Может ли кто-нибудь обвинить Филлипса за такую позицию, если курс Уайтхолла, установленный политиками и тем, что они считали настроением избирателей, сводился к тому, чтобы надеяться на лучшее и «потравливать» в руки диктаторов побольше той веревки, на которой те намеревались их повесить? Функции управления оперативного планирования заключаются не в том, чтобы оспаривать договоры, а в том, чтобы составлять в рамках отведенных ему возможностей оптимальные и реальные планы.
Должен ли нести ответственность за такие вопросы начальник управления кораблестроения? С одной стороны, представляется, что загадка с малой осадкой «Бисмарка» не была достаточно тщательно изучена теми в этом управлении, кто проектировал и строил эквивалентные английские линейные корабли. С другой стороны, ясно, что они находились под большим, давлением новой кораблестроительной программы, и более глубокое изучение проектов немецких кораблей почти наверняка не заставило бы их внести изменения в наши собственные проекты, поскольку это потребовало бы нарушения договорных обязательств. Когда в 1941 году от спасшихся с потопленного линейного корабля и из главного морского штаба Советского Союза была получена информация, подтверждающая подозрения начальника разведывательного управления, что водоизмещение «Бисмарка» близко к 45 000, а не к 35 000 тонн, то даже для начальника управления кораблестроения стало ясно, что «загадка» с малой осадкой «Бисмарка» уже не являлась более загадкой. Фактически осадка «Бисмарка» очень мало отличалась от осадки английских линейных кораблей, и уменьшенные данные о ней имели своей целью лишь скрыть значительно преуменьшенные данные о водоизмещении.
Что особенно раздражало Годфри в то время, так это готовность его коллеги сразу же поверить тем данным из России, которые до этого предлагало ему разведывательное управление и которым он упорно не хотел верить.
Из документов немецкого военно-морского архива мы знаем теперь, что происходило за кулисами в Берлине в то время, когда адмиралтейство надеялось и строило догадки. 11 февраля 1937 года оперативное управление немецкого штаба военно-морских сил писало Редеру:
«В виду стесненных условий в наших гаванях предельным водоизмещением вновь строящихся кораблей следует считать 42 000 тонн, в противном случае нам придется расширять гавани и каналы, а также Кильский канал в местах поворотов… Необходимо решить и политические аспекты дальнейшего увеличения водоизмещения кораблей, вопреки ограничениям, накладываемым договором.
Управление кораблестроения считает, что, поскольку мы связаны 35 000-тонным лимитом, который уже превышен на 7000 тонн, дальнейшего увеличения допускать не следует, так как скрыть такое увеличение будет вряд ли возможно… Управление кораблестроения предпочло бы построить еще один корабль, вместо того чтобы превышать 35 000-тонный лимит.
Даже в том случае, если флоты других стран будут считать необязательными для себя ограничения лондонского договора или зададутся целью вооружить свои корабли 380-мм артиллерией… нам не следует стремиться к увеличению кораблей ввиду состояния наших каналов, а также ввиду договорных обязательств… решение принять невозможно, пока не будут рассмотрены различные аспекты, включая военные факторы и положения договора».
В данном случае кое-кто пытался быть честным. Однако превалирующее значение придавалось не моральному, а техническому аспекту проблемы. Моральная сторона вопроса фактически не интересовала этих людей.
Оперативное управление немецкого морского штаба рассматривало эту проблему по-другому. В памятной записке от 18 февраля 1938 года на имя начальника морского штаба оно заявило, что фактическое водоизмещение «Бисмарка» на двадцать процентов больше того, которое сообщено англичанам; однако управление считало, что сообщать Англии, России и Японии, что тоннаж больше, чем тот, о котором им уже сообщено, было бы неправильным, поскольку «нас обвинят в начале гонки вооружений».
Что же в таком случае делал английский военно-морской атташе в Берлине? Был ли он искусно введен в заблуждение, и если да, то каким образом? Основывались ли подозрения разведывательного управления ВМС в какой-нибудь мере на его докладах? В докладе английского военно-морского атташе в Берлине капитана 1 ранга Траубриджа министерству иностранных дел, датированном 23 декабря 1936 года (копии начальнику разведывательного управления ВМС и командующему Флотом метрополии), говорилось:
«Англо-германский военно-морской договор был в послевоенное время одним из главных принципов политики, характеризующей отношение Германии к своим бывшим противникам. История показывает, что, когда настанет время, Германия, вне всякого сомнения, поступит с этим договором так же, как она поступала с другими; но такое время еще не настало».
Выделенный текст, в годовом отчете английского посла был опущен (Э. Фиппс — господину Идену, 12 января 1937 года, С357/357/18). Когда начальник разведывательного управления направил уже упоминавшемуся в этой главе начальнику управления оперативного планирования капитану 1 ранга Филлипсу доклад Траубриджа, содержавший вышеупомянутые (выделенные курсивом) строки, Филлипс написал на нем 1 января 1937 года: «Весьма желательно узнать, что послужило основанием для столь категоричного утверждения на странице 2 доклада».
Такое скептическое утверждение, кажется, было пределом того, на что оказался способным Траубридж, и поэтому нет никаких сомнений, что информация, поступавшая в адмиралтейство из Германии, была бессодержательной и малоценной. Почему дело обстояло именно так — не совсем ясно; после 1934 года нацисты никогда не пытались скрывать свои успехи в перевооружении, а, наоборот, стремились показать, на что они способны. Например, французскому атташе Сталину они предоставили неограниченную возможность увидеть все, что немецкая авиация будет способна сделать во Франции (см. главу 15). Представляется вероятным, что нашей разведывательной службе не ставилось специальной задачи добывать сведения о военном кораблестроении в Германии, по-видимому, из-за господствовавшего в официальных кругах оптимизма относительно действенности договора.
Спустя десять лет Годфри спросил Траубриджа, может ли он объяснить, каким образом мы оказались в таком неведении и заблуждении? Траубридж ответил так:
«Я считаю, что, вообще говоря, тот факт, что мы оказались «одураченными» немцами, как в отношении подводных лодок, так и в отношении тоннажа линейных кораблей, объясняется тем, что в то время (после заключения англо-германского договора) мы были склонны верить им в этих вопросах.
Признаюсь, что видимая серьезность и искренность Редера, убеждавшего меня в том, что Германия намерена строго придерживаться положений договора, вполне могли повлиять на разведывательное управление ВМС, читавшее мои отчеты. Я приступил к исполнению своих обязанностей без каких-либо предупреждений, хотя, прочитав работу Вудворда «Великобритания и военно-морской флот Германии», старался держать ухо востро.
Для характеристики моего мышления в 1936 году я сошлюсь на годовой отчет военно-морского атташе, приложенный к годовому отчету посла, в котором, насколько мне помнится, я выразил мысль, что англо-германский военно-морской договор остается краеугольным камнем военно-морской политики Германии. В подходящий момент этот договор, писал я, несомненно будет разорван, но момент этот еще не наступил.
Сотрудники канцелярии лорда-канцлера отказались включить этот абзац, но он сохранился в копиях, направленных мною начальнику разведывательного управления и командующему Флотом метрополии.
Сомнения относительно водоизмещения «Бисмарка» возникли вскоре после спуска его на воду, когда поступила информация от вице-консула в Гамбурге Уильямса, в которой сообщалось, что осадка корабля оказалась значительно большей, чем должна была быть.
То, что Редер лгал мне и моему предшественнику, — неоспоримый факт. Мюрхед-Гоулд (военно-морской атташе в Берлине до Траубриджа) всегда говорил мне, что Редер — лгун, но боюсь, что в известной мере я был усыплен его видимой искренностью. Кроме того, я не мог понять, почему ему было необходимо лгать. В то время понять это — значило понять извилистое мышление тевтонского ума. Иногда они лгут ради лжи».
