Она подробно рассказала о явке, устроенной в немецкой колонии под Овидиополем, о группе из нескольких педагогов и старших школьников, организованной отцом.

— Есть у нас две группы, объединяющие деловых людей в городе. Есть группа заводской интеллигенции. Сейчас мы заняты организацией боевой группы среди студентов. У нас есть для этого блестящая возможность! И наконец... наконец, под нашим влиянием некоторые спортивные организации...

Она мельком поглядела на Володю, тот покраснел от радости.

— У вас успехи! — позволил себе слегка похвалить Медведев.

Она только того и ждала. Имена, адреса, подробности так и посыпались. Заметив, что гость оживился, Елена Андреевна вошла в совершенный раж. Она уже придвинулась к нему и напористо говорила, говорила, толкая его коленками.

— О, у нас намечено в нужный день взорвать важнейшие здания, фабрики, мастерские. Мы взорвем весь порт! Захватим власть! Нас поддержат все порядочные люди в городе. А остальные — мужичье, которое называет себя народом, — они даже и не поймут. Им все равно!

— Достаточно ли вы обеспечены оружием? — озабоченно спросил Медведев.

— То, что нам прислали с Костей, мы пока держим в запасе.

— Надежно спрятано?

— О!.. — с улыбкой произнесла Елена Андреевна, бросив короткий взгляд в сторону прихожей.

Медведев удовлетворенно кивнул.

Он знал уже почти все, но оставалось сомнение: не хвастает ли она, действительно ли существует заговор и есть люди? Может быть, кроме Володиных футболистов, все остальное только еще в мечтах тщеславной истерической дамочки?

— Подумать, ведь вы ежеминутно рискуете жизнью! — с состраданием сказал Медведев.

Она вскочила и произнесла давно взлелеянную фразу:

— La vie n’est rien, c’est I’idée qui est tout![4]

Математика, видимо, коробило от экзальтации дочери. Но Володя смотрел на сестру с восхищением.

Медведев решил, что лучше высказать почтительное удивление и поскорее отвести разговор на спокойные темы, где мадам не будет пугать французскими скороговорками, в которых он понимал одни междометия.

— Да, да, — сказал он, разводя руками и отчаянно про себя чертыхаясь. — Да, да, конечно... это очень, очень... Но, видите ли, о вас будет доложено в весьма, так сказать, высоких кругах, возможно даже...

— В высочайших? — замирая от волнения, перебила она.

— Возможно.

Голова ее горделиво откинулась назад. Слабая улыбка заиграла на лице. Она, провинциальная дворяночка, станет первой дамой России... Внезапно она побледнела.

— Дмитрий Николаевич, умоляю, скажите правду, не изменил ли Костя нашему идеалу?

— Ну что вы! — не понял Медведев.

— Ах, до меня дошли ужасные слухи. Будто многие из наших там, в Европе, отрекаются от единственного достойного и законного наследника и отдают себя человеку, который... О, конечно, он и по рождению, и по заслугам тоже, конечно, но ведь совсем же не то, ну просто вовсе не то... И это ужасно! Вы понимаете меня, Дмитрий Николаевич?

— Понимаю, — сказал Дмитрий Николаевич, который совсем уже ничего не понимал.

— Скажите прямо. О, не бойтесь за меня, я приму любой удар. Хотя это будет ужасно для меня, для России, это гибель, это... это главный вопрос, который стоит сегодня перед всем миром: кто из двух! За кого сейчас Костя, за великого князя Николая Николаевича или за Кирилла?

Медведев знал, что смех сейчас — катастрофа: выдаст его с головой. Поэтому некоторое время он сидел молча, не решаясь взглянуть на это семейство, озабоченное кандидатурой на русский престол. Наконец сказал то, что она больше всего хотела услышать:

— Там все уверены: что бы ни случилось, вы останетесь верны законному государю до конца.

— Я вас поняла! — трагически прошептала она. — О, он уже в прошлый раз испугал меня своими разговорами. Предчувствия меня не обманули.

— Как видите, не он приехал в этот раз, а я, — тактично ответил Медведев, не очень ясно представляя себе, от кого отрекал он супруга мадам Родневич.

В комнате воцарилось молчание. Все пережили скорбную минуту.

— Теперь вы понимаете: мой доклад может быть основан только на самой глубокой убежденности. Я должен убедиться лично, — сказал Медведев.

И тогда наконец Родневич предложила то, к чему он так осторожно подводил:

— Я представлю вам все наши группы.

— Успею ли я? — усомнился Медведев. — Мне нужно спешить.

— Сегодня же! — загорячилась Елена Андреевна. — Всех, кого только сумеем оповестить, вы увидите сегодня в семь часов вечера. Они пройдут мимо вас, как на параде. Вы их сразу узнаете: левая рука в кармане, правая — за борт, по-бонапартовски. Vive l’Empereur![5]

— Прекрасно, — сказал Медведев и встал, спасаясь от французского языка.

— Ну, а теперь отдохните, поешьте.

— Нет, — поклонился Медведев, — я очень занят. В семь часов буду на месте, которое вы мне назначите. Надеюсь, вы подберете вполне надежное место? — Он думал о том, как нежелательна для него нечаянная встреча с кем-нибудь из городских знакомых.

— О да, — успокоила его Елена Андреевна, — вполне надежное. На углу Дерибасовской и Преображенской.

У Медведева даже в ушах зазвенело. Она назвала самый людный перекресток в городе. Ну и ну! Однако отступать поздно. Медведев коротко кивнул и направился к двери.

— А я хотел показать вам мой календарь, — жалобно проговорил Родневич-отец.

Из вежливости Медведев остановился. Математик мгновенно вытащил из кармана пиджака тетрадь в клеенчатой обложке и развернул на столе. В тетради были аккуратно наклеены газетные вырезки.

Елена Андреевна покраснела от смущения.

— Ах, не стоит и смотреть. Отец в свободное время развлекается... Папа, как не совестно!

— Почему? Почему? — заволновался старик, лихорадочно листая тетрадь. — Только взгляните... Вот сообщения о подготовке к блокаде большевиков со стороны Америки. Вот известие о формировании новых добровольческих армий. Вот интервью мистера... Ты, Элен, сердишься, все хочешь одна и одна. А мы все участвуем! Этот календарь дает возможность подсчитать, когда силы союзников будут готовы нанести удар. Чтоб мы здесь не опоздали...

— Опять союзники! — угрожающе проговорила дочь.

— Да, да, да! — закричал отец. — Подсчет сил белого движения показывает, что без помощи со стороны...

— Прекрати! — взвизгнула Елена Андреевна. — Сейчас же! — Тяжело дыша, она отвернулась к окну. Потом, не поворачиваясь, простонала:

— Володя! Твоя стихи, Володя!

Брат, очевидно давно ожидавший этого, вскочил и с пафосом продекламировал:

Она подошла к брату, красиво оперлась на его руку:

— Мы не сдаемся, Дмитрий Николаевич!

В семь часов вечера Медведев в модном светло-сером костюме стоял у витрины пассажа. В нескольких шагах от него прогуливалась элегантная Елена Андреевна.

Еще не стемнело, еще не зажглись огни витрин, Дерибасовская еще не была Дерибасовской. По тротуару бежали с пухлыми портфелями совслужащие. Группы шумной молодежи поворачивали на улицу Петра Великого, спешили в Университет, где сегодня вечером выступали поэты Эдуард Багрицкий и Юрий Олеша. От порта поднимались усталые люди в замасленной, измазанной углем и нефтью одежде и обменивались неслыханными словами о режиме экономии, о субботниках, о производительности труда.

А мимо Медведева время от времени то трусливо шмыгали, то величественно проплывали нелепые, как привидения, фигуры с левой рукой в кармане и правой за бортом пиджака.

Елена Андреевна сияла — двадцать четыре боевика продефилировали перед эмиссаром. О ней будут говорить в Европе!