Всё это мои наблюдения, мой собственный опыт, мои умозаключения. И что я могу с ними поделать?.. Со мной можно не соглашаться, можно спорить, можно предъявлять новые и новые аргументы и документы, но нельзя кричать: «Заткнись!.. К ответу!.. К барьеру!..» (еще куда ни шло), а то — «К суду!!. За решетку!!» — вот и весь спор, вот и весь поиск правды и стремление к Истине.

На суд истории и историка должны быть представлены все за и против — иначе это не история, иначе это ее отсутствие и ложь, ложь, повсеместная ложь. Все это мы уже проходили и много раз. Все это мы уже хлебали и хлебаем по сей день

Что я могу делать с опытом всей своей жизни?.. Пренебречь им?.. Для этого нужен полный маразм или паралич памяти. А в вопросах изучения истории Отечества эти качества не самые лучшие и не самые нужные.

А потом — первый день войны. Нас подняли по тревоге, когда еще только начинался рассвет воскресного дня 22 июня. Мы бросились к пушкам, но… Снарядов не было. Тягачи — разобраны. Командиры — в отпуске. Позже, встречаясь в госпитале с участниками первых боев, я узнал, что в таком же положении оказались и другие части. И это тогда, когда командованию был точно известен день и час нападения… Почему? Почему так? Чем больше я думал об этом, тем меньше что-либо понимал… Тогда.

Воспоминания прервал голос проводника. Он сообщал о прибытии экспресса в столицу Австрии — Вену.

Уже светало. Я зашел в привокзальный буфет, чтобы за чашкой кофе дождаться начала дня. Приглушенно звучал вальс Штрауса «Голубой Дунай», наверное, чтобы никто не сомневался, что это Вена. Мне, разумеется, захотелось немедленно увидеть этот Дунай со всей его голубизной. Я вышел на улицу и направился пешком наугад в сторону реки. Улицы были еще пусты. Озаренная первыми отблесками солнечных лучей весенняя Вена была действительно прекрасна. Город явно еще не ощутил настоящей войны. Я шел по бульвару с ровными рядами деревьев и аккуратно подстриженным кустарником. По обеим сторонам — неразрушенные дома. Причудливые формы «барокко» чередовались со строгой «готикой». Пройдя несколько кварталов, я вышел к Дунаю. Улица вела к мосту. Дошел до его середины и перегнулся через перила, чтобы с высоты посмотреть на воду, но в тот же миг ощутил на плече тяжелую руку: «Криминальная полиция, ваши документы!»

Первой реакцией было броситься вниз, в реку. Прыжок с моста, может быть, и давал какой-то шанс на спасение, но исключал возможность остаться в Вене. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в голове, когда внимание сконцентрировалось на слове «криминальная»… Мной скорее могло интересоваться гестапо. Уже протягивая документы, догадался: полицейский, по-видимому, принял меня в этот ранний час за самоубийцу. Полицейский просмотрел документы, извинился. Расспросил о бомбежках Эссена и о ранении. Пожелал доброго здоровья и даже объяснил, как добраться до Управления учебными заведениями.

Первая венская встреча хотя и доставила несколько неприятных секунд, в то же время стала проверкой годности и надежности не только документов, но и моей нервной системы.

В Управлении высшими учебными заведениями, куда я обратился, начальником отдела оказалась элегантная женщина лет тридцати. Она бегло просмотрела документы, мило улыбнулась, но пристальный взгляд серых, проницательных глаз оставался холодным. Мне даже показалось, что под модным жакетом скрываются нашивки штандартенфюрера. Позже выяснилось, что ее отдел, ведавший иногородними и иностранными студентами, был связан со службой безопасности. А сама фрау-доктор, помимо ученой степени, действительно имела эсэсовское звание. Она устроила мне подлинный допрос, выясняя степень чистоты моего арийского происхождения, а также политической благонадежности,

Первый экзамен я выдержал благодаря тщательно подготовленной и выученной легенде. Однако сам факт моего появления в Вене и кое-какие другие детали, связанные с эссенскими событиями, все же вызвали подозрения у проницательной фрау-доктор. За мной установили негласный надзор.

Эссенские подпольщики, по договоренности с австрийскими коллегами, не дали адресов или явок. Гюнтер предупредил, чтобы я ничего не предпринимал, и что контакт со мной венские товарищи установят сами, как только сочтут это возможным. Такая предосторожность показалась мне тогда излишней, но время подтвердило правоту и предусмотрительность подпольщиков.

Я получил направление в студенческое общежитие и отправился по указанному адресу в девятый район города, на Порцеллангассе. В комнате, куда меня поместили, жили еще двое студентов.

Отправляясь в Вену, я отказался от денег, собранных эссенскими товарищами. Взял только небольшую сумму на дорогу и первые два-три дня жизни. Теперь нужен был постоянный заработок для оплаты общежития, курсов подготовки в институт, на питание и зимнюю одежду. Уже на следующий день я пошел устраиваться на работу по объявлению в газете. Выбор остановил на керамической мастерской, неподалеку от общежития, куда требовалась, как говорилось в объявлении, неквалифицированная рабочая сила. Мастерская принадлежала молодым супругам, выпускникам художественного училища. В мастерской они изготавливали керамическую посуду и недорогие украшения.

Разработку эскизов, изготовление опытных образцов и роспись изделий выполняли сами хозяева. Мне поручили заполнять глиняной массой гипсовые формы для керамических пепельниц. Работа была несложной, но утомляла однообразием. Стоять девять часов у верстака, вминая большими пальцами рук глину в полость форм, — не слишком приятное занятие. В первую получку я расплатился за общежитие и посещение платных общеобразовательных курсов: для поступления в высшее учебное заведение требовался аттестат зрелости. Оставшихся денег едва хватало на самое скромное существование. К счастью, в общежитии можно было готовить себе пищу на небольшой кухне. Здесь я познакомился со студентом-чехом по фамилии Видлички. Он старался обратить меня в свою вегетарианскую веру и научил готовить овощные блюда. Видлички был противником не только мяса, но также табака и вина. Вегетарианский рацион в финансовом плане оказался для меня вполне подходящим, и мы по очереди готовили пищу.

Однажды я принес из мастерской в общежитие шмот глины, покорпел несколько часов и вылепил настенную маску Мефистофеля. Подобную маску, под впечатлением оперы «Фауст», я уже однажды пробовал лепить, когда занимался в изостудии районного Дома культуры.

Я показал маску шефу. Он похвалил меня и тут же перевел в разряд лепщиков. Вскоре, когда маски получили хороший сбыт, хозяева заключили со мной контракт. Теперь я мог работать дома. Денег хватило на то, чтобы снять небольшую комнату с отдельным входом в одноэтажном особняке на Вальрисштрассе в восемнадцатом районе Вены. В конце лета я закончил подготовительные курсы, сдал экзамены и был зачислен студентом-заочником на первый курс архитектурного факультета Высшей технической школы.

До начала занятий оставалось несколько дней, и я старался использовать это время для того, чтобы лучше узнать Вену и ее окрестности. Кроме того, я ездил на все экскурсии, организованные деканатом.

Одна из них — поездка на теплоходе по Дунаю — имела для меня немаловажные последствия…

Утром небольшой теплоход отошел от причала и медленно поплыл вниз по течению. День оказался пасмурным, и экскурсантов набралось немного. Я вышел на палубу. Здесь никого не было, и только на корме я заметил девушку. Она стояла спиной ко мне, мягко опиралась на поручень и рассматривала след на воде, расходящийся за кормой. Если учесть мой возраст, романтические наклонности, чрезвычайно малый любовный опыт и обстановку, то станет ясно, о чем я подумал: «Она одинока, наверняка несчастна и нуждается в друге!»— ах как трогательно!.. Я подошел поближе, тоже стал смотреть на воду, а сам украдкой наблюдал за девушкой. Наконец наши взгляды встретились, и я тут же убедился: «Ну конечно! Она чем-то глубоко опечалена!..». Девушка не проявляла никаких признаков расположенности к знакомству. Ее скромность сокрушила меня и послужила поводом к началу разговора.