Беспокоило все же Ковалишина то, что их не отвели на хутор к Сероволу, а задержали тут, на посту. Правда, почтари тоже тут сидят, и Художник здесь крутился. Шустрым и расторопным стал в последнее время Художник. Его теперь пуще огня надо бояться. Все‑таки что случилось в хуторе, почему туда не пускают? Даже обед «сюда принесли… А не надул ли его Серовол? Может быть, послал для отвода глаз на задание, искать Червонного, а Червонного вообще не существует. Ведь не явился… Нет, не надо паниковать. У страха глаза велики.

Не выдержал Ковалишин, спросил насмешливо:

— Хлопцы, что там, чума — карантин в хуторе? Почему нас тут держат?

— Не знаем. Такой приказ. Тебе что — наелся и лежи пузом кверху, загорай.

— А куда делся Художник?

— Вон, кажется, идет.

Ковалишин вскочил. И действительно, к посту быстро шли двое, впереди Художник, за ним ― шагах в двадцати Третий и комиссар. Видимо, Третий рассказывал комиссару что‑то веселое, оба смеялись. У Ковалишина отлегло от сердца.

— Так, товарищи, — весело оглядывая бойцов, сказал Серовол. — Все на месте? Наряд остается, остальные пойдут с нами. — И, поворачиваясь к Ковалишину, произнес жестко: — Ковалишин, сдать оружие!

Ковалишин схватился за автомат, видимо, готовясь дать очередь, но бойцы, те самые, каких он выбирал, какие ходили с ним на задание, заломили ему руки за спину, отобрали оружие, обыскали.

— Товарищ капитан… Товарищ комиссар… — овладел собой и начал игру Ковалишин. — Что случилось? Почему отбираете оружие? Я же ни в чем не виноват, все сделал, как было сказано… За что же меня?

— Скоро все узнаешь. Потерпи… Пошли, товарищи. Уже сделав несколько шагов, Ковалишин повернулся к оставшимся на сторожевом посту бойцам, закричал истерично:

— Товарищи, я ни в чем не виноват! Это ошибка! Я честно… Я вместе с вами бил заклятого врага. Помните это!

— Давидяк, не выламываться! — строго сказал Серовол.

— Какой Давидяк? — бросил укоризненный взгляд на него взводный. — Придумали… Убить ни за что хотите? Товарищ комиссар, вы же человек… должны…

— Напрасно стараешься, Давидяк, — Колесник брезгливо поморщился. — Никакой я для тебя не комиссар. А поговорить еще успеешь. Дадим тебе слово.

— Шире шаг! — приказал Серовол.

Ковалишина привели на поляну, где был убит Москалев. Здесь уже была выстроена вторая рота. Негодующие голоса прокатились по рядам, когда бойцы увидели предателя, которого они долгое время считали товарищем по оружию.

Серовол приказал поставить Ковалишина лицом к строю на том самом месте, где когда‑то лежал мертвый Москалев.

Приехали на бричке Бородач, Петрович и еще один молоденький незнакомец в кубанке.

— Начнем, комиссар, — сказал Бородач. — Говори ты.

— Товарищи! — поднял руку Колесник. — Мы должны провести суд над негодяем, проникшим по заданию гитлеровцев в наш отряд. Он перед вами. Это бывший командир взвода Ковалишин. Его настоящая фамилия Давидяк, Петр Давидяк, кличку гитлеровцы дали — Иголка. Ковалишин —- фамилия убитого им комсомольца.

— Неправда! — закричал бывший взводный. — Я — Ковалишин, комсомолец, мой отец был коммунист–подпольщик. Здесь, на Западной Украине. Это все выдумки, ошибка, товарищи! Я ни в чем не виноват! Москалев был шпионом, а на меня хотят свалить.

— Покажите ему Сережу, — хмуро сказал Бородач начальнику разведки. — Сразу успокоится.

Серовол сделал знак рукой. К Ковалишину ровным, неторопливым шагом приблизился молодец в кубанке.

— Узнаешь? — спросил Серовол.

Ковалишин оторопело взглянул на молодого красавца, улавливая в его лице какие‑то знакомые черты. Тут Валя не спеша сняла кубанку.

— Хо–о… — вырвалось у Давидяка. Он невольно попятился, — перед ним стояла та девушка, которую он видел в кабинете Ганса, видел так же близко, как и сейчас. Он упал на колени, закричал с мольбой: — Товарищи, простите!

— Встань! Товарищей тут тебе нет.

Давидяк опомнился, поднялся, машинально стряхнул рукой приставшие к брюкам соринки. Рот его был приоткрыт, он облизывал губы, глаза блуждали.

— Да, это правда. Ничего просить у вас не буду. Я вас ненавижу, ненавижу!

Поднялся гул возмущенных голосов, но Бородач своим басом покрыл все крики.

— Тихо!! Пусть разоряется сколько хочет… Ему можно. Напослед… Выбирайте суд — три человека, рядовых бойцов.

— Чернецкого!

— Горицвет!

— Немца Эрнста Брюнера!

Внимание от Давидяка было отвлечено. Он умолк, стоял, дико глядя на партизан, встряхивая головой, и, вдруг оттолкнув стоящего справа конвоира, круто повернулся, бросился со всех ног к недалеким кустам. На какую‑то долю секунды многие растерялись.

— Не стрелять! — крикнул Серовол, увидев, что несколько партизан вскинули, оружие. Но было уже поздно. В тот момент, когда Давидяк вскочил в кусты, раздалось одновременно несколько коротких автоматных очередей.

В то же мгновение Юра Коломиец пустился вдогонку. За ним, обгоняя его, бежали еще несколько самых быстроногих партизан. Юра обогнул кусты и остановился пораженный ― впереди среди деревьев Давидяка не было видно. Вдруг кто‑то коснулся носка его сапога, Юра глянул на землю и увидел у своих ног наполовину вывалившегося из кустов Давидяка. Сраженный несколькими пулями, Иголка лежал ничком, хрипел и в предсмертных судорогах царапал пальцами землю.

Змее, залезшей в отряд, вырвали ядовитое жало, она издыхала…Оберштурмфюрер Белинберг не спал с того момента, как мертвецки пьяный Ганс уехал с незнакомыми людьми на какую‑то таинственную операцию. Трижды за это время звонил Борцель, спрашивал Ганса, но Белинберг не без тайного удовольствия отвечал одно и то же: «Еще не появлялся…» О том, что охранник Ганса и человек, назвавший себя лейтенантом Брюнером, побывали в кабинете, он, Белинберг, предусмотрительно умолчал. Уже прошло одиннадцать дней после нападения на Будовляны, но партизаны, если не считать захваченного ими обоза с хлебом и нескольких мелких диверсий на железной дороге, вели себя тихо. Белинберг не верил этой тишине, знал, что партизаны не оставят его в покое. И все же во втором часу ночи, обзвонив весь свой участок и выслушав успокоительные рапорты, оберштурмфюрер решил прилечь. Он так и не понял, что его разбудило: звонок стоявшего у изголовья телефона или гул далеких взрывов. Белинберг торопливо взял трубку.

— Где этот негодяй? — голос Борцеля срывался от ярости.

— Еще не появлялся, господин оберштурмбаннфюрер.

— Сразу же как появится — арестовать.

— Будет исполнено!

— У вас тихо?

— Ннет… —помедлив с ответом, сказал Белинберг, прислушивавшийся к звуку нового взрыва. — Какая‑то диверсия на участке Кружно—Княжполь. Только что началась. Сейчас же с ударной группой выезжаю туда.

«Прощальная» операция была хорошо спланирована Высоцким. Взрывы гремели долго. Над Кружно до утра подымалось огромное зарево ― группе партизан, проникшей на возвышающийся возле города холм, удалось обстрелять из противотанковых ружей стоящие на станции цистерны с горючим. В это время основные силы отряда Бородача, подорвав два мостика и уничтожив пять укрепленных постов, пересекли железную дорогу и ушли в южные леса, чтобы оттуда наносить новые удары по врагу.