А вообще-то куда девался дядя Эйнар? Калле нигде не мог его обнаружить. Он словно сквозь землю провалился! Ну что ж, тогда и беспокоиться нечего! Однако Калле было ужасно досадно, что он потерял его след. Даже если он, Калле, и не желает вступать в открытую схватку с дядей Эйнаром, все же по долгу сыщика он обязан следовать за ним по пятам и выяснять все, что тот собирается натворить. Он, Калле, – тихий, незаметный свидетель, который когда-нибудь в будущем сможет выйти вперед и сказать: «Господин судья! В ночь на двадцатое июня этот человек, которого мы видим теперь на скамье подсудимых, вылез в окно, расположенное на втором этаже дома пекаря Лисандера в нашем городе, спустился по пожарной лестнице вниз, затем направился в сарай с разными инструментами и всякой снастью в сарай, расположенный в саду вышеупомянутого пекаря, и затем…» Вот это и есть самое главное! Что же он, собственно говоря, затем сделал? Об этом Калле уже никогда не сможет рассказать!.. Дядя Эйнар исчез.
Калле неохотно отправился домой. На углу улицы стоял полицейский Бьёрк.
– Ну и ну, какого черта ты болтаешься здесь среди ночи? – спросил он.
– А ты, дядюшка Бьёрк, не видел тут человека, который проходил бы мимо? – нетерпеливо прервал его Калле.
– Человека? Нет, здесь, кроме тебя, никто не проходил. Беги домой и ложись спать! Я бы тоже это сделал, если бы не служба.
Калле пошел домой. «Никто не проходил!» Ну да, ведь всем известно, что́ могут увидеть полицейские! Мимо них целая футбольная команда пройдет, а они ее даже не заметят. Хотя Калле охотно сделал бы исключение для Бьёрка. Ведь он, пожалуй, лучше других полицейских. Но это все-таки он сказал: «Беги домой и ложись спать!» Да, на что это похоже! Единственного человека, который и вправду умеет видеть, полицейский открыто призывает идти домой и лечь спать! Ничего удивительного, что в стране столько нераскрытых преступлений.
Но в любом случае, кажется, ничего другого делать не остается, кроме как бежать домой и лечь спать. Что Калле и сделал.
На другой день репетиции в цирке «Калоттан» возобновились.
– А дядюшка Эйнар уже встал? – спросил Калле Еву Лотту.
– Не знаю! – ответила Ева Лотта. – И вообще не спрашивай о нем. Я надеюсь, что он проспит до обеда, чтобы Туссе успел успокоить свои истрепанные нервы.
Однако прошло совсем немного времени, и снова возник дядя Эйнар. Он принес целый мешочек шоколадок, который тут же бросил Еве Лотте со словами:
– Цирковой примадонне необходимо чем-то подкрепиться!
Ева Лотта жестоко боролась сама с собой. Она обожала шоколадки, это правда. Но солидарность с Туссе требовала, чтобы она бросила обратно мешочек, сказав: «Нет, спасибо!» А что, если ей попробовать только одну, а потом бросить мешочек обратно? И угостить Туссе салакой? Нет, это будет не очень хорошо с ее стороны.
Она так долго колебалась, что подходящий момент для такого широкого жеста был упущен. Дядя Эйнар прошелся на руках, а вернуть назад мешочек с шоколадками человеку, который находится в подобной позиции, – дело не из легких. Ева Лотта приняла мешочек, прекрасно сознавая, что это – жест примирения со стороны дяди Эйнара. Она решила угостить Туссе двумя салаками и отныне обращаться с дядей Эйнаром вежливо, но холодно.
– Разве я плохой артист? – спросил дядя Эйнар, снова поднявшись на ноги. – Неужели я не достоин того, чтобы получить место в цирке «Калоттан»?
– Нет, туда взрослых не берут, – сказал Андерс, играя роль директора цирка.
– Нигде нет никакого понимания, – вздохнул дядя Эйнар. – А что скажешь ты, Калле? Как полагаешь, не жестоко ли со мной обращаются?
Но Калле не слышал, что он говорил. Как зачарованный смотрел он на некий предмет, выпавший из кармана дяди Эйнара, пока тот ходил на руках. Отмычка! Вот она, лежит на траве, он, Калле, мог бы ее взять…
Но он совладал с собой.
– Жестоко обращаются? Разве? – спросил он, придавив ногой отмычку.
– Вы ведь не даете с вами играть, – пожаловался дядя Эйнар.
– Чепуха!.. – фыркнула Ева Лотта.
Калле был рад, что внимание переключилось на Еву Лотту. Босой ногой он ощупал отмычку. Теперь следовало бы поднять ее и сказать дяде Эйнару: «Дядюшка Эйнар, вы потеряли отмычку!» Но это было выше его сил. Калле незаметно сунул отмычку в свой собственный карман.
– По местам! – гаркнул директор цирка.
И Калле прыгнул прямо на качели.
Трудна жизнь артиста цирка! Репетиции, сплошные репетиции! Июньское солнце сильно припекало, и пот градом катился с «Трех desperados[8]» – самой замечательной группы Скандинавии. Так назвала их троицу Ева Лотта, и слова эти были написаны на ярких афишах, расклеенных повсюду на углах домов.
– Не желают ли трое desperados съесть по булочке?
В окошке пекарни появилась симпатичная физиономия пекаря Лисандера. Он протянул детям противень со свежеиспеченными булочками.
– Спасибо! – поблагодарил его директор цирка. – Может быть, потом. Сытое брюхо к учению глухо.
– Худшего со мной еще не случалось! – сказала Ева Лотта.
Мешочек с шоколадками был уже давным-давно пуст, и желудок ее после всех этих гимнастических упражнений тоже казался совершенно пустым.
– Да, теперь, пожалуй, можно сделать передышку, – сказал Калле, вытирая пот со лба.
– Вы что, не считаете меня директором, раз сами все равно распоряжаетесь? – Голос Андерса прозвучал довольно сердито.
– Хорошенькие desperados, нечего сказать. Булочкадос-Обжорадос, вот вы кто! Так бы и написали на афишах!
– Есть надо, иначе помрешь, – заявила Ева Лотта и помчалась на кухню за соком.
А когда пекарь потом протянул из окна целый кулек со свежими булочками, директор цирка сдался и вздохнул, хотя втайне был искренне рад и доволен. Он обмакивал булочки в сок и ел гораздо больше других. В доме у них булочки появлялись очень редко, да и ртов было слишком много, чтобы их разделить на всех поровну.
Разумеется, папаша частенько говаривал: «Ну, сейчас вам достанутся другие булочки, полу́чите на орехи!» Но он имел в виду вовсе не хлеб, а трепку! И поскольку Андерс считал, что на орехи он получал достаточно, он, сколько мог, держался от дома подальше. Ему гораздо больше нравилось у Калле и Евы Лотты.
– Твой папашка жутко добрый, – сказал Андерс, вонзив зубы в пшеничную булочку.
– Такого больше нет, – признала Ева Лотта. – Но он и веселый к тому же. Он такой жутко занудливый, что мама, по ее словам, страшно с ним замучилась. А хуже всего для него – кофейные чашки с отбитыми ручками. Он говорит, что мама, я и Фрида только и делаем, что отбиваем ручки у кофейных чашек. Вчера он пошел и купил две дюжины новых, а вернувшись домой, взял молоток и отбил у них все ручки. «Чтобы избавить вас от лишних хлопот!» – сказал он, оставив кофейные чашки на кухне. Мама так смеялась, что у нее живот заболел, – сказала Ева Лотта и взяла еще одну булочку. – Но папа не любит дядю Эйнара, – неожиданно продолжила она.
– Так, может, он отобьет ручки и ему? – с надеждой в голосе предложил Андерс.
– Кто его знает, – сказала Ева Лотта. – Папа говорит, что слов нет, как он обожает родственников! Но при виде всех этих маминых кузин, и тетушек, и дядюшек, и всяких дальних родственников, слоняющихся по всему дому, у него появляется безумное желание засесть в одиночную камеру в какой-нибудь дальней-предальней тюрьме.
– По-моему, там лучше бы сидеть дяде Эйнару, – быстро произнес Калле.
– Хо-хо! – воскликнул Андерс. – Ты, верно, обнаружил, что именно дядя Эйнар казнил правителей из рода Стуре[9]?
