В конце весны 1944 года от берегов Голландии ночью отошла небольшая лодка с беженцами. Она взяла курс на запад. Утром неподалеку от берегов Англии ее задержал английский катер береговой охраны и отвел в гавань. Беженцев, среди которых находился и Пульхоф, высадили на берег. Их накормили и, дав отдохнуть, направили в Королевскую викторианскую патриотическую школу в Вандсворте. Там Пульхофа и его товарищей должны были тщательно проверить представители английской контрразведки. Особо строгому допросу подвергся Пульхоф, которым занимались десять — двенадцать дней, то есть значительно дольше обычного. Проверка закончилась, и его согласно установленной процедуре, о которой я уже рассказывал в предыдущей главе в связи с делом Тер Хита, направили в штаб голландской службы безопасности на площади Итон Сквер. Теперь дело официально перешло ко мне.

Прежде чем продолжать дальше, мне хотелось бы со всей серьезностью заявить, что ни один из фактов, которые я намерен привести, не имеет целью показать в неблагоприятном свете методы работы пятого отдела английского управления военной разведки. Мне довелось в течение многих лет работать с этими людьми, мастерами своего дела, поэтому к методам их работы, равно как и к достигнутым результатам, я могу питать лишь чувство глубочайшего уважения. Но когда речь шла о моих соотечественниках, у меня было два преимущества. Голландец чувствует себя свободнее, когда говорит с голландцем, а не с англичанином. То же самое можно сказать об англичанах. После всего пережитого во время побега беженец, оказавшись в незнакомой стране, естественно, насторожен и, пожалуй, даже относится с предубеждением к принятым у чужеземцев методам допроса. Он ответит на все вопросы, но вряд ли добровольно даст сведения, выходящие за рамки поставленных вопросов. Когда же перед ним соотечественник, сдержанность его исчезает. Родная речь, привычное произношение, те особые словечки, которые можно услышать только от соотечественника, помогают ему перейти на более непринужденный тон.

Я всегда старался немедленно сообщать пятому отделу управления военной разведки обо всех интересных случаях. Точно так же поступали мои друзья из пятого отдела. О странных обстоятельствах двух неудачных попыток к бегству я узнал от беженцев за месяц до прибытия Пульхофа. Но его прибытие мне стало известно лишь после того, как он успешно прошел проверку в пятом отделе. Естественно, сообщать моим английским коллегам данные, которыми я располагал, было уже поздно. Поэтому вполне вероятно, что английские контрразведчики ничего не знали ни о самих неудачных попытках, ни о странных обстоятельствах, связанных с ними. Зная все это, они отнеслись бы к Пульхофу с удвоенной подозрительностью. Но поскольку пятый отдел не располагал такими важными данными, его нельзя обвинять в том, что Пульхоф успешно прошел проверку.

Впервые Пульхоф появился у меня в кабинете в яркий солнечный день ранней весной 1944 года, всего за несколько недель до высадки союзных войск во Франции. Итак, в мои руки попало второе по трудности дело за время моей службы в контрразведке. (Самым трудным было дело Луизы, о котором я расскажу в одной из последующих глав.)

По внешнему виду это был типичный метис. Иссиня-черные с блестящим отливом волосы, темные глаза, желтоватая кожа говорили о его малайском происхождении по материнской линии. От отца он унаследовал европейские черты лица. Пульхоф был худощав, среднего роста, со стройными ногами и небольшими красивыми руками. Крепкие, ослепительно белые зубы выдавали в нем туземца. Еще до встречи с ним, основываясь на некоторых данных, я мог судить, что человек он очень умный. Однако лицо его, взгляд выражали столько живого ума, что я не мог не изумиться; стоило мне послушать его каких-нибудь пять минут, и я понял, что не встречал на своем пути молодого человека умнее его. Знакомые Пульхофа были правы: за манерой держать себя, за манерой говорить резким, отрывистым голосом скрывалось высокомерие, однако под маской высокомерия мне удалось разглядеть что-то мальчишеское и, как это ни странно, даже привлекательное. «Опасный, но очень приятный человек», — подумал я.

Допрос тянулся восемь полных рабочих дней — с девяти утра до шести вечера. Я задавал Пульхофу самые различные вопросы о его служебной карьере, заставляя иногда по нескольку раз повторять одно и то же. Пока я не старался уличить его во лжи или выяснить мотивы некоторых его поступков, а просто хотел запомнить все подробности. Мне хотелось также проверить, не допустит ли он оплошности при повторении.

Большинство допрашиваемых допускают подобного рода обмолвки. Пульхоф же не обмолвился ни разу.

Выведав у Пульхофа все, что он мог и хотел сказать, я целых два дня сопоставлял и анализировал факты. Затем я снова вызвал его к себе. Пульхоф вошел и, приветливо улыбнувшись, сел за стол против меня. Лицо его было непроницаемым. Чувствовал он себя свободно. И только блеск глаз выдавал известную настороженность.

— Господин Пульхоф, — обратился я к нему, — я подробно изучил ваши показания. В основном мне все ясно. Но несколько моментов, точнее говоря девять, остаются для меня необъяснимыми. Поэтому я хочу задать вам сейчас эти девять вопросов и, надеюсь, вы ответите на их.

— Конечно, — сказал он и в знак согласия кивнул.

— Всего несколько лет назад вы были одним из вожаков, а может быть, даже главарем молодежного национал-социалистского движения в Ост-Индии. Тем не менее вы утверждаете, что всегда были и остаетесь истинным патриотом Голландии. Как вы объясните это противоречие?

— Очень просто, — ответил он с улыбкой. — Тогда я был мальчишкой, и мне казалось, что это чисто национальное движение, и каждый порядочный юноша считал своим долгом быть его участником. Не забывайте, что так думали тысячи порядочных голландцев. Позже они, правда, поняли свою ошибку. Потом у меня стали возникать кое-какие сомнения, а когда немцы оккупировали Голландию, я понял, что это за свиньи. В свое время с помощью громких фраз и щедрых посул им удалось обмануть меня, но это только усилило мою ненависть к ним. Отчасти именно поэтому я решил заняться организацией побегов — мне хотелось отомстить им за то, что они так подло обманули меня.

Ответ был разумный и звучал вполне правдоподобно. Коварная немецкая пропаганда действительно могла ввести в заблуждение многих честных голландцев. Молодежные национал-социалистские организации казались им чем-то вроде прославленных организаций бойскаутов: члены организаций носили форму, при встрече отдавали друг другу честь, выезжали в лагеря. Подлинные, зловещие цели этого движения от молодежи скрывали.

— Хорошо, — продолжал я, — теперь второй вопрос. Вы еще очень молоды. Выражаясь языком немцев, вы даже не ариец. Однако стоило вам поступить на работу в продовольственный департамент в Роттердаме, и вас за какие-нибудь восемнадцать месяцев сделали заместителем начальника. Ведь у вас в подчинении были десятки людей, многие из которых годились вам в отцы. Чем вы объясните такое повышение?

Без колебаний он сразу же ответил:

— И это объясняется очень просто. Прежде всего скажу, не хвалясь, у меня есть кое-какие способности к административной работе. Кроме того, работал я очень усердно и действительно во многом навел порядок. Трудно даже представить себе, какая неразбериха царила в продовольственном департаменте, когда его организовали. Но я, конечно, понимаю, что мне бы никогда так быстро не добиться столь высокого поста, если бы не начальник департамента господин Л. Это замечательный человек, который все время в меру своих возможностей старался обманывать немцев, помогая своему народу. Он знал, что я не меньше его ненавижу немцев. Ему также было известно об организованных мною побегах. Он даже сам неоднократно помогал мне организовывать их. Господин Л. назначил меня на эту должность, так как знал, что, обладай я властью, мне будет намного легче помогать беженцам.

И на этот раз ответ его был разумным и убедительным. Судя по некоторым данным из официальных источников, о господине Л. он сказал правду. Господин Л. действительно был пламенным патриотом своей родины и согласился принять пост начальника продовольственного департамента только потому, что хотел помогать своему народу. Пульхоф был очень умным человеком и никогда не стал бы рассказывать о своей дружбе с этим человеком, не имея на то оснований; он ведь знал, что позднее я смогу проверить правильность его показаний, связавшись с господином Л.