Я обрастал контактами, знакомился с людьми, намечал кандидатов на вербовку, прикидывал, какие из моих вааповских зарубежных контактов могут заинтересоваться сотрудничеством с Госкомиздатом.
Нужно было укреплять и отношения с руководством — особенно часто мне приходилось работать с первым заместителем Ненашева журналистом и общественным деятелем Дмитрием Федоровичем Мамлеевым и заместителем, курировавшим УМС, Василием Антоновичем Сластененко. (Общаясь с последним, я всегда улыбался про себя: в своем докладе о поездке в СССР Хупс когда-то описывал его как возможного сотрудника КГБ.)
В сравнении с моими предшественниками я выглядел довольно прилично — у них не было опыта работы с зарубежьем, какой был у меня; довольно быстро я доказал, что зарплату получаю не зря. Все были приятно поражены, когда через простенькую коммерческую операцию я обеспечил Госкомиздат факс-машиной — тогда большой редкостью, и Комитет обрел положенную солидному ведомству международную связь. Да и во время переговоров и встреч с делегациями я не отсиживался по углам, а переводил для руководителей Госкомиздата либо участвовал в беседе. Так же старательно работал и Леша Морозов — он, кстати, организовал и первое СП в системе ведомства.
Нет, опасения Михаила Федоровича не оправдались — оба чекиста трудились добросовестно. Мало того — моя физиономия надолго повисла на Доске почета…
В Госкомиздате не было масштабных долгосрочных программ с участием зарубежных партнеров, которые интересовали бы КГБ, — сотрудничество с финнами, например, осуществлялось через постоянную рабочую группу финских и советских издателей. В ВААПе я был членом этой группы от Агентства, в Госкомиздате один из сотрудников нашего УМС являлся ее рабочим секретарем, и я по-прежнему был в курсе всех ее дел, да и финские участники были хорошими знакомыми, приятелями, а то и друзьями. Канал «кошмарного шпионажа» со стороны Финляндии был перекрыт (во всяком случае, так мне казалось).
Выдавали новые удостоверения КГБ. Фотографировались в наших мастерских: сниматься надо было в форме, а ее почти ни у кого не было, хотя и полагалось иметь всем, даже «подкрышникам». На этот случай в фотомастерской был набор кителей, рубашек, галстуков военного образца и погонов с любым количеством звезд и звездочек. За день рубашки, галстуки и прочее надевали десятки, а то и сотни человек, ощущение было не из приятных. Потом фотограф (обычно это была женщина) аккуратно клала вам на плечи нужные погоны и предлагала посмотреть, как сейчас вылетит птичка.
На обложке удостоверения последнего образца слово «КГБ» было жирно подчеркнуто, и я пророчески назвал эти удостоверения «У последней черты»…
Все чаще мои знакомцы, а то и близкие приятели из «Дома» отправлялись в командировки «по просторам Родины чудесной»… Как всегда, много не рассказывали, но и то, что удавалось услышать, не радовало. Армения, Карабах, Чечня, Осетия, Азербайджан, Грузия — такова была география этих командировок, то одиночных, то групповых, то руководства с малым или многочисленным сопровождением. Судя по тому, как складывалась обстановка в стране, в КГБ, МВД, на местах и в местных органах безопасности и внутренних дел, можно было составить некую неясную, но приближенную к действительности картину.
Красиво именуемый теперь мафией преступный мир в южных наших республиках и областях небывало сросся с партийной и административной верхушкой. Видимо, согласие было достигнуто полное. Однако жертвы и оставшиеся еще в структурах власти немногие порядочные люди посылали гонцов в Москву, звонили туда, писали письма с жалобами и разоблачениями местных преступников. Чтобы нейтрализовать их, гарантировать невмешательство Москвы, нужно было заручиться поддержкой — и прочной — не рядовых милицейских работников, а руководства. Так же обстояли дела и по партийной линии… Только до КГБ не могли пока дотянуться липкие пальцы местных баев и басмачей разного калибра и мастей.
Они понимали, что с ослаблением международной напряженности и улучшением отношений СССР с Западом и Востоком у КГБ, милиции, армии будет гораздо больше возможностей, сил и времени разобраться, наконец, в кровавом клубке хлопковых, конопляных и каких там еще гешефтмахеров.
КГБ на местах, как правило, был прекрасно осведомлен об оперативной обстановке. Всем возвращавшимся из командировок, с кем удавалось поговорить, я задавал один вопрос — знал ли КГБ о готовившихся беспорядках, вылазках, погромах? Информировал ли местные партийные и административные органы? Ответ был всегда один и тот же: знал, информировал. Реакции никакой.
Да и какая могла быть реакция, если местная верхушка была намертво повязана с бандитами? Информация, полученная из КГБ, тут же передавалась главным преступникам. Ну а уж организовать «межнациональные конфликты» всегда было парой пустяков — мешок анаши, десяток ящиков водки, полсотни подростков, торчащих в подворотнях и пяток горластых крикунов — обычный, но не дававший сбоя рецепт.
Горели магазины (под это дело списывалось украденное), переворачивали и сжигали автомобили, били витрины, фонари, срывали флаги и погоны с военных, разбивали окна в домах и головы намеченных заранее жертв.
Информация с мест в Москве кем надо причесывалась, приглаживалась и попадала на высокие столы настолько видоизмененной, что и умные-то головы не разобрались бы.
Дело доходило до совершенно отвратительных гримас: на одном из заседаний Верховного Совета СССР «личный Рафик» Горбачева в ответ на запрос об очередной резне заявил, что «подрались на рынке из-за цен на клубнику»… Это сошло ему с рук, об этом промолчала перестроечная пресса, не последовало никаких дополнительных запросов и расследований…
Крючков со товарищи посылали на такие дела либо Бобкова, либо «Палкина». Последний, кстати, расследовал жуткое дело: секретарь одного из местных начальников ненадолго отлучилась, а когда, вернувшись, вошла в кабинет шефа, то увидела, что его голова, отделенная от тела, лежит на письменном столе… «Палкин» привез с собой наших розыскников, поднял на ноги все местные органы КГБ и милиции и убийцу нашел.
Бобков летал то в Армению, то в Чечню, улаживая и гася «межнациональные конфликты», но вряд ли уже докапываясь до их сущности и организаторов. Один из его помощников рассказывал, как однажды, прилетев с шефом в Чечню, сидел в комнате для заседаний местного руководства в кругу начальства и таких же помощников. Ждали Чурбанова, который захотел лететь отдельным самолетом и, как всегда, опаздывал. Наконец он появился в дверях, но запутался в них — так был пьян… Бобков брезгливо приказал убрать его, что и было сделано помощниками — под белы руки увели «отдыхать с дороги». Такие «инспекторы» сильно «помогали» местным и центральным властям. А местные власти все энергичнее сопротивлялись московским вмешательствам — преступный мир знал, что Москва может-таки до него дотянуться, а со своими «нашалниками» уже все было улажено, и давно.
Видимо, практика этих улаживаний и со своими, и с центральными руководителями имеет место до сих пор — иначе трудно объяснить чудовищную волну преступности в Москве и других городах России, поднятую посланцами Чечни, Азербайджана и прочих регионов. Трудно объяснить и позицию отцов города в свое время по поводу заявления «демократического» президента Дудаева, когда он пообещал сделать из Москвы «зону бедствия». Опасаются за русское население в Чечне? Так на этот счет есть известные и эффективные рецепты — если военные гарнизоны в таких местностях находятся не для того, чтобы с их территорий безнаказанно вывозились груды оружия, танки, БТР, установки «град» и многое другое. Правда, для рецептов этих нужны прямота, мужество, вера в свою правоту и справедливость — то есть все то, чего нет у наших вождей.
Примерно в те годы — 1986, 1987, 1988-й — наши властители начали, видимо, разработку тотального ограбления населения огромной страны.
С телеэкранов и газетных страниц нас убеждали, что мы ведем паразитический образ жизни, пользуемся бесплатным медицинским обслуживанием, живем в почти бесплатных квартирах, что цены на продукты первой необходимости у нас «не сбалансированы», а цены на предметы «не первой необходимости» (автомобили, видеомагнитофоны, загородные дома, икру и пр.) вообще должны стать такими, чтобы население перестало о них (предметах) думать.
