В первые десятилетия существования Израиля как государства срабатывал, фактически, один и тот же стимул — речь шла о самом существовании государства и народа, и абсолютное большинство населения готово было и терпеть лишения, и принимать жесткий режим безопасности, и повышать боеготовность ради того, «чтобы не увидеть египетские танки на улицах Тель-Авива». На рубеже 1970-х годов израильское общество претерпело серьезные изменения. Отчасти это было вызвано усталостью от многочисленных войн. Эгоизм и материализм пришли на смену идеализму и духу пионеров-первопроходцев первой четверти века, когда люди стеснялись говорить о деньгах и тех, кто был настроен на «делание денег», считали примитивными, какими-то не слишком достойными. Получение выгоды от каких-либо сделок вызывало почти осуждение. Однако на рубеже семидесятых в Израиле возобладал дух «золотого тельца», общее социальное стремление к материальному благополучие; «мы победили — вот теперь поживем как люди» быть может, такое никогда не произносилось вслух, но появилось в душах.

Соотносить это лишь со внутренними процессами в стране представляется поверхностным. Совершенно очевидно, что это было региональным отражением глобального процесса, который захватил большинство развитых стран. В Европе и Северной Америке об этом заговорили гораздо раньше как о кризисе или «закате» идеологии; в идеократических государствах, таких как СССР и Китай, об этом открыто заявляли много позже, но фактически все происходило, до определенного времени не названное вообще или замаскированное под всевозможные новации в «партийной линии», но происходило в очень существенных масштабах. Большое влияние на духовную мобилизацию народа имели принципы сионизма, государственной идеологии Израиля — но пришло время, когда это стало ощущаться израильтянами не так горячо и напряженно. В самом общем виде это было не замена одной идеологии другой, а ослабление идеологизированности каждого члена общества, с соответственным изменением государственных и социальных структур. Изменялась мотивация жизни и поступков, хотя долгое время (в Китае, во многом, так до сих пор) происходила мимикрия новых ценностей под старые догмы — благо «идейное наследие» вождей-основоположников коммунистических учений достаточно неоднозначно и эклектично. В прежний период горячую духовную напряженность, внутреннюю готовность к борьбе и жертвенность поддерживала реальная опасность; к семидесятым годам, в частности и по итогам Шестидневной войны, и в связи с глобальными переменами, вопрос существования уже не стоял чрезмерно остро; кроме того, во всем мире наметилось ослабление идеологических факторов, так что в развитых странах отчетливо зазвучали голоса проницательных политологов и социологов о «кризисе идеологии». Иначе говоря, в израильском обществе произошла пожалуй что не озвученная в свое время определенная духовная перестройка; некоторые её стороны были, сознательно или нет (скорее, подсознательно) использованы верхушкой правящей партии для удержания власти. В конкретных условиях Израиля это, конечно, и была «концепция» об решительном поражении арабов, которые больше не осмелятся на открытую вооруженную борьбу с Израилем. В неё входило и серьезное преувеличение итогов Шестидневной войны. И это, как неизбежное следствие, усиление чувства национального превосходства (а почва для этого благодатна — «богоизбранная нация» весьма склонна к высокомерию), выливающееся в существенную переоценку своих сил и возможностей. Тогдашние руководители страны уже не могли перестроиться — они только попытались какое-то время удержаться у власти, подстраиваясь под происходящее. Это они, а не спецслужбы и не газетчики стали истинной причиной преувеличения до непомерных пределов значения победы в Шестидневной войне; сами не смогли и фактически другим не позволили по-настоящему осознать, что поражение арабских армий в войне 1967 года было серьезным, но не окончательным.

Главные противники, Египет и Сирия, обладали громадными ресурсами живой силы и получили от богатых арабских стран и от союзников очень серьезную материальную и военно-техническую поддержку. СССР фактически перевооружил армии Египта и Сирии, в массовом порядке произвел подготовку и обучение специалистов, а также «продвинул» туда армию военных советников, хорошо подготовленных и отважных офицеров — более двадцати тысяч человек. Правда, непосредственно перед новой войной, летом 1972 года, они были отозваны, но фактически свою миссию выполнили — за ними оставалась боеспособная армия. Серьезные внешнеполитические изменения, которые стали происходить в Египте после прихода к власти Анвара Садата, были не всегда на руку Израилю. Да, отношения Египта с Москвой начали заметно «охлаждаться», но это совсем не означало одиночества Каира. Весьма чувствительные в тот период к проблемам поставок энергоносителей США во многом подыгрывали арабским странам и тоже предпринимали усилия по проникновению на этот новый рынок оружия. Был ещё целый ряд факторов, которые способствовали сближению Каира с Вашингтоном, что конечно же сказывалось на глубине и конфиденциальности отношений с Тель-Авивом. И в самих Египте и Сирии боль военного унижения быстро превратилась в жажду реванша. Все это не заметить и не осознать можно было только в одном случае — если не хотеть видеть и осознавать, если осознание препятствовало глубинным интересам. И все, что мешало самоослеплению, теперь последовательно отметалось. Сильные, независимые, способные отстоять истинную позицию руководители типа Амита убирались и на их место ставились все более управляемые. Активная работа с ЦРУ практически поставила американцев в зависимость от «концепции». Среднее звено разведывательных служб, прежде всего «Аман», тоже оказалось подвержено самоослеплению; возможно, это было связано с тем, что ряд аналитиков Амит забрал в «Моссад», а некоторые так и не смогли преодолеть эйфорию от удивительной, очень напоминающей библейскую историю о Давиде и Голиафе, победы. Сохранению состояния эйфории способствовал и духовный подъем в обществе, и фактически не прекращающийся несколько лет ажиотаж прессы. Кстати, цензура и «работа» с журналистами приводила к тому, что чуть ли не до Судного дня в прессе не появлялось тревожных сообщений. Военно-технические и мобилизационные мероприятия проводились по методике экономии средств. В политических действиях все больше присутствовала зависимость от политики США — а повторим ещё раз, Вашингтон стремился окончательно перетянуть Каир на свою сторону, вывести из советской зоны влияния. Поэтому Израилю стали очень определенно указывать на «границы допустимого» в американском понимании. Очень характерный пример: когда близкое начало войны уже невозможно было не заметить, буквально накануне военных действий, существовала возможность нанесения упреждающего авиаудара, как в 1967 году. Громадные сосредоточения войск хотя и не были столь тщательно, как в предыдущем конфликте, разведаны и более эффективно прикрыты средствами ПВО, все же могли быть серьезно ослаблены ударами бомбардировочной и штурмовой авиации. Существовали и были достаточно проработаны планы ударов по аэродромам и другим военным объектам… Но Меир и Даян уже понимали, что время упущено и сейчас американцы этого не одобрят.

Чтобы США в конечном итоге вновь серьезно поддержали Израиль, стране теперь необходимо было принять на себя первый удар, заведомо пойти на дополнительные жертвы.

Это стало последним и самым ярким проявлением зависимости Израиля от США в области внешней и оборонной политики. Так и получилось; США оказали помощь Израилю — и материальную (2, 2 млрд. долларов), и политическую, и, впоследствии, военно-техническую, но все это было уже после 6 октября…

Вот слова Анвара Садата: «Двести двадцать два сверхзвуковых самолета приняли участие в первой атаке на израильские позиции на Синае и выполнили свою миссию. Мы потеряли только пять самолетов. В эти первые минуты погиб мой младший брат Атиф, пилот ВВС… Египетские военно-воздушные силы расквитались за все, что потеряли в войнах 1956-го и 1967 годов50. Они проложили нашим войскам путь к победе, вернувшей нашему народу и всей арабской нации веру в себя».