Взметнулось несколько рук.

— Сочувствую, друзья, — панибратски продолжал он. — Мы хотели снести все бараки к чертовой матери, но куда деть вас, не оставлять же под открытым небом. Честно говоря, мы думали, что вы с низкого старта рванете домой, но, как я вижу, многие засиделись на старте. Что будем делать, а? Я ведь тоже торчу здесь из-за вас. Может, разъедемся по-хорошему?

Толпа угрюмо загудела.

— Тогда сделаем так, — резко изменил тон Кингдом. — Бараки я сейчас закрою — нужно произвести дезинфекцию, а вы постойте и подумайте. Говорят, свежий воздух прочищает мозги. Сегодня всего десять градусов. А в России морозы покрепче, не так ли?

— Как вам не стыдно!

— Это издевательство!

— А еще офицер!

— Тоже мне, союзничек! — неслось из толпы.

— До отбоя ровно восемь часов, — взглянул на часы Кингдом. — Спать будете в продезинфицированных бараках, это я вам обещаю. А пока гуляйте! — спрыгнул с грузовика Кингдом и скрылся в здании комендатуры.

Бегут стрелки часов. Завывает ветер. Метет поземка. Американские офицеры курят, пьют виски, играют в карты, закусывают, а за окном жмутся друг к другу легко одетые русские люди.

Наконец, молоденький американский лейтенант, почти мальчик, не выдерживает и, боясь собственной смелости, бросается к майору.

— Послушайте, Кингдом, это свинство! Вы что же, их уморить хотите?! Думаете, суд примет во внимание вашу идиотскую затею с дезинфекцией?!

— Что-о-о?! — взревел Кингдом. — Мальчишка! Сопляк! Да я тебя в порошок сотру!

— С вашего позволения, лейтенант Дуглас, — еще больше побледнел лейтенант. — Вы, кажется, работали на заводе моего отца? Заведовали рекламой? Надеюсь, вы уже решили, чем займетесь после демобилизации? О рекламном бизнесе, скорее всего, придется позабыть: отец таких шуток, — кивнул он за окно, — не любит.

Теперь пришел черед побледнеть майору. Из бравого вояки он мгновенно превратился в заискивающего клерка.

— Генри Дуглас?! Я не знал, что вы сын босса. Что же вы? Мы бы всегда… как это… нашли общий язык. А что касается этих, — указал он за окно, — то у меня приказ. Надо сделать так, чтобы они добровольно сели в вагоны. Послезавтра все должны быть в советской зоне.

— Я не знаю, как это делается, — пожал плечами лейтенант, — но издеваться над людьми нельзя. Вы никогда не были в церкви и не слышали о том, что с людьми надо поступать так, как если бы хотели, чтобы поступали с вами?

Майор туповато взглянул в чистые глаза Генри, скрежетнул зубами и рявкнул в приоткрытую дверь:

— Сержант, открывайте бараки! И не забудьте эту ораву накормить. Уж что-что, а аппетит они нагуляли.

Кингдом взглянул на часы и мрачновато, но не без доли восхищения добавил:

— Невероятно, но они продержались семь часов! И никто не пикнул, ни один! Я бы не смог… Даже за сотню долларов в час, — после паузы процедил он.

Тем временем сержант распахнул двери бараков и, зябко пританцовывая, вернулся обратно. А русские, с трудом отрывая от земли и едва переставляя ставшие деревянными ноги, двинулись к теплу. Самое странное, они не набросились на баки с Горячей пищей, а… негнущимися руками стали сколачивать крест. Потом расчистили проход, сдвинули несколько столов, накрыли их белой простынью и водрузили крест. Откуда-то взялись и иконы.

— Братья мои, — обратился к чуточку отогревшимся людям немолодой, с лихорадочно горящими глазами человек. — Когда-то я был церковным старостой, и только поэтому беру на себя смелость призвать вас в последний час наших испытаний вспомнить Бога.

Все обнажили головы и сгрудились возле икон.

— Откройте свои сердца и вслушайтесь в слова Христова, которые я хочу вам напомнить, — продолжал церковный староста. — Эти слова Сын Божий сказал, обращаясь к ученикам, но адресованы они всему человечеству. Когда услышите, что восстал народ на народ и царство на царство, не ужасайтесь, — говорил Христос, — ибо это еще не конец. Когда придет время и брат предаст на смерть брата, отец — детей, а дети восстанут и умертвят родителей — это еще тоже не конец. Конец придет тогда, когда солнце померкнет и луна не даст света, а звезды спадут с неба и силы небесные поколеблются. И вот тогда, когда верящие в Христа будут ненавидимы всеми, когда восстанут лжехристы и лжепророки, спасутся только претерпевшие до конца.

Кто-то всхлипнул, кто-то упал на колени, а голос старосты взлетел до самых стропил!

— Нам ли не знать, каково приходится ненавидимым всеми! Нас гноили в лагерях энкавэдешники, потом — эсэсовцы, а теперь — американцы. Не мы ли все эти годы слышали и слышим доселе лукавые слова лжепророков, заманивавших то в советский, то в немецкий рай?! Нет там рая! Нет и быть не может! А в аду мы с вами побывали и больше туда не хотим.

— Не хотим.

— Намучились.

— Не заманят, — согласно загудели люди.

— А теперь я хочу напомнить строки не из Святого писания, а из «Божественной комедии» великого Данте, — продолжал староста. — Как горестен устам чужой ломоть, как трудно на чужбине сходить и восходить по ступеням.

— Это уж точно, чужой ломоть всегда поперек горла, — вздохнул кто-то.

— Эхе-хе, и рад бы в рай, да грехи не пускают, — подхватил сосед. — Дома, оно, конечно, лучше. Но ведь до дома-то не добраться: либо ухлопают по пути, либо сгноят на Колыме.

— Да-а, попали мы… Чужие среди своих и чужие среди чужих. Неужто свет так мал, что нам и головы преклонить негде?

— Сейчас мы как бы в чистилище, — снова заговорил староста. — В аду были, а в рай не пускают. Надо крепиться! Пройдем чистилище, попадем и в рай. Короче говоря, я предлагаю стоять до конца! Отсюда — ни шагу. Я в этом лагере с сорок третьего, знаю все ходы-выходы. Рассеемся, спрячемся…

— А может, напасть на охрану и рвануть на волю? — предложил кто-то.

— Ни в коем случае! Во-первых, быстро поймают. А во-вторых, дадим повод для применения силы. Против военной полиции нам не выстоять.

— Мы прольем кровь, — выдвинулся из тени худощавый парень, — но только свою. Лично я живым не дамся.

— И я.

— И я.

— Не по-божески это, не по-христиански, — осуждающе взглянул на них староста. — Но я вас понимаю.

Тем времени майор Кингдом обдумывал план действий: приказ он решил выполнить любой ценой. Но сперва надо нейтрализовать чистоплюя-лейтенанта. Как? Кингдом усмехнулся, достал чистую бумагу, набросал ничего не значащее письмо своему коллеге из лагеря в Платтлинге, заклеил конверт сургучными печатями и вызвал Генри Дугласа.

— Лейтенант Дуглас, — с напускной серьезностью начал он, — я намерен поручить вам миссию чрезвычайной важности. Этот пакет к утру должен быть в Платтлинге. Туда около ста миль, поэтому выезжать надо немедленно. Не забудьте взять охрану. Я на вас надеюсь, — пожал он ему руку. — Весь день — ваш. Но к вечеру постарайтесь вернуться.

Лейтенант благодарно улыбнулся, козырнул и побежал к стоящему у подъезда «виллису».

— Вот так-то, мой юный босс! — хмыкнул майор и нанес нокаутирующий удар своей тени. — А теперь займемся делом!

Ранним утром к лагерю подошла колонна крытых «студебеккеров». Из кузовов высыпали здоровенные парни в форме военной полиции. Кингдом их построил, объяснил, что надо делать, — и полицейские начали окружать бараки. Все учел Кингдом, кроме фронтового опыта пленных: дозорные, стоящие у окон и дверей, заметили полицейских и подняли тревогу.

— Двери запереть! Возвести баррикады. Окна закрыть матрацами! — раздались команды.

Трещала мебель, летела вата, мелькали возбужденные лица!

— Приказываю открыть! — кричал снаружи Кингдом. — Всем выйти на плац! Объявляю общее построение!

— А не пошел бы ты! — неслось из барака.

— Мы вам не верим!

— Катись, пока цел!

— Ах так?! — разъярился Кингдом. — Взломать двери! Выбить-окна! Всех в машины!

Полицейские бросились на штурм! Но двери выдержали. Зазвенели стекла! Но пролезть внутрь мешали матрацы. Кто-то из полицейских поранился о стекло, Кингдом увидел кровь и совсем зашелся.