— Да, оба мы служим... Я этого не забываю... — И, словно стряхивая с себя оцепенение, добавил: — Их нужно расколоть — это единственный способ, они слишком сплотились, слишком...

— Вот и займитесь этим, господин ротмистр! — грубо оборвал Глуховцев. — Время и так упущено. А мы, господа, со своей стороны примем самые решительные меры.

Толпа у проходной все прибывала. Волнение росло. Среди рабочих сновали какие-то беспокойные люди, передавали слухи, что с ночи половина цехов работает. Те, кто стоял ближе к воротам, громко переругивались с солдатами, охранявшими завод. Над толпой стали то тут, то там мелькать кулаки. Вот людская масса выдавила из себя тощего всклокоченного человека со смертельно серым лицом. Он несколько мгновений качался над головами, размахивал руками и что-то исступленно вопил, потом провалился в толпу. Все явственнее раздавались угрозы разнести и поджечь завод. За решетчатыми воротами заметался молодой офицерик, засуетились солдаты.

Стоявший рядом с Митей Басок, хмурясь, озирался по сторонам и ворчал:

— Дураки! Как есть дураки! Все дело портят — орут, а чего орут? Темнота. — Внезапно он махнул кому-то рукой, звучно крикнул: — Сюда! Эй! Сюда двигай! — и шепнул Мите: — Наконец идет.

К ним протискивался Саша Виноградов. Коренастый, плечистый, он с силой раздвигал толпу, еще издали успокоительно кивая головой. Веснушчатое лицо его раскраснелось, белобрысый чуб прилип к потному лбу. Он весь сиял.

— Все. Тимофей прошел! — сказал он, подходя.

— Куда прошел? — Митя был огорчен, что опоздал и отстал от Тимоши.

Виноградов озорно блеснул глазами:

— На завод прошел. Под самым носом у солдат! Посмотреть, кто на работу встал.

Между тем волнение в толпе достигло того предела, когда взрыв был уже неминуем. Неподалеку от Мити на какой-то ящик вскочил юркий человек с курчавой бородкой и закричал:

— Товарищи! Чего смотрите? Довольно нашей кровушки попили! Бей их!

Напряжение толпы передалось и Мите. И у него появилось желание вместе со всеми кричать, бежать вперед, разрушать...

— Слушайте, братцы, а может, и вправду трахнуть их как следует? — обернулся он к Баску.

— Ага! — усмехнулся Басок. — И тебя пробрало. Так это же прямая провокация! Жандармам только того и надо! Чтоб перестрелять и перевешать нас.

— Знаю я этого бородатого, — негромко сказал Саша. — Художник с завода, Гарусов. Анархист. Петр к нему ходил.

— При чем же тут провокация? — возмутился Митя. — Они ведь искренно!..

— Эх ты, гимназия, — покачал головой Басок. — И я раньше так соображал: лишь бы городовому в морду двинуть... Гляди — Тимоша. Ну, молодец, гляди, куда залез!

Тимоша показался на заборе в тот момент, когда толпа с грозным ревом двинулась к воротам. Вибрирующим тенорком завел команду офицерик. В окнах первого этажа главной конторы появились полицейские стражники. В широком окне директорского кабинета несколько рук, путаясь, лихорадочно задергивали шторы. Наступила короткая грозная тишина.

Вот тут и произошло памятное всей Бежице выступление Тимофея Простова. Он встал в рост, сложил ладони рупором и изо всех своих силенок закричал:

— Товарищи! На заводе рабочих никого нет! Солдаты палками в железо колотят! Смехота, лопнуть можно! Стоят, пыхтят и колотят! Провалиться мне на этом самом месте! Ох, стараются!.. — и прыгнул вниз, в толпу. На мгновение все замерло. А затем грохнул такой оглушительный, тысячеутробный хохот, что галки сорвались с деревьев и понеслись врассыпную.

Из-за шторы выглянуло бледное, перекошенное лицо Глуховцева. В бешенстве он заорал кому-то во двор:

— Прекратите эту кукольную комедию!

Шум на заводе постепенно стих. Толпа стала расходиться.

Басок был очень доволен.

— Чуяла моя душа подвох. Ишь, головы пробковые, на какую чепуху пустились. — И вдруг, вскинув вверх руку, звонким голосом покрыл общий гомон и смех.

— Товарищи! Сами видите, ничем они нас взять не могут! Не слушайте анархистов! В сплоченности наша сила! Держитесь, товарищи!

Дома Александр с нетерпением ожидал сведений. Митя рассказывал, Александр хохотал, без конца переспрашивал подробности о Тимошиной разведке, о выступлении его с забора. Потом заговорил серьезно. Сегодня вечером он уезжает. Да, совершенно неожиданно — полиция! Но он спокоен, дела здесь идут хорошо. Митины товарищи оказались славными ребятами. Досадно, что он не успел с ними позаняться, сразу пришлось поручить дело. Но занятия не уйдут, их поведет доктор. И, наконец, самое главное — гимназию бросать не следует.

— Революции понадобятся образованные люди. Учись, браток!

Александр передал Мите небольшую книжку в истрепанной коричневой обложке.

— Вот здесь тебе ответы на все вопросы. Кстати, и насчет анархизма тоже...

И уехал ночью, так же внезапно, как приехал.

Первое мая в Бежице праздновали по-деловому: собирали деньги в фонд забастовки. По улицам расхаживали усиленные наряды стражников, разгоняли прохожих. 3 мая администрация объявила расчет всем, кто на следующее утро не приступит к работе. Но и четвертого завод бездействовал.

6 мая по требованию Глуховцева Брянский уездный комитет по делам о предоставлении отсрочек военнообязанным расклеил в Бежице объявление:

Вечером 6 мая в доме на Брянской улице собралось все правление больничной кассы с наиболее активными забастовщиками.

Они окружили себя постами, чтобы полиция не застала врасплох. Но Жаврида и не собирался туда. Он сидел в одном из номеров гостиницы Кучкина и ждал. То и дело звонил телефон и Глуховцев нетерпеливо требовал новостей. Во втором часу, когда в коридорах гостиницы был уже притушен свет, коридорный впустил к нему человека, о котором можно было бы сказать, что все в нем среднее: возраст, рост, наружность. Гладко зачесанные волосы были какие-то серые, лицо бесстрастно и неподвижно. Увидев Никифорова в тот вечер на заседании больничной кассы, Митя уже никогда не мог его позабыть.

— А, Никифоров, наконец! Садитесь. Ну что? — засуетился Жаврида.

Никифоров сел, держась прямо, с картузом на полных коленях, и ровным голосом начал:

— Присутствовало восемнадцать человек. От рабочих были...

— Прямо, прямо говорите! — не вытерпел Жаврида. — Что решено?

Никифоров помолчал, наклонив голову, потом вскинул свои бесцветные глаза.

— Стачка продолжается. Они не хотят ничего слушать. Предложение эсеров отклонили единогласно.

— Значит, вы ни черта не сумели сделать! — с досадой сказал Жаврида. — Что же дальше?

Никифоров не ответил.

— Да, господи, полу́чите, полу́чите вы свои деньги! — чуть не закричал ротмистр, за несколько лет хорошо изучивший повадки своего агента. — Обещали прислать к концу месяца. Что вы предлагаете дальше? Как настроены жены забастовщиков?

Никифоров, не мигая, так же ровно сказал:

— Женщины тоже бунтуют. Нужно прекратить отпуск продуктов из заводских магазинов. Нужно выселить из заводских квартир. Тогда женщины их заставят. Голод. Дети... Арестовать весь комитет, всех зачинщиков. И меня в том числе. Других отправить на фронт.

Жаврида некоторое время с интересом смотрел на него.

— Никифоров, а вы не боитесь приходить ко мне? Ведь, если ваши пронюхают, они вас прихлопнут, — поддразнил он.

Никифоров пожал плечами.

— Вам не все равно?

— Конечно, нет. Ведь мы работаем вместе уже несколько... пять лет! Ну если б меня убили, разве вы...

— Мне было бы все равно, — искренне сказал Никифоров, встал, поклонился и вышел.

Этот Никифоров всегда раздражал ротмистра, а сегодня в нем было даже что-то зловещее. Выходец из рабочих, поднявшийся до техника, он давно и охотно стал служить в охранке. И хотя был жаден, не только это им двигало. Но что именно, Жаврида понять не мог. Во всяком случае, он твердо знал: Никифоров, если потребуется, не задумываясь продаст с потрохами кого угодно!