провели там два ярких мероприятия, на одном „Кино" выступало... Им это было нужно, они приходили со своими девушками, развлекались. Так что во многом это была их идея». Башлачёв на этот праздник пришел в маске черта, которую он, по всей видимости, утащил из какого-то театра. Артемий Троицкий продолжает: «Я помню, в „Метелице" была какая-то пьяная рок-н-ролльная оргия. По-моему, это устраивала московская Рок-лаборатория. Я оттуда запомнил только феерическое выступление „Звуков Му", которое закончилось... У меня просто картина стоит перед глазами: Петя [Мамонов] был в каких-то лакированных ботинках, он лежит на сцене ботинками к краю сцены, а какие-то девушки вылизывают ему языком эти лакированные ботинки. Еще там было отличное выступление „Вежливого Отказа". У них там был такой шоумен, Гор Чахал258, который потом стал очень известным художником, и они бросались кусками сырого мяса». О впечатлениях Александра от выступления «Вежливого Отказа» рассказывает Марина Тимашева: «Группа „Вежливый Отказ" решила устроить шоу. К этому шоу они привлекли человека, которого звали Гор Оганисян. Очень красивый, фактурный, я бы сказала, молодой мужчина, который сам какие-то тексты писал. Они пели песни на его тексты, плюс он читал стихи со сцены. Так они и выступали... Они пели песню, которая называется „Merde", то есть „Дерьмо" в переводе с французского. Чистый экспрессионизм. И Гор где-то набрал сырого мяса, говядины, и разбрасывал ее по сцене, со сцены. Эта говядина валялась, грязная вся. Вот это на Сашу произвело гнетущее впечатление. Он был совершенно возмущен. Он говорил, что это невозможно, на это тошно смотреть, как можно так делать, чтобы людей тошнило. Я очень хорошо запомнила, что один раз увидела его явно отрицательную реакцию».
В этом году Александр сыграл концерт еще и в Дубне.
258 Настоящее имя — Гор Оганисян. Московский художник, актер.
В январе 1987 года Башлачёв ходил в гости к Роману259 и Марине Смирновым, которые жили на Сенной площади Ленинграда. Роман вспоминает260, что Александр носил футболку с нотами «Турецкого рондо» Моцарта на груди, поверх которой, по зимней поре, надевал тельняшку, свитер и телогрейку. Кроме того, на нем были шерстяные носки домашней вязки и кирзовые сапоги.
Через неделю (вероятно — 11 января) Роман и Марина отправились в Комарово с ответным визитом. В то же время туда приехал Константин Кинчев. Он исполнил только что написанную песню «Красное на черном». Роман отметил, что у Александра были с собой всего две кассеты — фирменный альбом «The Doors» и «Rain Dogs» Тома Уэйтса.
Также зимой Александра в Комарово посетил Сергей Фир- сов с двумя девушками: «Я поехал, чтобы познакомить его с Натали Минц261. Я давно хотел их познакомить, но он тогда долго не появлялся на „Камчатке", и я решил съездить с ней к нему. У нас же с ней была любовь, и я ее со всеми знакомил. Еще с ней была подружка, Люсиль Терпиньянц. Они приехали сюда по обмену студентами, как дочки эмигрантов. Жили здесь два года, хорошо знали язык, им это все очень нравилось, и им еще стипендию платили двести семьдесят рублей, при том, что у нас, например, оклад был девяносто пять рублей. Общежитие у них было на Казанской улице, то есть в минуте ходьбы от мастерской Юлика262, в которой Баш-
Ленинградский театральный режиссер.
Из книги Р. Смирнова «Люди, львы, орлы, куропатки». СПб.: Лимбус Пресс. 2002. С. 376.
Француженка русского происхождения. В качестве продюсера работала с группами «Аукцыон», «Звуки Му», «Кино», «Вопли Видо- плясова» и другими. Организовывала им гастроли и выпуск альбомов под лейблом «Volia Production».
Юлий Меклер — ленинградский художник, друг Евгении Каменецкой, ныне проживает в США.
лачёв очень часто бывал. Место удобное, у Армянской церкви. Мы приехали под вечер. Он нас встретил, как обычно, в ватничке, в сапогах. Мы переночевали и уехали. Ира [Лин- ник], кажется, там тоже была».
4—5 февраля Александр и Святослав Задерий уехали в Новосибирск. Вспоминает Дмитрий Ревякин: «Мы встретились на репетиции. После репетиции поехали на квартиру, где жили Витя Чаплыгин и Саша Кириллов263. И Коля Катков был с нами. Саша не пел вообще, как его ни уговаривали — он уже не пел». Рассказывает Виктор Чаплыгин: «В первый и во второй приезд — это были два разных человека. В первый раз это был такой жизнерадостный, веселый, открытый, с ним было просто общаться, а второй раз он приехал мрачный, подавленный. У него даже цинга тогда была, разрушения организма были такие серьезные, зубы шатались... Я пошел купил молока, лука, заставил его съесть луковицу, чтобы десны как-то полечить. Он говорил: „Вот я начинаю играть концерт, смотрю, собираются люди, а им это не нужно". Он про Москву говорил, что какая-то высасывающая ситуация: люди приходят вроде не концерт слушать, а просто тусануться, посмотреть, и вот, говорит, ждут от меня, а я им ничего дать уже не могу. Он говорил, что боялся того, что, когда люди приходят, он к ним какую-то ненависть внутреннюю начинает испытывать».
8 февраля Башлачёв с Яной Дягилевой были на совместном концерте групп «Калинов Мост» и «Путти» в ДК имени Чкалова. Рассказывает Анастасия Рахлина: «Тогда в Новосибирске он снял три колокольчика, висевшие всегда у него на запястье, которые на всех записях до этого момента были слышны. У него была такая прическа: две косички, сзади и спереди, и длинная челка. Там он состриг обе эти косички. Это было не просто так. Он приехал в страшно подавленном
263 Звукорежиссер группы «Калинов Мост».
состоянии, которое он словил в Новосибирске. Его Ревякин оттуда отправлял, то есть Дима где-то его увидел, забрал к себе домой, кормил борщами, купил билет на самолет и отправил в Москву». Александр состриг себе волосы несколькими днями раньше, на втором квартирном концерте у Ирины Литяевой, который он прервал, исполнив всего несколько песен. Рассказывает Виктор Чаплыгин: «Мы вышли на улицу, подъезжает машина какая-то: „О, башлачёв, всё, поехали". Раз — его у меня уводят, а я ничего не могу сказать. Он сел и поехал. После этого в Новосибирске я его уже не видел. Только так, мельком, на нашем концерте [8 февраля], и всё... Когда его забрали от меня, то повезли опять на квартиру Литяевой, песни петь. А он очень не хотел. Он там то ли две песни спел, то ли одну, потом даже разрыдался... Я его понимаю, он вроде приехал отдохнуть, а тут опять от него требуется то же самое, что и везде». Вспоминает Дмитрий Ревякин: «Что касается его состояния, он уже приехал такой... никакой, в депрессии. Сейчас-то я понимаю, что с ним происходило, а тогда это все было вновую... После концерта [8 февраля] я пошел домой с гитаркой и, уже отходя от ДК, увидел Саню. Я спросил его, чего он там стоит. Он ответил, что кого-то ждет. Я позвал его заночевать у меня... Он ничего не ел уже... Мясо не ел, говорил, что не может есть. Жили тогда тяжело. Для Ольги, жены моей, было непонятно, что человек к ужину так отнесся. Тем более видно было, что он давно не ел... Единственное, что мне удалось сделать, — это заставить его переодеться в другую одежду. Мы сняли с него ватные штаны, он помылся. Мы дали ему майку, джинсы моего товарища... У него была депрессия, ничего он не мог с собой поделать, как его ни бодрили... Он говорил, что вообще не переносит юмора в стихосложении, в песнях. Это — подмена истины, по его мнению. Мы говорили о языке, об алфавите, о том, как он это все видит, представляет. Что он разочарован в том, что это все [язык, алфавит] искусственно дано,
какие-то свои предположения, свои исследования по поводу алфавита рассказывал... Но это такое болезненное утверждение. Я еще раз подчеркну, что Башлачёв был очень тонким, ранимым, чутким и от этого, конечно, страдал... Потом у нас кончились сигареты, я бегал по коридору, по этажам [общежития] — бычки собирал, выскакивал на дорогу, у водителей стрелял. Потом он пошел спать. Утром встал и сказал, что ему надо лететь работать в Москву. Мы вместе сели на автобус и поехали в аэропорт в Толмачево. По-моему, я там покупал ему билет, удалось взять на вечерний рейс. Он уезжал, и его глаза были полны влаги».
