Америка, не торопясь, проникает в жизнь всей планеты через жевательную резинку, «Макдоналдсы», музыку, кино, литературу, видео, через технику и технологию, которые, хотя кое в чем временами и отстают, но в целом продолжают оставаться очень, очень передовыми…
Американская деловитость и трудолюбие известны везде, американская способность к организации всего, что требуется организовать, американское умение из чего угодно сделать шоу — и недурственное — не могут не привлекать внимания и симпатий молодежи повсеместно. А будущее, понятное дело, за ней, за молодежью.
Сами молодые американцы — я выступал с лекциями и беседами примерно в сотне американских школ, колледжей, университетов, не очень глубоко понимают исключительность своей собственной страны, условий, в которых они живут, учатся, растут. Взрослых американцев несколько беспокоит то, что молодежь воспринимает окружающее как должное, не отдает себе отчета в том, каких усилий старшим поколениям стоило построить такую страну и обиходить ее, организовать такое общество и гарантировать его стабильность.
Взрослые переживают еще и потому, что им известно — у молодежи не будет такой комфортной жизни, какая была у них: медленно, но неуклонно жизнь дорожает и здесь. Ее качество становится все выше, американцы окружают себя все более замысловатыми устройствами и удобствами, которые недешевы, но в стране, где комфорт прочно вошел в жизнь почти каждого, за него готовы платить.
Большинство взрослых американцев — и «коренных», и даже только что ставших гражданами Штатов — исключительность этой страны и ее народа ощущают и осознают достаточно глубоко. Америке очень повезло в том, что эта исключительность была осознана и идеологически оформлена не каким-нибудь маньяком вроде Гитлера или Пол Пота, а одним из основателей Америки — третьим ее президентом Томасом Джефферсоном.
Его президентство длилось около десяти лет в самом начала XIX века, и, будучи человеком рассудительным и здравым, Джефферсон умудрился в своей доктрине соединить американский изоляционизм и внешнеполитическую экспансию США. Европа, которую покинули и продолжали покидать будущие американцы, оставалась в их памяти континентом бесконечных захватнических войн, милитаристских союзов, феодальных замашек верхушечных слоев. Базой международного права считалась — и была — сила.
Джефферсон основывался в своих теориях на равноправии больших и малых народов, невмешательстве других стран в политическую жизнь любого государства, не говоря уже об изменении ими строя этого государства. Он не только теоретизировал — в период его правления армия и флот США были практически демобилизованы, многие дипломатические представительства США за рубежом закрыты. Америка занялась своими внутренними делами — свойственный американцам внешнеполитический (и не только внешнеполитический) прагматизм подсказывал им, что самоизоляция даст возможность двинуть вперед экономику, торговлю, отказаться от военных приготовлений и участия в войнах.
Первая часть доктрины Джефферсона как бы замыкала внимание американцев на их собственных проблемах, не давала распылять силы и средства на что-нибудь вроде «интернационального долга» или «соединения всех пролетариев» и, видимо, заложила теоретические и практические основы современного американского экономического расцвета.
Далее в теориях Джефферсона с большим вкусом и тактом обосновывался тезис о том, что «хорошесть» США и американцев должна послужить примером для всех остальных стран и народов. При этом подчеркивалось, что речь идет именно о «моральном примере», «духовном руководстве», «моральном лидерстве» США в системе международных отношений.
Я — американист в первом приближении, но мне кажется, что все дальнейшие внешне— и внутриполитические доктрины американских лидеров были построены на фундаменте, заложенном Джефферсоном. А потом через систему средств массовой информации, через систему образования и воспитания, наверняка через влияние различных церквей исключительному народу была объяснена его исключительность, обоснованы нежелание следовать архаическим ценностям Старого Света и готовность нации устремиться к новым идеалам свободы, «равных» возможностей (а вовсе не равенства) и твердо гарантированного права на собственность.
Думается, это очень важно для молодого, динамичного народа — своевременно осознать свою сущность и иметь грамотно очерченные перспективы развития, понятные и приемлемые для большинства. «Американский образ жизни», «Американская мечта» — вовсе не набор наших газетно-пропагандистских штампов, как некоторые долго думали, а совершенно конкретные и понятные американцам вещи.
Навряд ли о каком-либо другом городе написано и рассказано столько, сколько о Нью-Йорке, а чаще всего о Манхэттене. Архитектура Манхэттена — действительно застывшая музыка, причем Вагнер и Эллингтон, Чайковский и Гершвин, Бах и Джером Керн — все слились в невероятной, но стройной симфонии, воплотившись в многоцветном стекле, бетоне, стали, бронзе. Как и все великое, эта архитектура не принадлежит только Нью-Йорку или Америке, это собственность мира, и, шагая по Манхэттену, ощущаешь гордость от принадлежности к человеческой расе. Нью-Йорк — не «город желтого дьявола» и не «город социальных контрастов». Это город единства и борьбы противоположностей. Единства и борьбы.
Здесь человеческий разум взлетает выше небоскребов и оглядывается на вас из неведомых далей, зовя за собой. Здесь же, рядом, он неторопливо исследует содержимое мусорных ящиков и не особенно этого стесняется.
Центральный парк — 400 гектаров зелени, спортивных площадок, прудов в летнее время и катков в зимнее, влюбленные любят вечером кататься вокруг него в такси… Как и весь город, Парк пыльноват и грязноват, как и весь город, он слишком велик, чтобы быть должным образом ухоженным, но ньюйоркцы, да и приезжие любят его, правда, исключительно в дневное время; вечером и ночью он опасен.
Где-то здесь, как рассказывал на одной из встреч с молодежью КГБ Рудольф Абель, все еще лежит спрятанный им передатчик. Если бы его нашли при аресте полковника Абеля, суд мог бы вынести еще более суровый приговор. Но, доказав факт сбора Абелем секретной информации, ФБР не сумело доказать факт ее передачи…
Нью-Йорк — город-работяга, может быть, больше работяга, чем вся остальная Америка. Чудесно в утренние часы двигаться вместе с потоком ньюйоркцев, спешащих на работу. Экстравагантные секретарши и менеджерши выпархивают из автомобилей и, путаясь в замысловатых плащах, пончо или шубах, стремительно вбегают в подъезды великолепных зданий. Деловитые старики в отлично сшитых консервативных костюмах и двухсотдолларовых ботинках не спеша направляются в свои конторы и офисы, по-хозяйски поглядывая вокруг, — это их город, они его построили и задали ему бешеный ритм, от которого сатанеют и теряются приезжие даже из других американских городов. Но вообще-то это город для молодых, там они карабкаются «наверх», недаром в популярнейшей песне из фильма «Нью-Йорк, Нью-Йорк» поется: «Если у тебя получится в Нью-Йорке, значит — получится везде…»
Нью-Йорк — формально моя «историческая» родина, в один из приездов я разыскал больницу, в которой родился. Я опоздал — архивы там хранятся 50 лет, но мое свидетельство о рождении все еще действительно…
С годами Нью-Йорк нравился мне меньше и меньше — я быстро уставал от него, хотя все равно чувствовал желание подсобраться и побежать вслед за ним, Нью-Йорком, вприпрыжку.
Бесконечные потоки элегантных автомобилей, автобусов и даже грузовиков, хотя днем грузовики — редкость, по улицам люди не гуляют, а идут, причем твердо знают, куда, к каждому подъезду что-то подвозят, подносят, везде что-то нагружают либо разгружают, на каждом шагу что-то агрессивно или меланхолично продают, везде реклама, на которую якобы не обращают внимания, но подкоркой внимательно изучают, сумасшедшая череда невероятных запахов, лица белые, черные, арабские, японские, бородатые, усатые, все — при деле, походка у всех одна и та же — деловая. Никто не стоит на месте, задумавшись, — на это нет времени, все энергично прет куда-то.
