Утро не отличалось от вечера погодой. Всё тот же уже осточертевший дождь продолжал лить как из ведра. Сытая и выспавшаяся Нюська, едва продрав глаза, первым делом потребовала завтрак. Не ожидая от дочери такой прыти, Настя растерялась. Обычно накормить маленькую капризулю было большой проблемой, а тут вдруг такой подарок.

Скормив ребёнку полбанки овощных консервов, найденных в бандитском мешке, Настя моментально прикончила остатки и, старательно затоптав остатки костра, принялась грузиться. Сумка и неподъёмный мешок с консервами заставили её охнуть и страдальчески скривиться.

Отвыкшие от физических нагрузок мышцы ныли и возмущались таким зверским с собой отношением. Усилием воли заставив себя выпрямиться, Настя поправила вещи, пытаясь распределить груз поудобнее, и вздохнув, решительно шагнула к выходу.

Заинтересованно наблюдавшая за её камланием Нюська покорно вышла следом за ней и, подняв к небу заспанную мордашку, вздохнула, явно кому-то подражая:

— И когда только эта дрянь кончится?

— Ты это про что, подруга? — излишне бодро поинтересовалась Настя.

— Про дождь. Надоел хуже горькой редьки, — на полном серьёзе выдала Нюська, испуская очередной вздох.

— Ты где таких выражений нахваталась, малявка? — деланно возмутилась Настя.

— В садике твоём, — не осталась в долгу дочь.

— Не моём, а твоём. Что-то я не помню, чтобы там кто-то так говорил, — проворчала в ответ Настя.

Ответ не удивил её. Самой следовало догадаться, что подобные высказывания девочка могла услышать только в одном месте. Но и поощрять такое отношение к серьёзному учреждению тоже не стоило.

— В твоём, мне он не нужен, — решительно огрызнулась Нюська. — Нянька наша так говорила.

— Нянечка, а не нянька, и перестань злиться, когда разговариваешь с матерью, — менторским тоном поправила её Настя.

— Грымза она, а не нянечка, — решительно заявила Нюська. — И вообще я про эту тюрьму разговаривать не хочу.

— Анна, ты где этого набралась? — ахнула женщина.

— А всё там же. В садике твоём, — ехидно пропела маленькая вредина, специально с силой опуская ногу в лужу.

— Выпороть тебя, что ли? — растерянно протянула Настя, одновременно пытаясь на ходу стряхнуть воду с джинсов.

— Детей бить нельзя. Это не метод воспитания, а родительский садизм, — раздалось в ответ, и Настя окончательно растерялась.

Ребёнок отходил в садик год и месяц, а отвечает ей так, словно знает больше собственной мамаши. Не найдя, что ответить собственному чаду, Настя на всякий случай сурово сдвинула брови и, собравшись с мыслями, ответила:

— А я тебя бить и не собираюсь. Я тебя просто выпорю.

— Всё равно нельзя, — упрямо насупилась Нюська. — Это жестоко.

— Это кто ж такое сказал? — не удержалась Настя.

— Воспиталка наша, Маринка Фёдоровна, — шмыгнула носом Нюська.

— Ты чего опять носом шмурыгаешь? — насторожилась Настя.

— Болею, забыла, что ли? — огрызнулась девчушка, демонстративно утерев нос рукавом.

За разговором они выбрались на трассу, и только теперь до Насти дошло, почему за весь день по дороге не прошло ни одной машины. Бесконечная серая лента была просто изрыта трещинами и выбоинами. Судя по всему, землетрясение изуродовало не только город. События прошедшего дня отвлекли её от этого обстоятельства, но теперь, немного успокоившись, Настя поняла, что на такой дороге попутку можно ждать до старости. Вздохнув, она задумчиво посмотрела на дочку и, внимательно осмотревшись, сказала:

— Значит так, Нюра. Дальше нам придётся идти всё так же пешком.

— Почему? — тут же задала свой любимый вопрос девочка.

— Потому что по такой дороге машины не ездят, — ответил Настя, чувствуя, как её настроение стремительно сваливается куда-то за отметку чёрная меланхолия.

Ко всему прочему Нюська, судя по всему, и вправду окончательно рассопливилась. Понимая, что лечить ребёнка нужно, но и оставаться в дырявом сарае они не могут, Настя в очередной раз вздохнула и, машинально переставляя ноги, погрузилась в невесёлые раздумья. Перед ней вставало сразу несколько вопросов, требовавших срочного разрешения. Первый: найти подходящее жильё. Пусть временное, но достаточно комфортное для ребёнка. Второй: срочно начать лечение ребёнка, во избежание осложнений с её здоровьем. И третий: понять, что происходит и что делать дальше? Точнее, как дальше жить?

Так и не найдя ответов на свои вопросы, Настя в очередной, неизвестно который по счёту раз вздохнула и, поправив свою поклажу, решительно зашагала дальше. Подозрительно покосившись на неё, Нюська шмыгнула носом и, поддёрнув курточку, припустила следом за матерью. Услышав за спиной звучные шлепки, Настя опомнилась и, сбавив шаг, бросила через плечо:

— Нюра, по лужам не шлёпай. И так простужена.

— А тут другой дороги нету. Везде лужи, — вполне резонно возразила Нюська и, не дожидаясь ответа, поскакала дальше.

— Не беги, устанешь. Нам ещё далеко идти, — попыталась остановить её Настя.

— Как далеко? — тут же развернулась к ней дочка.

— Очень далеко, — вздохнула Настя.

— Очень-очень? — не унималась Нюська.

— Очень-очень. Так что береги силы. И вообще это не прогулка, это бегство, так что старайся держаться поближе ко мне и не щёлкай клювом.

— Я не ворона. У меня не клюв, а рот. И мне просто скучно, — ответила Нюська и, развернувшись, зашлёпала дальше.

Понимая, что спорить и что-то доказывать в данной ситуации глупо, Настя решила промолчать, в глубине души надеясь, что ей скоро надоест скакать по лужам и, успокоившись, девочка пойдёт рядом. Её надежды оправдались, но не так, как ей бы хотелось. Устав скакать, Нюська пристроилась рядом и, ухватившись за рукав куртки, принялась задавать вопросы. Этот словесный поток выматывал Настю не хуже долгого перехода. Но отвечать она была просто вынуждена. Это помогало отвлечь ребёнка от монотонности дороги, серости погоды и её собственной усталости.

Но и сама Настя уставала от этого допроса не меньше, чем от переноски тяжестей. Заметив сквозь пелену дождя силуэты каких-то строений, Настя насторожилась и, коротко приказав Нюське придержать язык, осторожно двинулась в сторону замеченного поселения. Больше всего Настя боялась снова столкнуться с людьми. В памяти сразу всплыла история с ограблением и счастливым избавлением от бандитов, так что к деревне они подошли изрядно напряжёнными. Собравшись с духом, Настя постучала в двери ближайшей избы и, не услышав ответа, толкнула её.

Дверь открылась с душераздирающим скрипом, словно стараясь всем своим существованием проиллюстрировать сцену к фильму ужасов. Окликая хозяев, Настя осторожно просочилась в сени и, не дождавшись ответа, устало присела на лавку у стены. Пристроившись рядом, Нюська задумчиво огляделась и, вздохнув, тихо спросила:

— Мам, а мы тут останемся?

— Пока не знаю, милая, — вздохнула Настя. — Вот вернутся хозяева, там видно будет.

— А кто тут живёт?

— Понятия не имею. Но, судя по сеням, человек он аккуратный.

— А чего мы ждём? Когда хозяева придут?

— Да. В дом мы входить не будем, чтобы не рассердились. Тут посидим. И в дом не лезем, и не под дождём. Даже если прогонят, хоть обсохнем немного.

— А долго нам ещё ждать? — не унималась Нюська.

— Не знаю, милая. Пока хозяин не придёт.

— А если он совсем не придёт?

— Почему это он не придёт? — не поняла Настя.

— А может, он такой же, как мы. Этот самый, бегленец.

— Беженец, — автоматически поправила Настя. — Ох, не каркай, Нюська. С чего вдруг человек из целого дома убегать будет?

— А если…

— Отстань, Нюська. Сил моих больше нет. Лучше присядь и отдохни, а то кто знает, что тут за хозяин. Возьмёт и выгонит на улицу.

— А зачем ему нас выгонять? Мы же ничего плохого не сделали? — возмутилась девочка.

— Разные люди есть, Нюта. Кто-то пожалеет, а кто-то и прогнать может, — вздохнула Настя, устало откидываясь на стену.

Пробурчав себе под нос что-то неразборчивое, Нюська уселась на лавку и, пристроив голову на колено матери, затихла. Усталость сморила обеих, заставив уснуть там, где присели. Проснулась Настя от жуткой боли в затёкшем теле. Осторожно сняв голову дочери с бедра, женщина со стоном поднялась на ноги и, кое-как разогнувшись, принялась растирать ноющую поясницу. Придя в себя, Настя выглянула в пыльное окошко и, убедившись, что на улице глухая ночь, решилась.