И, очень довольный такими размышлениями, он подошел к железному шкафу, именуемому сейфом, сработанному в артмастерских по его заказу, со сложным внутренним замком, приваренным к внутренней стороне дверцы. Это было хранилище и всех его дел, документов, с которыми работал только он сам. На первой полке лежала пачка писем от его сестры Вари и студентки-практикантки москвички Зои, с которой он познакомился в госпитале в канун нового, сорок третьего, года. Там же лежал подаренный его любимой мамочкой серебряный медальон на цепочке, в нем лежали две пряди волос — ее и отца, убитого где-то под Ригой летом семнадцатого года. Медальон напомнил давнюю историю в бане с незабываемым Гуськовым, когда тот подозрительно поглядел на медальон и спросил насчет почитания опиума для народа. Слушать о том, что это память о родителях, он не стал и выразился нецензурно, что это долгогривая контра выдумала и кресты, и медальоны. А потом добавил: «Ты, Сазонов, офицер-контрразведчик, член ВКП(б), и тебе не к лицу перенимать буржуазные привычки и подавать такой пример для других!»

На другой полке был виден офицерский «парабеллум» в кожаной кобуре и альбом в замшевом чехле с тонкими перламутровыми застежками. И то, и другое было добыто во время рейда разведгруппы в тыл немцев, когда на проселке они подорвали гранатой «опель-капитан», в котором кроме убитого шофера был еще офицер. Он выстрелил из пистолета и убил подходящего к машине разведчика, а потом выстрелил себе в висок. Трофеи попали к начальнику разведки дивизии, майору Хозанкину, и он перед отъездом на переподготовку подарил их Сазонову, спасшему однажды сержанта-разведчика от военного трибунала за хищение спирта. Если «парабеллум» лежал без надобности, то альбом для Дмитрия Васильевича был страницей общения с тем благородным и необычайно красивым осколком Атлантиды прошлого. Он никогда никому его не показывал, стесняясь своего сострадания к тому разрушенному миру. Никто из его окружения не понял и не разделил бы его настроения, глядя на эти лица дореволюционной эпохи!

На титульном листе было каллиграфически выведено, что оный альбом приобретен в С.-Пб., на Морской улице, в магазине Кузьмина, в 1889 году г-жой Любомирской Е.Н. В изредка выпадавшие свободные минуты он брал альбом в руки и всматривался в лица женщин, мужчин, старых, молодых, детей, редко с серьезным и почти всегда с выражением приятной улыбки, как будто они посылали радостное благословение своим родным и близким. Дагеротип черного и коричневого изображения скрадывал морщины у пожилых, а молодых делал ангелоподобными. Картонные, с серебряными лилиями на полях и с золотым обрезом страницы хранили в себе этот ушедший мир. Сазонов не знал его, не жил в нем, но подсознательно выражал ему сочувствие. Только благодаря этому альбому, где были еще и визитки, открытки с поздравлениями с Рождеством Христовым, Пасхой, тисненные на хорошей бумаге, с цветами, виньетками, с голубыми куполами церквей, украшенными елками, бирюзовыми, золотыми пасхальными яйцами, он узнал, как в то время радовались письмам, стародавним праздникам и встречам. По открыткам можно было узнать, кто и где встречал Новый год, кого ожидали в гости, кто к ним приезжал. Какими только ласковыми именами не называли хозяйку альбома! А она, всегда и везде восторженная, с чарующей улыбкой, светлоглазая, смотрела в упор на Дмитрия Васильевича, и он испытывал чувство неосознанной вины и укора, что он без спроса держит в руках принадлежащую ей вещь и беспардонно рассматривает лицо, руки, открытые плечи, декольте и стройную фигуру у беседки под руку с элегантно одетым мужчиной. Кто он был ей? Муж, брат, дядя? Неизвестно. Она молча улыбалась, а Дмитрий Васильевич даже приревновал ее к этому темноглазому, с небольшой бородкой, в сюртуке. Тот смотрел на нее, улыбаясь только ей… Все эти конвертики и письма со словами — милая, дорогая, ненаглядная, Катенька, Катюша, Китенька — и еще многими такими теплыми, уютными, домашними словами закончились мартом 1918 года; последней открыткой. Писала женщина, беспокоилась молчанием. Что случилось с Любомирской Е.Н., с ее семейством, домом?… Никто рассказать не мог. Лица, населявшие альбом, улыбались, но молчали. А Дмитрия Васильевича охватывало чувство невыразимой печали, как от потери близкого человека! И, повторяя понравившуюся строку о бренности жизни «И что останется? Лишь голубой туман, что от огня и пепла встанет в поле!», он прятал альбом в глубину сейфа.

На средней полке в дерматиновом переплете лежал еще один альбом. В отличие от первого это был служебный документ, полученный из ГУКР «Смерш»[19] на разыскиваемых лиц, подозреваемых в преступлениях против советской власти. Со страниц альбома на Сазонова глядели в основном мужчины от 18 до 60 лет. Это были армейские командиры, политработники и изредка гражданские лица. Здесь можно было проследить зигзаг многих сотен причудливых судеб: честное служение в Красной Армии, благополучие, расцвет карьеры и, как птица, подбитая на взлете, в падении с коротких июньских ночей сорок первого, паника отступления, плена и дальнейшего падения. Нужно было выбирать: сотрудничать, помогать, быть преданным новому режиму, воевать любыми способами против своих или… обречь себя на голодную смерть в концлагере. Почти все, за редким исключением, любили жизнь больше, чем свою родную Красную Армию, и, не говоря уже о единственном в мире социалистическом отечестве, подавленные случившимся, они забыли о нем и жили только одной мыслью — приспособиться и выжить! Так уж устроен человек: своя рубашка ближе к телу, чем интересы Красной Армии, ВКП(б), государства рабочих и крестьян!

В дешевом дерматине были собраны не только трагедии отдельных личностей, но и трагические ошибки ведущего и направляющего, с необъятной властью партийного Ареопага, его Вождя и всей системы, оказавшейся на краю гибели! Открывая страницу розыскного альбома на букву «Б», Сазонов видел глядевшего на него с фотокарточки моложавого, с умным выразительным лицом генерал-майора Бессонова Л.H., бывшего начальника оперативного отдела штаба Белорусского Особого Краснознаменного округа, 1899 года рождения, члена ВКП(б), с военным академическим образованием. Он попал в плен при невыясненных обстоятельствах, был отправлен немцами в Чехословакию, город Седлице, где содержался на территории бывшего монастыря с генералами и другими лицами из начальствующего состава Красной Армии, где каждому из них предложили составить обзор об организации различных армейских служб, вплоть до контрразведывательной. Бессонов там же пытался организовать среди военнопленных партию так называемого «нового поколения», но конкурирующее власовское движение поглотило его организацию. Местонахождение неизвестно. Подлежит задержанию и аресту. Сазонов всматривался в симпатичное волевое лицо и думал: «Ну и угораздило же вас, товарищ генерал, вляпаться в такую историю! Это вам, голубчик, даром не пройдет, и будут теперь ваши родные до седьмого колена страдать за вас! Жену и детей вышлют в места, быть может, и не отдаленные, но денежного довольствия по аттестату лишат сразу. Устроиться на работу с такой мотивировкой высылки почти невозможно, в общем, ложись и помирай!..»

Дальше по алфавиту еще несколько генералов — и все с припиской «попал в плен при невыясненных обстоятельствах». Это намек на предательство, а что записано пером, — уже не вырубишь, не сотрешь, и будет оно висеть вечно!

Ну а еще дальше малопривлекательная физиономия генерал-лейтенанта Власова в очках. О нем по линии «Смерша» давно уже была дана подробная характеристика — более солидный документ по сравнению с короткой справкой над фотокарточкой. Почти на каждого разыскиваемого в альбоме была фотокарточка. Они смотрели на Дмитрия Васильевича, они были враги: пошли в услужение к немцам и ради сохранности своей жизни губили, калечили своих соотечественников — одной земли, одного уклада, где были их предки и будут жить их внуки!

В истории тысячелетнего государства было много необъяснимой, неоправданной жестокости, коварства, вероломства правителей и их подданных, были смуты, братоубийственные войны, измены, предательства, но такой измены, такого перехода на сторону врага история России не знала со времен Рюрика! В Первую мировую у немцев оказалось более полутора миллионов российских военнопленных, но не нашлось ни одного из них, кто бы добровольно взял оружие и стал воевать против своего же народа! А эта, третья по счету, Отечественная породила сотни тысяч тех, кто выступил против единственного, родного рабоче-крестьянского государства! Как, в результате чего это случилось? Такие вопросы не могли возникнуть у Дмитрия Васильевича, но не могло и не может быть, чтобы кто-нибудь в этой стране не задумался над этим явлением и не сделал вывод, что государство было больным, и только великое терпение народа позволило выдержать кровавый эксперимент насильственного удержания власти, породившей множество смертельно обиженных, затаивших мщение, злых и готовых сражаться с ним, когда пробил их роковой час!