Тайна гостиницы «Англия»
Получив месячный отпуск 22 июня (4 июля) 1882 года, М. Д. Скобелев выехал из Минска, где стоял штаб 4-го корпуса, в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. По обыкновению Михаил Дмитриевич остановился в гостинице «Дюссо», намереваясь 25 июня (7 июля) выехать в Спасское, чтобы пробыть там «до больших маневров».
По приезде в Москву Скобелев встретился с князем Д. Д. Оболенским, по словам которого генерал был не в духе, не отвечал на вопросы, а если и отвечал, то как-то отрывисто. По всему видно, что он чем-то встревожен.
— Да что с вами, наконец? — спросил Оболенский. — Сердитесь из-за пустяков. Вам, должно быть, нездоровится?
Скобелев ответил не сразу.
— Да что, — задумчиво протянул он, меряя шагами небольшой кабинет «Славянского базара», — мои деньги.
— Какие деньги? — дисплея князь. — Бумажник украли у вас?
— Какой бумажник! Мой миллион… Весь миллион пропал бесследно.
— Как? Где?
— Да и сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться… Вообразите себе, что Иван Ильич (Маслов — близкий к Скобелеву человек, ведший его хозяйственные дела. — А. Ш.) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. Он в ответ чуть не лает на меня из под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать.
24 июня Скобелев пришел к И. С. Аксакову, принес связку каких-то документов и попросил сохранить их, сказав: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным».
На другой день состоялся обед, устроенный бароном Розеном в честь получения очередной награды. За столом находилось шесть-семь человек. В том числе, кроме Скобелева и Розена, адъютант генерала Эрдсли, военный доктор Вернадские, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.
Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение.
«А помнишь, Алексей Никитич, — обратился он к Баранку, — как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал — слава человеческая, аки дым преходящий… подгулял поп, а… хорошо сказал».
После обеда вечером М. Д. Скобелев отправился в гостиницу «Англия», которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз (по другим сведениям ее звали Элеонора, Ванда, Роза). Эта кокотка неизвестной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой. — А. Ш.), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была известна всей кутящей Москве.
Поздно ночью Шарлотта прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер. Покойника узнали сразу. Прибывшая полиция ликвидировала панику среди жильцов, переправив тело Скобелева в гостиницу «Дюссо», в которой он остановился.
Интересно свидетельство В. И. Немировича-Данченко:
«Я спал у себя на Большой Московской в гостинице. Всегда, приезжая в Москву, останавливался там. Думаю, был час седьмой утра. Кто-то говорит мне, дотрагивается до меня. Открываю глаза. Тусклый свет. У моей кровати солдат. Не разберу кто. Шторы опущены.
— Василий Иванович, вставайте…
— Зачем… Что случилось?
Всматриваюсь, узнал скобелевского денщика, оставшегося у него после войны.
— В чем дело?
— Генерал умер.
— Какой генерал. Что за чепуха!
Солдат зарыдал.
— Михаил Дмитриевич умер?
— Так точно!
— Да ведь он в Минске.
— Третьего дня приехал в Москву. Не приказывали никому сказывать. Вчера пообедали у себя, а потом с штабс-ротмистром Марченко куда-то ушли. А сейчас их тело привезли, сказывают из гостиницы „Англия“. Совсем точно дерево. Одеть трудно.
Тучка окутала все, неожиданным громом расшибло.
Сижу на постели. Ничего не могу сообразить. Что-то ужасное, непоправимое. Рухнула громада, на которую потрачено столько работы, вдохновения, мыслей…
— Как он попал в „Англию“?
— Известно, люди молодые, повеселиться хотели. У себя в Минске невозможно. Сейчас во все колокола звонить начнут, а душу отвести надо. Так они со своих слово взяли до завтра: ни вам, ни Иван Сергеевичу (Аксакову) не говорить, что они здесь.
Кое-как набросил на себя что попало. Тороплюсь. Отель „Дюссо“ был недалеко. От Большой Московской оставалось перебежать театральную площадь. Там уже толпятся люди.
Большой номер с его золотистыми штофными обоями весь залит солнцем. На кровати — Михаил Дмитриевич. Сквозь полуопущенные веки сине-стальные глаза неподвижны. Муха ползет по реснице. Кто-то отгоняет ее. Хватаю его руки, плечи… Солдат прав, как дерево, так бывает от столбняка…
В голове точно огнем нижут мозги беспорядочные мысли. Все видишь, все замечаешь и ни в чем себе отдать отчета не можешь… Показался штабс-капитан М. и исчез куда-то. Больше я его ни в эти, ни в следующие дни не видел. Он провел со Скобелевым все это зловещее „вчера“ и роковую ночь на сегодня. Он должен рассказать в чем дело? Как это случилось. Но он растерянно молчит, отводит глаза от пристальных взглядов, из-под черной щетины густых волос каплет пот, а руки трет, точно им холодно. И всех от него отбрасывает в сторону. Издали всматриваются, а близко не подходит никто».
Вскрытие производил прозектор Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно».
Никогда раньше Скобелев не жаловался на сердце, хотя его врач О. Ф. Гейфсльдер во время Туркестанского похода и находил у генерала признаки сердечной недостаточности. «Сравнительно с ростом и летами, — говорил он, пульс у Скобелева был слабоват и мелкий, и соответственно тому деятельность сердца слаба, и звуки сердца, хотя и частые, но глухие. Этот результат аускультации и пальпации, состояние всех вен и артерий, насколько они доступны наружному осмотру, вместе с патологическим состоянием вен, дали мне основание заключить о слабо развитой сосудистой системе вообще и в особенности о слабой мускулатуре сердца».
Однако при этом, в известной степени опровергая свое заключение, Гейфельдер отмечает совершенно необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что в действительности сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.
Мало верили в официальную версию и большинство современников Скобелева. Характерно замечание В. И. Немировича-Данченко:
«Не тогда ли у него стала развиваться болезнь сердца, сведшая его в раннюю могилу, если только эта болезнь у него была?»
Вокруг трагедии в московской гостинице, как снежный ком, нарастал клубок легенд и слухов. Высказывались самые различные, даже взаимоисключающие предположения, но все они были едины в одном: смерть М. Д. Скобелева связана с таинственными обстоятельствами.
Передавая широко муссируемый в России слух о самоубийстве, одна из европейских газет писала, что:
«…генерал совершил этот акт отчаяния, чтобы избежать угрожавшего ему бесчестия вследствие разоблачений, удостоверяющих его в деятельности нигилистов».
Большинство же склонялось к версии, что Скобелев был убит, что «белый генерал» пал жертвой германской ненависти. Присутствие при его смерти «немки» придавало этим слухам, казалось, большую достоверность.
«Замечательно, — отмечал современник, — что и в интеллигентных кругах держалось такое же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком… Этим же сообщением Бисмарку приписывалась пропажа плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного тотчас после смерти М. Д. Скобелева из его имения».
