Ее объяснение, — продолжал Анри, — заставило меня сказать что-нибудь о себе. Я сказал ей, что работаю в крупном французском телеграфном агентстве. Это было действительно так, потому что, как ты помнишь, во время войны многие наши контрразведчики при выполнении секретных заданий официально числились на службе в телеграфных агентствах. Мне тоже надоела столичная суета, и я решил провести отпуск в спокойной обстановке. Теперь, с улыбкой добавил я, мой отпуск будет, пожалуй, не таким спокойным, как я думал. Румянец еще ярче запылал на ее щеках, а глаза кокетливо сверкнули.

— Я решил перейти в атаку, — продолжал Анри. — Стоял прекрасный солнечный день. Она о чем-то задумалась. Я спросил, что она собирается делать до ужина. Оказывается, ей очень хотелось бы покататься на лодке, но она, к сожалению, не умеет грести. Какое странное совпадение! — воскликнул я. — Мне тоже хотелось покататься. К счастью, я гребу, пожалуй, лучше всех во Франции. Ведь из моей семьи вышли чемпионы по гребле! Разумеется, я пригласил ее покататься на лодке. Она снова покраснела, но согласилась.

И вот мы отправились на пристань и взяли лодку. Она устроилась на подушках на корме, а я сел лицом к ней и стал медленно грести против течения. Ты сам понимаешь, что мне было далеко до чемпионов по гребле, но вести лодку прямо не так уж трудно. Война и работа, казалось, давно канули в прошлое. Берега реки утопали в сказочно яркой, свежей зелени, где-то рядом на все голоса щебетали невидимые птицы, а высоко в небе пылало летнее солнце.

Дневная жара, казалось, помогла созреть нашей дружбе, — продолжал Анри. — Вскоре я чувствовал себя так, словно мы знали друг друга много месяцев и даже лет, а не считанные минуты и часы. Нам уже не нужно было непрерывно говорить, лихорадочно подыскивая новые темы. Солнечные лучи прорывались сквозь ветви деревьев, дружно обступивших тихую речку, и бросали пестрые тени на спокойную воду. Время от времени мы замолкали, чтобы затем снова начать непринужденный разговор. Я взял из гостиницы корзину со всякими яствами и вином; и вот после часа гребли мы решили пристать к берегу. Подплыв к живописной поляне, я вытащил лодку на берег и помог выйти своей прелестной спутнице. Мы распили бутылку хорошего легкого вина, закусили и улеглись на теплую траву, слушая жужжание пчел и щебетанье птиц на деревьях, склонивших над поляной свои тяжелые ветви. Я привстал, чтобы достать пачку сигарет, и повернулся на локте. Мари лежала рядом; ее красивое лицо разрумянилось на солнце, грудь мерно поднималась под голубой блузкой. Она улыбнулась мне. Неожиданно для самого себя я наклонился и поцеловал ее в теплые губы.

Отдохнув, мы сели в лодку, я сложил весла, и лодка сама пошла вниз по течению, а я сел рядом с Мари, обняв ее за тонкую талию. Мы почти не разговаривали, а только изредка целовали друг друга.

— Ты, конечно, понимаешь, — сказал Анри, — что на этой стадии нашего знакомства не могло быть и речи о любви. Оба мы отдыхали здесь от ужасов этой жестокой войны. Мы не знали, что нас ждет завтра, а сегодня хотели наслаждаться.

После ужина мы снова пошли гулять вдоль берега реки. Л. — такой тихий городишко, что там нет почти никаких развлечений. Да мы и не искали их. Мы были молоды, и нас вполне удовлетворяло самое старое развлечение в мире. Мы не рассуждали о том, куда нас поведут наши чувства. Но, войдя в гостиницу, все обитатели которой уже спали, мы молча направились ко мне. Окна были широко раскрыты, шторы сдвинуты в стороны, и лунный свет мягко освещал комнату… Я прижал к себе Мари, ее руки обвили мою шею… Она шептала мне в ухо отрывистые, почти бессмысленные нежные фразы. Я стал покрывать поцелуями ее лицо, шею, плечи, грудь. Она не сопротивлялась… И вдруг я услышал: «Ich liebe dich!»[13]

Руки у меня ослабли и похолодели. Пыл мой куда-то исчез, словно я обнаружил, что держу в руках труп. Инстинкт контрразведчика заставил меня насторожиться. Может быть, я ослышался? Нет, я не мог так обмануться! Мари, желанная, прекрасная Мари, которая говорила, что работает в Париже, а сюда приехала в отпуск, теперь забыла обо всем и в порыве страсти прошептала мне слова любви по-немецки!

Я освободился из ее объятий. Мари удивленно и с тревогой смотрела на меня.

— Что случилось, милый?

Я сказал первое, что пришло мне в голову:

— Мне нужно купить сигарет — в пачке осталось всего несколько штук.

Она рассмеялась.

— Сигарет? Где ты купишь их сейчас, ночью? Кроме того, — она указала на только начатую пачку сигарет, которая лежала на столике возле кровати, — даже если ты захочешь курить непрерывно всю ночь, у тебя еще останется несколько штук на утро. Да и зачем тебе сигареты? Разве ты даже сейчас не можешь забыть о них? Или ты просто не любишь меня? Скажи правду, милый!

Улыбаясь, она протягивала ко мне руки.

— Извини меня, Мари, — ответил я, — но сейчас мне не до любви. Не заставляй меня говорить прямо — я и так уже нарушил свой долг. Слушай меня: я ухожу, ну, допустим, купить сигареты и вернусь ровно через полчаса. Если, вернувшись, я еще застану тебя здесь, мне останется только арестовать тебя и передать в ближайший военный штаб.

— Арестовать, меня? Милый, тебе, видно, нездоровится. Или ты шутишь?

— Нет, я не шучу, дорогая. Если бы это была только шутка!… Ради бога, не заставляй меня говорить прямее. Ну хорошо, слушай: я прикомандирован к агентству Гавас, но на самом деле работаю во Втором бюро. Теперь тебе все понятно?

— Но что я сделала?

— Не будем терять время. Ты не сделала мне ничего дурного, и я благодарен тебе больше, чем могу выразить. Но теперь прощай. Мы должны расстаться навсегда. Один раз я уже нарушил свой долг. Второй раз этого не случится.

Я хлопнул дверью и быстро пошел к реке, где несколько часов назад был так счастлив, — продолжал свой рассказ Анри. — Я ходил взад и вперед, закуривая одну сигарету за другой и судорожно перебирая в уме события последних часов. Мари — немецкая шпионка, это несомненно. Маленькие неточности в ее рассказе о себе, на которые прежде я не обратил внимания, послужили новой уликой, подтверждая, что я не ослышался: несколько минут назад она действительно произнесла три роковых немецких слова. Я никогда не забуду этого чудесного дня! Мари искренне полюбила меня. Ее любовь не была «любовью» шпионки, пытающейся выведать тайны. Она видела меня только в гражданской одежде и не знала, что я связан с армией. Я не сказал ничего, что могло бы побудить ее сблизиться со мной ради получения каких-то секретных сведений.

Вероятно, она тоже была в отпуске и забыла о своих обязанностях. Но одно несомненно — она шпионка. Как контрразведчик, я обязан был немедленно арестовать ее. Но я же мужчина, человек! Существуют же границы, за которыми патриотизм уступает место голосу плоти.

Я ходил взад и вперед, страстно желая надеяться, что мои умозаключения ошибочны, и что через полчаса я увижу Мари в гостинице. Пусть она смеется надо мной или сердится, лишь бы она была невиновна, лишь бы мое предупреждение оказалось ненужным. Полчаса истекли, и, возвращаясь в гостиницу, я почти был уверен, что увижу ее опять. Но нет! Моя комната была пуста; я осторожно приоткрыл дверь комнаты Мари — там было темно. Я тщательно обыскал ее комнату, но не нашел никаких признаков ни Мари, ни ее вещей. Мари последовала моему совету и исчезла. Значит, она действительно немецкая шпионка!

Анри замолчал и погасил сигару, словно подчеркивая, что рассказ окончен.

— Да, случай печальный, — произнес я.

— Подожди, — прервал Анри, — это еще не конец. Финал этой драмы был еще печальнее.

— Так рассказывай, что же случилось дальше, — заторопил я.

— Я еще день или два пробыл в Л., — продолжал Анри, — но вся прелесть моего отпуска пропала. Где бы я ни был, река, гостиница напоминали мне о Мари, о девушке в голубой блузке. Люди раздражали меня, и я был груб и нетерпелив. Долгие прогулки не избавляли меня от мыслей о Мари. После ужина я сразу шел спать, чтобы хоть во сне найти забвение и утешение. Но мысли о Мари, о том, куда она могла исчезнуть, не давали мне уснуть. Я уже начинал проклинать себя за чрезмерную честность, готов был считать свою добросовестность предрассудком. Какой был бы вред, спрашивал я себя, если бы я продолжал любить Мари до конца своего отпуска? Она все время проводила бы со мной и не смогла бы заниматься шпионажем, даже если бы хотела. А затем я бы предупредил ее, что мне все известно, и мог отговорить от работы на немецкую разведку. А теперь она ушла навсегда, и я уже никогда не буду счастлив с девушкой, которая всего день назад заставила меня испытать такое хорошее, глубокое чувство.