Я считаю, что все эти обвинения, которые мне приписывают, я их не заслуживаю, единственно то, что я действительно дружил с Соболь….»

Внезапно один из присутствующих прерывает выступление оратора таким вопросом:

«…– Вот вы говорите, что дело Горожанина вас ошарашило, в каком это году было?

– Это было в 1936 году, – уверенно и удивленно ответил главный герой нашей книги, пытаясь понять, зачем член парткома спросил об этом.

– Когда вы разговаривали с Пассовым о Быстролетове, что он вам сказал? – Прозвучавший вопрос не дал ему времени на размышления.

– Пассов мне сказал, что он арестован и тогда я никаких мер не принимал. Но неожиданно, через несколько дней, раздается звонок по телефону и мне говорит свою фамилию Быстролетов, что вот, мол, он работал у нас, у него сейчас нет военного билета, послужного списка и т. д. и спрашивал, как это можно получить. Я ему сказал, чтобы он позвонил мне через пару дней. Об этом я тут же сообщил в 3-й Отдел ГУГБ, и его арестовали…»[238]

Попробуем реконструировать картину происходящих тогда событий. В марте 1938 года Дмитрий Александрович Быстролетов начал работать в Торговой палате[239]. Он ни с кем не поддерживает контактов. Поэтому на Лубянке считали, что он арестован и дает показания в качестве «иностранного шпиона». Павел Судоплатов проявляет любопытство и интересуется у начальства судьбой «Ганса». А может, он просто упомянул его во время беседы. Услышал в ответ, что «Андрей» арестован, и успокоился. А через несколько дней «враг народа» звонит сам и говорит, что ему нужны документы для трудоустройства. Реакция советского гражданина того времени предсказуема. Сообщить куда следует об этом звонке. Фактически он сдал «органам» честного и невиновного человека. Мы не вправе обвинять сейчас его в этом неблаговидном поступке. Нужно учитывать два факта. Первый, тогда почти все жители СССР (из тех, кто находился на свободе) верили, что органы не ошибаются и арестовывают только настоящих шпионов и врагов народа. Второй, кто знает, как бы вели мы себя тогда, окажись в аналогичной ситуации.

И снова опытные члены парткома начали обсуждать другую тему. Простой и популярный прием, предназначенный для запутывания обвиняемого. Человек не успевает продумать свой ответ и часто совершает ошибки, которые фиксируются в стенограмме партсобрания. Потом все сказанное им будет использовано против него. Порой такие собрания напоминали популярную в те годы в НКВД пытку «пятый угол», когда «чекисты» стояли по углам кабинета и пинали подследственного, словно футбольный мяч, из одного к другому. Нечто подобное происходило и на собрании, только вместо физического воздействия применялось моральное. В игру вступил Кравцов:

«– У товарища Судоплатова было много времени, чтобы подумать, в чем он виноват, а вот здесь на бюро парткома НКВД он снова заявляет, что все это неправильно. Четвертый параграф им был признан правильным, а здесь отрицает. На партсобрании признали его ошибки как политические, но не криминальные.

Относительно Шпигельглаза. Шпигельглаз, в присутствии Судоплатова, вызвал к себе начальника отделения Ярикова (Михаил Степанович (Сергеевич) Яриков – в органах внешней разведки с 1927 года, в 1938 году занимал пост начальника восточного отделения 5-го отдела ГУГБ, арестован в декабре 1938 года и в мае 1941 года приговорен к 15 годам тюремного заключения, после начала Великой Отечественной войны освобожден и работал в Четвертом управлении НКВД СССР, реабилитирован. – Прим. авт.) и ему дал распоряжение, чтобы он подбирал материалы, реабилитирующие его, как шпиона. Судоплатов не сообщил парторганизации об этом или наркому. У меня сейчас впечатление, что Судоплатов обо всем отрицает, кроме связи с Соболь.

В 1937 году Судоплатов выступал на партсобрании с положительной характеристикой на Горожанина, в то время, когда этот вопрос был для всех ясен.

Товарищ Судоплатов совершенно справедливо гордится своими заслугами, много он сделал для партии и правительства, и поэтому ему и предъявляют обвинение не криминального порядка, а политического.

О Быстролетове – здесь он говорит о борьбе его за арест Быстролетова, а вот с Пассовым он ничего не говорил – поверил ему, что тот сказал, что Быстролетов арестован. Факт тот, что только через семь месяцев, как говорил Пассов, что Быстролетов арестован, в действительности он был арестован, т. е. осенью, в то время, что Пассов ему явно врал.

Шпигельглаз по тому, что он обнаружил материал в несгораемом шкафу, вызвал по этому делу свидетеля Пудина. Тот был удивлен – зачем его допрашивают, потом он пошел в парторганизацию и говорит, что ему непонятно, зачем Шпигельглаз его допрашивает, и самое главное в присутствии Судоплатова.

Мое личное мнение – что решение парторганизации правильное.

Судоплатов ничего не сделал, чтобы помочь следствию разоблачить Шпигельглаза и Пассова, так как он одно время очень близко стоял к руководству отдела, как видим, Судоплатов в этом отношении ничего не сделал, ничего не видел и потерял бдительность».

– Был такой случай, когда Шпигельглаз вызывал свидетеля Пудина в вашем присутствии? – внезапно спросил Павла Судоплатова один из членов парткома.

– Да, он его вызвал и начал его спрашивать, присутствовал ли он на ДВК во время разоблачения японской разведки.

– Об этом вы кому-либо сообщали? – Вопрос прозвучал из уст другого члена парткома. Павлу Анатольевичу Судоплатову пришлось повернуть голову и взглянуть на говорящего, прежде, чем начать отвечать. Это позволило выиграть несколько драгоценных секунд.

«– В этот вечер было заседание парткома, говорили о других делах, а об этом я никому не говорил. Во-первых, я был зам. начальника отделения, а начальником отделения я не был, начальником отделения я стал после ареста Пассова, когда меня вызвал нарком Л.П. Берия, тогда я принял отделение. Моя работа в этом отделении заключалась в том, что, кроме основной работы, я освободил многих от работы, а также и закордонный аппарат. Шпигельглаз приехал в 1935 году, я в это время уехал в командировку, приехал и начал с ним работать и вскоре вновь уехал».

А дальше последовала серия коротких вопросов и столь же лаконичных ответов.

– Почему же вы никому об этом не говорили? – спросил кто-то из присутствующих.

– Вскоре был арестован Шпигельглаз. Дело его вело УНКВД по Московской области, – спокойно объяснил главный герой нашей книги. К такой форме допроса он уже привык во время пребывания в стане украинских националистов и в финской тюрьме.

– Вот и говорится, что он являлся японским шпионом, почему же вы не пошли даже посоветоваться с кем-либо из товарищей?

– Да, надо было пойти и рассказать об этом, но я тогда думал, что мое заявление следствию ничем не поможет, так как следствие уже шло на полном ходу, – признал свою вину Павел Анатольевич Судоплатов, понимая, что сопротивляться бессмысленно. И своим отрицанием свершившегося события он только еще больше ухудшит свое положение. А так ему пока еще не инкриминируют дружбу с «врагами народа» Слуцким и Горожаниным.

– Вот на собрании вы признали за собой все обвинения, а на парткоме вы отрицаете? – разгадал его тактику спрашивающий.

– Я не отрицаю, но за время моей работы в органах меня не следовало бы так обвинять.

А после этого между членами парткома началась дискуссия.

– В отношении дела со Шпигельглазом Судоплатов себя неверно вел, – заявил Ступницкий. – Уже после ареста Шпигельглаза Судоплатов не помог следствию по разоблачению Шпигельглаза.

Постановка вопроса парторганизацией № 5 в этом параграфе совершенно правильна.

– Вообще, это дело товарищу Судоплатову непростительно, – согласился с ним Пинзур. – Это можно квалифицировать, как политическую беспечность. Особенно в 1938 году, после прихода Л.П. Берия, когда это время характеризуется как период чекистских событий, когда требовалась от каждого чекиста-коммуниста настороженность.