, свитер, бриджи, сапоги. Из большой комнаты — а их в землянке было три: склад, спальня «роты» и штаб, где спал он, лейтенант Юлиус Сярг, — тянуло сыростью. Значит, наступил рассвет, и печку перестали топить. Юлиус снял со стены широкий офицерский ремень с кобурой, затянул его, накинул кожаную куртку. Он никогда и никуда не ходил без оружия. С того самого дня, как в августе сорок первого поступил кандидатом на офицерскую должность во вспомогательный охранный батальон.

Он был молод, этот командир «второй роты» в «батальоне» капитана Юхансена, молод, — жесток и бесстрашен. Впрочем, что такое бесстрашие, он и сам не знал толком. Просто в двадцать два года никто не верит, что может умереть.

В большой комнате пахло угаром. Видимо, часовой совсем недавно залил печку. Сверху, из открытого люка-двери, несло сыростью и утренним холодом. Юлиус поднялся по ступенькам и вылез из укрытия. Над лесом занимался рассвет. Облака ещё низко висели над островерхими елями, но уже не были такими тёмными, как вчера. Скрытое где-то за ними солнце, пробиваясь к земле, освещало их розоватым светом.

— День должен удаться, лейтенант, — сказал часовой. Он сидел, прислонившись спиной к сосне, постелив на землю пятнистую немецкую накидку. Автомат лежал рядом.

— Почему автомат на земле?

— Я на минутку положил его, командир. Чтобы скрутить папиросу.

Юлиус тяжело поглядел на часового и ничего не сказал. Дисциплина падала. Бессмысленное сидение на болоте разлагало людей. Они начинали забывать, зачем пришли в отряд. Пропадало главное — идейность борьбы. Они превращались в обыкновенных бандитов. В августе 1944-го, когда грохот артиллерии настолько приблизился к Таллину, что казалось, стреляют прямо на улицах, его приёмный отец, брат покойной матери, Карл Сярг, занимавший в директории Мяэ должность, соответствующую министерской, приехал утром домой и велел лакею позвать Юлиуса.

Он вошёл в кабинет и увидел четыре больших чемодана, перетянутых ремнями.

— Да, ты правильно понял меня, я уезжаю. — Сярг сел на чемодан. Он достал трубку, начал уминать табак пальцем. — Бегу, если хочешь. Завтра в Таллине будут большевики.

Юлиус молчал, смотрел на чемодан, сплюснутый грузным телом отца. Кожа противно скрипела при каждом движении Сярга.

— Что ты молчишь?

Юлиус пожал плечами, он ещё никак не мог осознать происходящего.

— Ты осуждаешь меня? — Сярг глубоко затянулся, выпустил толстую струю дыма. — Осуждаешь. А что ты можешь знать? Прежде чем осуждать, надо понять.

— Я не осуждаю вас.

— Пойми, немцы не смогут удержать Эстонию. Более того, я уверен, что они вообще проиграли войну. Да! Да! Не смотри на меня так. Война проиграна. Я имею в виду эту.

— Я не понимаю вас?

— Не понимаешь? — Кожа чемодана взвизгнула. Сярг встал, сделал несколько шагов по кабинету. — Вслед за этой немедленно начнётся новая война. Неужели ты думаешь, что мы, деловые люди, занимали места в кабинете этого ничтожества Мяэ случайно? Нет. Мы готовили вас, молодых. Мы создавали охранные батальоны и «омакайте», мы создавали базу. Вспомни, сколько продержались большевики в Эстонии? Чуть больше года. Ты думаешь, тому причиной немцы? Нет. Не Германия так Англия, не Англия так Штаты. Кто-нибудь бы пришёл сюда. Западу нужны границы с Советами, надёжные границы. Санитарный кордон. Большевистская зараза не должна проникнуть в Европу.

— Куда же вы уезжаете, отец?

— В Швецию, дружок, в Стокгольм. Мне удалось перевести туда наши деньги. Правда, недвижимость не унесёшь в кармане. Ничего. Всё верну.

— А что делать мне?

— Вот за этим я и позвал тебя. На территории Эстонии создастся подпольная армия. Вооружают и снабжают её немцы. Пусть. Это прекрасно. Они хотят, чтобы мы сражались с большевиками. Будем. Сегодня наши интересы совпадают. Борьба с красными. С теми, кто идёт с Востока, а главное — с нашими, доморощенными. Им не должно быть пощады. Никому. Вы будете убивать сельских большевиков и энкаведистов. Народ должен бояться. Страх и ненависть. Сейчас же отправляйся в Пириту. Ты помнишь дом Лаура?

— Да, конечно.

— Там тебя ждут.

— Я вас увижу?

— Неужели ты думаешь, я уеду, не попрощавшись с тобой?

— Нет, но…

— Никаких «но», можешь взять мою машину. Только без шофёра. Никаких лишних глаз. Я жду тебя через два часа…

С того дня прошло чуть больше года. За это время случилось так много, что другому человеку хватило бы на целую жизнь. Шесть месяцев из этих десяти они воевали. Отряд Юхансена нападал на хутора и волостные центры, обстреливал машины на дорогах, убивал солдат и офицеров, отставших от своих частей. Пока шла война, большевикам было не до них. Но весной сорок пятого в волость пришли части НКВД, были сформированы отряды самообороны, уполномоченные отдела по борьбе с бандитизмом шарили по лесам. Большинство из них прошли войну, сражались в партизанах. Это были бесстрашные и хладнокровные люди. Дело своё они знали. Этого Юлиус у них отнять не мог.

Вдалеке за болотом начинался лес. На остров доносился пряный запах травы и можжевельника. Пока не взошло солнце и не поднялся над болотом сладковато-гнилостный дух трясины, можно было дышать свежестью леса. Господи! Как всё это было давно! Лес, глубокое и спокойное озеро и человек, которого он теперь зовёт отцом, был дядей Карлом. Тогда Карл Сярг назывался просто землевладельцем. Два небольших хутора, коровы какой-то необыкновенной датской породы. Дядя всегда улыбался, его радовала жизнь. Несколько лет до этого он плавал механиком на английских торговых кораблях, скопил денег, купил землю и хутор. Причём купил всё это в двадцатых годах, когда земля ничего не стоила. Тогда всё продавали. Боялись новой революции.