Долгов с ходу предал анафеме деятельность Бориса Дмитриевича в Агентстве, возмутился условиями работы и активно принялся проектировать новое здание ВААПа где-то у черта на куличках. По Агентству прошел тихий стон ужаса — большинство сотрудников работали там еще и потому, что жили в центре города, и перспектива тратить на дорогу полтора-два часа в день мало кого устраивала.

Через какое-то время Долгов осмотрелся и начал подбирать себе команду: он понимал, что ему необходимо на кого-то опираться, с кем-то советоваться. И, надо сказать, он неплохо подобрал людей — чутье и опыт матерого аппаратчика, помноженные на интуицию ученого, помогали ему разбираться в них. Но крутой нрав остался при нем, и весь третий этаж, включая «Дядю Васю», оказался по различным причинам у него в оппонентах.

А ведь «подкрышникам» необходимо поддерживать если не отличные, то хотя бы нормальные отношения с руководством — иначе работать в ведомстве прикрытия невозможно. Неожиданно для меня отношения с Константином Михайловичем сложились неплохие. Думаю, что это произошло по двум причинам. Во-первых, он уважительно относился к КГБ и не считал нужным скрывать это. Во-вторых, примерно половина из нас к этому времени была активно занята в самых интересных и самых денежных проектах. Я, например, «задружил» с американской фирмой «Юникавер», занимавшейся коллекционным фарфором, и контракт с ней на палехские рисунки для дюжины фарфоровых тарелок «весил» больше 200 тысяч долларов.

Успешно продвигались и мои дела по экспорту в США нашей НФ — научной фантастики. Думаю, что после Бэллы Клюевой и покойной Светы Михайловой — двух экспертов по фантастике, я был третьим, неофициальным, знатоком этого жанра. Я все еще читал фантастику по-русски, по-английски и по-шведски и, мало того, — имел в США неплохих партнеров, веривших моему вкусу и не «резко», но увеличивавших потихоньку выпуск НФ наших авторов.

Долгов фантастику не любил, он был в конфронтации с мудрейшим Николаем Пантелеймоновичем Карцовым, начальником Управления по литературе и изобразительному искусству. Я пытался стать чем-то вроде бампера между ними, «подбрасывал» Долгову самые интересные книги и монографии по фантастике, но все втуне — как представитель номенклатуры, он инстинктивно опасался НФ. А может быть, ему давали соответствующую накачку в ЦК? В конце концов, он так насел на Карцова, что тот был уже готов чуть ли не отказаться от работы с НФ. Помню, я даже осудил Николая Пантелеймоновича на каком-то собрании за уступчивость. И зря — за плечами у Карцова долгие годы борьбы с засильем ЦК на телевидении, он был не молод, не очень здоров, и лучше меня знал, где нажать, а где отпустить.

В конечном итоге мне, с использованием авторитета «Деда», удалось немного смягчить ситуацию: я заметил Долгову, что, если закрыть в ВААПе работу по целому жанру, это «будет использовано противником». Этот аргумент всегда срабатывал без осечки.

Тут-то и «грянула» уникальная история, случившаяся на протяжении всего существования ЧК только один раз и только с одним человеком — со мной. Ее можно озаглавить «За что боролся, на то и напоролся»…

Артур Кларк — один из ведущих фантастов нашего времени, блестящий ученый, футуролог, литератор. Это один из моих любимых авторов.

Услышав, что он написал продолжение знаменитой «Одиссеи 2001 года», я загорелся желанием прочитать его немедленно. Жена отправлялась в очередную командировку в США, я попросил ее привезти только что вышедшую в издательстве «Баллантайн» «2010 — Вторую Одиссею».

Еще с детских лет я не читал ни предисловий, ни послесловий — по крайней мере, до тех пор, пока не прочту книгу. Так произошло и в этот раз. Наскоро полюбовавшись суперобложкой и десятком различных вкладок невероятной красоты, я загнул все это под край «супера» и погрузился в блестящие выдумки любимого писателя. «Проглотив» книгу, я отвлекся на другие дела.

Примерно через полгода журнал «Техника — молодежи» начал публикацию книги Кларка в отрывках. К этому времени писатель был широко известен в нашей стране еще и как друг наших космонавтов, особенно Алексея Леонова.

Я решил еще раз, неторопливо, насладиться книгой и как-то вечером, устроившись поудобнее в любимом стареньком кресле, принялся перелистывать «2010 — Вторую Одиссею». Перевернув несколько страниц, я почувствовал, как волосы слегка шевельнулись на моей лысеющей голове: надпись на одной из них гласила, что автор посвящает свою книгу двум «великим русским», упомянутым в ней, — генералу Леонову и академику Сахарову. А ведь был конец 1983 — начало 1984 года, и академик Сахаров не по своей воле проживал в городе Горьком…

Я решил, что особой беды не будет, так как уже видел номер журнала, без этого посвящения, конечно, — Василий Александрович Захарченко, главный редактор, грамотно делил приключения на «нужные» и «ненужные». Обвал случился со стороны, совершенно неожиданной для меня.

Оказалось, что почти всем русским персонажам романа Кларк дал фамилии известных диссидентов — кто-то из сотрудников то ли УКГБ по Московской области, то ли нашего 5-го сразу брякнул в колокол. И пошло-поехало… Умысел автора был налицо, возражать против этого было бессмысленно. Самое смешное заключалось в том, что, не имея дела с диссидентами и не особенно интересуясь ими, я не знал этих фамилий и, дважды прочитав роман, не обратил на них внимания. Начались звонки в ВААП со Старой площади: там требовали крови — список наказанных по партийной линии.

Публикацию в журнале тут же свернули. Я затрусил к «Деду», но тот развел руками — ничего, мол, сделать не могу, в партийные дела вмешиваться невозможно, вывести тебя из числа намеченных жертв нельзя. Он мог, конечно, «отмазать» меня, но с этической стороны это было бы некрасиво, и я подумал — да гори все синим пламенем. В конце концов, получить выговор от КПСС за издание романа Кларка для любителя и знатока фантастики совсем недурно.

Бедняга Николай Пантелеймонович, в Управлении которого произошло это «ЧП», собрал всю прессу и все отзывы советских экспертов о Кларке, фотографии его в обнимку с Леоновым, но все втуне. Созвали партийное собрание и трем сотрудникам «врезали» по выговору. Некоторые смотрели на меня с нескрываемым удовольствием и интересом — дескать, как это кагэбэшник умудрился схватить выговор в ВААПе?

На разборке (раньше говорили — в прениях) я проблеял какую-то чепуху о том, что спутал, дескать, первый роман со вторым — названия действительно очень похожи, но принципиального значения это не имело. Свистнул партийный меч — значит, в пыль должны покатиться головы.

Но самое «интересное» меня ждало впереди — подошло время партийного собрания в «Доме», где тоже должны были как-то отреагировать на столь уникальный случай. Однако в контрактных тонкостях мало кто разбирался, и история больше вызвала улыбок и легкого недоумения, чем желательного для некоторых «справедливого возмущения». Особенно, как всегда в таких случаях, беспокоился «Пропойца»: нельзя ли прилепить еще один выговор — уже здесь, в КГБ? Его каким-то образом уняли и ограничились «обсуждением». Я стал невыездным — с партийным выговором за рубеж не выпускали, сорвалась поездка куда-то, куда, не помню. Жена, сначала переживавшая за меня, пошутила, что все-таки лучше тратить деньги на ширпотреб — практичнее и безопаснее «собрать все книги бы, да сжечь». Я резонно возразил, что подписал бы контракт, и не прочитав книги, — Кларк есть Кларк. Выговор меня нисколько не напугал, скорее позабавил.

А на нас накатывала перестройка: как хотелось всем (или почти всем) ощутить новизну, глотнуть чуть-чуть свободы! Гласность… Она была первым, единственным и бесспорным — но, увы! — недолговечным достижением этой химеры.

«Огонек», «Московские новости» потрясали живой журналистикой, разоблачениями, поисками нового, дискуссиями толковых обозревателей. Меня все это приводило в восторг — особенно огромное количество людей, умевших, оказывается, грамотно писать и говорить по-русски. Смущал только сам провозвестник перестройки с его «ложить», «принять», «начать», «облегчить». Я быстро научился улавливать в его выступлениях момент, когда его начинало «нести» и он говорил ради говорения, утрачивая смысл говоримого.