Чекисты, работавшие в ВААПе, пытались осторожно, конечно, помогать тем, кто помогал нам, но это было почти невозможно, более того, могло пойти во вред. Я очень скоро понял, что, просто хорошо высказываясь о ком-то, положительно оценивая чьи-то деловые качества, возбуждал у собеседника подозрение относительно субъекта разговора — а не своего ли агента он нахваливает?

Вдруг с грохотом «погорел» Жаров. До сих пор никто — кроме тех, кто участвовал в его падении, — так и не знает, как это произошло. Анализируя случившееся в нашей компании, мы пришли к выводу, что Жаров где-то «налетел на подслушку». Иначе нельзя было объяснить быстроту, с которой его сняли с работы — случай в номенклатуре нечастый. Он ходил «по верхам», пытаясь защититься, что-то кому-то доказать, но обвинения были, по-видимому, слишком тяжелы. В «Доме» тоже молчали, но не потому, что знали что-нибудь. Видимо, этот скандал шел исключительно по партийной линии, КГБ мог просто выложить кому-то на стол сводку или справку «о высказываниях».

Жалко было Юрия Федоровича, хотя, как мы знали, он недолюбливал КГБ. Впрочем, поработав недолго на скромной должности в «Союзкниге» и наведя там порядок, он сумел вернуться-таки в родной МИД — работать он умел.

На третьем этаже его падение с номенклатурных высот почти все встретили со злорадством. Жаров давно раздражал многих своей самостоятельностью, крутым нравом, знанием дипломатической работы, обширными связями за рубежом и частыми поездками по всему миру.

Не зря заволновался «Дед»: Янникос привез в Москву действительно интересного человека. Георгос Боболас, плотный, уверенный в себе красавец лет под 50, просто излучал энергию: в его присутствии, казалось, шли быстрее часы, барометры показывали повышенное давление, градусники — несусветную температуру. Хватка чувствовалась железная.

Георгос коротко рассказал о себе — инженер-строитель, владелец строительной фирмы. Флот из пяти-шести кораблей. Несколько контор. Вместе с братом занимаются и обувью — продают ее в ФРГ… Связаны прочно и давно со многими другими дельцами, хорошие связи в правительстве, в прессе.

А при чем же здесь БСЭ?

Оказывается, в Греции стало традицией для любой читающей семьи иметь энциклопедию. В то время в стране осуществлялось несколько «энциклопедических» проектов — итальянский, французский и какие-то еще. По разным причинам, главным образом финансовым, эти проекты то ли приостанавливались, то ли свертывались. Возникла «ниша», куда и планировал въехать Янникос на деньгах Георгоса.

Боболас рассказал, что в числе его ближайших друзей Александр Филиппопулос — один из ведущих греческих журналистов, при благоприятном повороте событий он обещал стать главным редактором БСЭ на греческом языке.

Первые прикидки были сделаны, и результаты выглядели неплохо. Пригласили группу сотрудников из «Советской энциклопедии» — те уже приготовили свои соображения.

У них был опыт экспортной работы: много лет назад американское издательство «Макмиллан» приобрело права на издание БСЭ в Штатах небольшим — не более 5 тысяч — тиражом. Особенно американцы почему-то хвалились какой-то необыкновенной, прочной, чуть ли не вечной обложкой. Но энциклопедию они выпускали без словников — то есть перевод с русского шел без алфавитной последовательности английской азбуки. Поэтому к каждым трем-четырем томам прилагался специальный справочник, по которому нужно было искать требуемое слово. Отказались американцы и от иллюстраций. Это было, конечно, издание для узкого круга специалистов.

Георгосу американский вариант не понравился.

— Если приниматься за этот проект, то надо ставить целью самое высокое качество, отличные, в том числе цветные иллюстрации, греческие добавления, прекрасную бумагу, шрифты, передовую технику. А реклама? В начальной стадии проекта это будет одна из самых дорогостоящих статей бюджета…

Однако дорогостоящими оказались решительно все статьи.

Все без конца что-то подсчитывали, а подсчитав, хмурили лбы. Мы прикидывали, чем советская сторона — кроме уступки права на издание — может помочь грекам. Не то что денег на рекламу, а вообще никаких денег у ВААПа, конечно, на такие цели не было.

С изданием глазуновского альбома дела шли ни шатко, ни валко. Задержки создавал Илья Сергеевич, и задержки эти были весьма обоснованны: его не устраивали цвета или полутона на слайдах, изготовленных финнами. Намерения Вилле Репо молниеносно издать альбом провалились. Требования Глазунова к качеству будущего альбома явно превышали возможности «В и Г» — в том числе даже и полиграфические. Я в этом смыслил тогда еще немного, и позиция Глазунова казалась мне слишком придирчивой.

А тут еще в «Доме» вдруг стали интересоваться настроениями и высказываниями Глазунова, сочтя меня, как его литературного агента, чуть ли ни его конфидентом. Мне стоило довольно большого труда разъяснить коллегам, что если даже Илья Сергеевич готовит монархический переворот, то, прекрасно зная, кто я такой, он вряд ли со мной поделится своими планами. Особенно их интересовала история создания «Мистерии», на которой, как уже упоминалось, был изображен «преступник № 1» — Солженицын.

Я дал коллегам «квалифицированный» совет. Ведь картина писалась в ФРГ — вот пусть резидентура и покопается там: как и кто помогал, кто воодушевлял, кто консультировал. Сейчас все это кажется дикой чепухой — страна медленно сползала в пропасть, а мы серьезно беспокоились, что какая-то картина написана вот этак, а не так.

В те годы пьянка по всей стране приобретала какие-то несусветные масштабы. Ходили глухие слухи о частых авариях и крушениях на почве «великого пития». Понаблюдав как-то гульбище пограничников в Парке культуры (надо же придумать такое — парк «культуры и отдыха…»), я полностью уверился в том, что в такой грандиозный праздник на Красную площадь мог спокойно опуститься не только какой-то жалкий Руст на крошечном самолетике — наши «погранцы», казалось, прогуляли бы и пропустили все американские ВВС, захоти они принять участие в торжествах.

Случай с Рустом поверг «Дом» в состояние ужаса, чередовавшегося с истерическим смехом. Несмотря на чудовищность происшедшего, появилась масса анекдотов, шуток, карикатур: Красную площадь предлагали переименовать в «Шереметьево-3», придумали для нее новый дорожный знак — «Посадка запрещена». На одной из карикатур был изображен крошечный самолетик, приземлявшийся на огромной, расшитой золотом зеленой пограничной генеральской фуражке…

Через полгода в Москву приехали Боболас и его готовая к работе команда: Константин Ронтирис, его юридический советник, Алекс Филлипопулос — будущий главный редактор греческого издания БСЭ, и Мария Бейку, сотрудница «Бобтрейд», которая почти 30 лет жила в СССР как политэмигрант, училась во ВГИКе, дружила с Василием Шукшиным, Тарковскими, Зиновием Гердтом, потом работала диктором в греческой редакции Гостелерадио, а потом от всех наших прелестей все-таки уехала в родную Грецию. Энергичная, деятельная, она была на только переводчиком, но и чем-то вроде связующего звена между греческой и советской сторонами проекта.

Пора бы мне уже было призадуматься и о том, как, например, к изданию БСЭ в Греции отнесутся ее «реакционные круги»? Пресса? Конкуренты-издатели? Наконец, Янникос, с которым у Боболаса намечался явный разрыв?

Янникос выглядел неважно.

Помимо его подозрительной внешности и нелюбви к уплате долгов удалось узнать о нем вот что.

Он выработал стратегию, по которой удавалось привлечь к осуществлению каких-то планов достаточно богатых и опытных дельцов. Вклады Янникоса в уставные капиталы создаваемых акционерных обществ или товариществ были, естественно, символическими — он был беден, с трудом кормил большую семью, за него платили компаньоны. Но в фискальных органах, где регистрировались эти общества, Янникос выглядел как равноправный партнер.

На каком-то этапе либо он сам затевал скандал, требуя «свою долю», либо компаньоны стремились избавиться от него и выплачивали «отступные», лишь бы не иметь с ним больше ничего общего.