Положение вещей, которое нарисовал мне Сато и которое я мог подтвердить сведениями, полученными из других источников, сильно расходилось с представлением американского общественного мнения и даже с точкой зрения большинства обозревателей, находившихся в Японии. Пропасть, разделявшая японскую армию и военно-морской флот, оказалась намного больше, чем простое соперничество между двумя видами вооруженных сил. Армия и флот являлись как бы двумя разными планетами, которые имеют свои собственные орбиты вращения и которым суждено никогда не встретиться. Военно-морской флот все свое внимание обращал на водные пространства — моря и океаны. Его личный состав воспитывался в духе восхищения и зависти перед английской военно-морской мощью. Командование военно-морского флота мечтало о легком, насколько это возможно, захвате отдаленных земель, ибо понимало, что военно-морские силы, которыми располагала Япония, недостаточны для ведения большой войны. Большинство высших военно-морских офицеров знало многие страны мира по своим личным наблюдениям. Они посетили Соединенные Штаты, Англию и Германию и везде имели многочисленных друзей. Их горизонт не ограничивался береговой линией Японии, а, наоборот, начинался именно там, где она кончалась.
Армия же, напротив, все свои взоры устремила на сушу, более того, она была зачарована огромными сухопутными просторами за морем. В то время как военно-морской флот мыслил категориями межконтинентальной войны и по крайней мере в 1922 году только мечтал о ее возможности, армия уже строила планы континентальной войны и проявляла нетерпение начать действовать, ибо она не видела препятствий для японской военной машины на территориях, избранных ею для легкого завоевания.
Армия смотрела на военно-морской флот, как на средство транспорта для сухопутных войск. Она нуждалась в нем только для доставки войск в районы назначения и после высадки их на берег не видела больше необходимости в военно-морском флоте. Более того, армия рассматривала военно-морской флот как потенциального конкурента, могущего оспаривать награбленную добычу, которую она надеялась найти за морем. Большинство армейских офицеров, даже самые высшие из них, занимающиеся разработкой военных планов с рикугунсё, в военном министерстве, никогда не покидали пределов Японии. Они не принадлежали к аристократии, и их империализм не имел философской основы и размаха действительных создателей империй. Они были людьми «низшего сорта», грубыми по отношению к тому, что любили, и жестокими к тому, что не любили. Они являлись выходцами из среднего класса, и их дети в настоящее время заменили древних самураев — профессиональных воинов японского рыцарского прошлого. Это интересное историческое изменение, предвещавшее еще более значительное развитие в будущем, объяснил мне Сато во время одной из наших первых бесед.
— Иностранцы, — говорил он, — обычно думают о японском милитаризме категориями прусской военной системы. Ничто не может быть ошибочнее. Правильно, безусловно, то, что наша армия создана по образцу прусской армии, так же как наш военно-морской флот — по образцу и подобию британского королевского флота. Впервые наша армия обучалась французскими офицерами, но успех действует на японцев, как крепкое опьяняющее вино. И когда мы увидели, что прусская армия между 1860 и 1871 годами завоевала половину Европы, мы решили доверить обучение нашей армии прусским офицерам. Они оказались блестящими инструкторами и сделали из японских крестьян хороших солдат, но они не пересадили на японскую почву прусской военной философии. Япония разработала свою собственную военную философию, такую же запутанную, как и иероглифы, посредством которых она выражена на бумаге.
— Где она выражена на бумаге? — спросил я.
Сато внезапно замолчал и стал смотреть по сторонам, словно сожалея, что произнес эти слова.
— Это всего лишь образное выражение, только слова, — сказал он наконец. — Они не имеют никакого значения.
Он колебался в течение нескольких минут, затем поспешно проговорил:
— Она не была записана на бумаге. Я просто пытался образно выразиться.
Я не настаивал, так как мне было совершенно ясно, что Сато имел в виду определенный документ, спрятанный в каком-нибудь секретном сейфе. Я нащупал один из самых значительных секретов Сато и решил выждать подходящее время. Чтобы не вызвать у него подозрений, я перевел разговор на другую тему. Я попросил его рассказать мне о развитии армейской касты в Японии со времени революции Мейдзи. Он дал мне подробный анализ развития военной иерархии с 1868 года, когда произошла эта революция, по 1922 год. Он также поведал мне о тех силах, которые тайно действовали за сценой. Он умело обрисовал японскую военщину со всеми ее неприятными недостатками.
— Вы должны понять, — заверил я его, — что я здесь в качестве гостя вашей страны и не намерен запускать в руку в секреты Японии.
Сато одобрительно улыбался.
— Но как называется та группа, которая руководит разработкой военных планов? — спросил я.
Явно колеблясь, он откинул голову особенным японским образом, устремил свой взгляд в потолок и выдохнул длинное «са-а-а» — типичное японское междометие, применяемое когда нужно выиграть время для размышления. Затем внезапно воскликнул:
— «Кокурюдан» — Общество черного дракона. Когда он упомянул эти магические слова, все для меня предстало в совершенно другом свете. Еще в 1915 году «Кокурюдан» стоял за японскими экспансионистскими требованиями, предъявленными в виде «Двадцати одного требования»[9] Китаю. Если бы эти требования были удовлетворены, Япония могла бы осуществлять политический, экономический и военный контроль над всем Китаем. Япония сделала предварительные шаги к практическому осуществлению двадцати одного требования, но под давлением иностранных государств, особенно Соединенных Штатов, ей пришлось отказаться от закрепления своих завоеваний на континенте. Но этот план продолжал оставаться в умах заговорщиков и все еще являлся основой политики японского милитаризма.
Теперь я все понял. На основании сведений, полученных от Сато, и некоторых других данных, собранных мною в течение значительного времени, я мог нарисовать достаточно полную картину плана, который в то время разрабатывался в так называемом научно-исследовательском отделе, являющемся своеобразным политическим комитетом японского шовинизма. Тогда план находился еще в ранней стадии своей разработки и представлял собой лишь набросок, он еще не содержал тех многих характерных для него пунктов, которые появились позже. Но даже тогда по обрывкам сведений, которые циркулировали в высших японских кругах, можно было судить о важности плана. Хотя Сато и не являлся членом «Кокурюдан», он мог собрать много сведений, просачивающихся из высших кругов.
Этот план говорил о необходимости колонизации Дальнего Востока и расширения японской империи в сторону Маньчжурии и Монголии. Что мне показалось наиболее важным — так это то, что основным препятствием на пути осуществления японского плана стоит не Россия, а Соединенные Штаты. Даже теперь я хорошо помню те беседы с Сато, в которых он критиковал Соединенные Штаты за их закулисную игру, которая привела к «Договору девяти держав»[10] и за то, что они вмешались в свое время в японскую экспансию в Маньчжурии и Монголии. Мысль, что для осуществления контроля над Китаем надо уничтожить Соединенные Штаты, появилась пять лет спустя в меморандуме, подготовленном для императора Японии и получившем известность как меморандум Танака. Этот документ настолько хорошо известен, что нет необходимости на нем подробно останавливаться. В 1922 году, когда я говорил с Сато о некоторых идеях, которые впоследствии были сформулированы в этом меморандуме, его авторы имели о них еще весьма туманное представление, хотя основные положения меморандума уже применялись на практике. Но когда через несколько лет меморандум был опубликован в Китае и вызвал негодующее опровержение японцев, у меня не возникло никаких сомнений в том, что это подлинная копия действительного документа, а не фальшивка, как утверждали японские власти. Постепенно мне многое удалось узнать от Сато о деталях меморандума Танака.
