Прохладная вода обжигает ранку на пальце неровный порез с искромсанными краями, оттуда течет уже не кровь, а бесцветная лимфа, липкая, точно слизь улиток, сидящих на стенках бассейна, будто затворницы в раковинах, пока их наконец не разбудит дождевая вода, поднявшаяся после нескольких ливней.

Ранка на его указательном пальце обильно кровоточит. Мальчик выпрямил его и отставил в сторону: очевидно, ему не больно, и будь палец просто вымазан в варенье, он держал бы его точно так же, чтобы не испачкаться.

Ночь ясная-ясная, луна в вышине, белые цветы. Лужайка однотонная, темная, потускневшая, усеянная серыми пластинками -травяным исподом.

Я выхожу. Кромешная тьма. Фонарь, освещавший порог, наверное, разбили. В стеклянный шар швырнули булыжником, и выпуклые осколки рассыпались по ступенькам. Вместо лампочки, тоже разбитой, торчат две перегоревшие кривые антеннки, желтее дверной ручки из очень бледного металла, отполированной ладонями.

Вмурованный в наружную стену фонарь состоял из большой лампочки и стеклянного корпуса в форме артиллерийского снаряда, защищенного эмалированным отражателем. похожим на перевернутую тарелку: простым нажатием этот фонарь изящно направлялся вниз. Проходя мимо, какой-то мальчонка швырнул камень - или. возможно, даже целая группа мальчишек пыталась попасть в стеклянный шар и сразу убежала, едва тот разбился.

Невелика потеря, ведь электричество, вероятно, давно уже отключили.

Я достаю из кармана старый клочок бумаги, который без конца туда засовывал, вновь вынимал, рассматривал и черкал: он желтый и такой отсыревший, что разрывается в руках. Я его скомкаю и выброшу. Нет, перечеркиваю одну часть рисунка, а затем поглубже запихиваю бумагу в карман.

Ров грязный и матовый. Трава горит -деревья тоже, один раз - звуки - нет, я возвращаюсь к себе.

Никого. Высокие деревья с серым блестящим исподом.

Чуть позже в небе: волдырь гнойно-желтого цвета - луна с синими прожилками, варикозный пузырь. Отвратительный, точно болезнь.

Слышны ли шаги по гравию аллеи за домом, с изнанки улицы.

Подвижные белые облака. Я жду, пока выглянет солнце. Паренек наблюдает за мной, не шевелясь. Мы не будем разговаривать.

Прямые ноги, напряженный живот, был у себя.

теперь почти ничего

Тело раскрывается и растягивается, его клетки лопаются и сочатся, оно медленно увеличивается, будто созревающий зародыш. Роды в траве труп растет.

Он лежит на свежей траве гладкой, густой, недавно скошенной или подстриженной лужайки. Она сохнет под открытым солнцем, и острые концы срезанной травы, возможно, колют ему подошвы. Но он не шевелится, напевает, и его глаза смеются от света.

Тягостный зной, как всегда летом. Поднимающиеся тропинки, урожай, упархивающие птицы, девушки в соломенных шляпках, изнеможение, испарина; вода для утоления жажды.

Его узкий белый торс, перерезанный под сосками поверхностью воды; отблеск рядом с подмышкой: желтый солнечный свет.

Ребенок сидит не на толстых ляжках, а на первых изгибах ягодиц, где только начинается их разделение. Он раздвигает локти и вытягивает руки плашмя на воде.

Солнце размером с яичный желток Рука лодочкой под водой, собранная в горсть под этим желтком: пальцы разжимаются и сжимаются, яйцо накаляется и распадается на кривые волокна - юркие, точно зародыши. Кулак сжимается и разжимается вокруг водяного столба, который он сам же и порождает, а затем играет в бильбоке с этим столбом и всклокоченным солнцем. Рука с соединенными пальцами вытягивается, выступает из воды и снова окунается, увлекая за собой маслянистые лучи, тысячи желтых и белых нитей, которые дрожат, рассыпаются и запутываются. Этот узелок света под его плоской левой грудью со слегка заостренным розовым соском.

Вдоль другого берега бежит и вздувается не столь чистая и нередко бурлящая вода. Мальчик приходил нырять сюда, поскольку ров слишком глубокий. При резком погружении поднималась тина, которая липла к его ногам. В этой тине содержался черный перегной, она изобиловала водорослями, насекомыми, разложившимися трупиками. Затем течение смывало этот налет слой за слоем, обнажая белизну гладких, живых, глянцевитых ног.

Каждый летний день ребенок приходит сюда один, разгоряченный после бега, чтобы раздеться, лечь в воду, играть и мечтать - ведь ему, должно быть, нравится то оцепенение, что вскоре охватывает, когда свободно плавающие руки, ноги и член отрезаются от тела, становясь дремлющими зверьками, блуждающими в холодной влаге.

Он на месте около пяти часов, одним махом выходит на середину пятачка для стирки и садится (вероятно, он не умеет плавать), удерживая неподвижные руки параллельно друг другу, пока на поверхности прозрачной воды больше не останется ряби, невзирая на течение, - или пока медленные волны, отходящие от туловища и порожденные дыханием, не затихнут у ступней.

От этого долгого холодного купания мышцы мальчика затвердевают, кожа стягивается, член сморщивается. Событий не так уж много: звук шагов, на который он оборачивается; ползущий уж его не смущает; жужжащее насекомое, составленное из двух спаривающихся мух, задевает его за плечо, приземляется в танце и машет крыльями, обалдевая от боли. Паренек пальцем сталкивает мух в воду: они цепляются за живот и неустанно барахтаются.

Его худые предплечья, где солнце высвечивает легкий светлый детский пушок; и сухожилия, вздрагивающие, когда на кожу садится муха.

Он отошел от реки и лег в траву. У него немного потеют живот, сгибы локтей, поясница, подмышки и промежность: лишь теплая влага, как если бы он наскоро вытерся после ванны.

Солнце закрывает гряда облаков. Его тело овевает ветерок; зябнущая кожа покрывается мурашками, но затем разглаживается; медленно возвращается тепло.

Мы находились рядом с липами, на территории усадьбы, недалеко от реки, чьи воды скользили к полям: там высятся камыши, тростник, большие дикие ирисы с желтыми лепестками, мясистые и благоухающие.

Птица облетает поместье, неторопливо паря: круги сужаются, и она теряет высоту.

Внезапно она падает на землю в саду, где залитая солнцем трава с очень тонкими стебельками растет вперемешку с одуванчиками, вьюнком и подорожником.

Паренек суетливо пытается отпереть перочинным ножом ручку решетчатой калитки. Он замечает у рва мертвую птицу, узнает ее рыжее оперение и клюв-мотыгу.

Мальчик цепляется за решетку, подтягивается на руках, поднимается и быстро хватается за верхний край калитки, покачнувшейся под его весом. Подтягивает ступни, перекидывает ноги через калитку и спрыгивает с другой стороны.

Чтобы добраться до рва, нужно сделать всего пару шагов по крапиве. Ребенок трет пальцы, на которых ржавая решетка оставила следы охровой пыли.

Под деревьями прохладно и тихо, совсем рядом - чистая вода, Это его притягивает и волнует. Он оглядывается, гордясь, что сумел перелезть через калитку, и устремляет взгляд вперед - к неизведанным высоким травам и стенам: в самом конце угадывается серая громада особняка.

Он идет вдоль рва, косится, как истинный крестьянин, на кресс-салат, сплошь покрывающий стенки, и срывает его: закругленные листья льются ручьем в ладонь.

Он находит мертвую птицу, подбирает тросточку, чтобы осторожно потрогать, перевернуть, увидеть открытый клюв, тускло-голубой глаз, вялую шею и лапы, муравьев, которые уже ползают по тушке, проникают в глазницы и ноздри, залезают под перья.

Запах внушает мальчику отвращение и в то же время возбуждает: он берет прут длиннее и крепче и кромсает эту плоть, от которой отрываются перья вместе с гниющими клочьями.