«Леночка, родная моя, девочка моя любимая… Почему ты, почему этот нелюдь выбрал именно тебя? Маленькая моя девочка, ну почему же именно ты? Больно, пусто без тебя, холодно и незачем… Почему я отпустила тебя вечером к подруге? Почему именно тебя он выбрал? Господи, за что ты ее? Она же чистая, светлая, а он ее… а они ее сожгли, мою Леночку… Господи, да есть ли ты на самом деле, если допускаешь такое?..»
На негнущихся ногах Стас приблизился к скамейке, непрошеная, случайная считка продолжала рвать душу невыносимой мукой.
«Да как я смею жить, когда тебя нет, Леночка? Ты прости меня, глупую, слабую… Мы встретимся скоро, девочка моя… Очень скоро встретимся!»
Женщина стремительно вскочила, безумно огляделась. Ее взгляд упал на стремительно несущиеся по проспекту машины, и заплаканное лицо озарила пугающая радостная улыбка.
Холодная и в то же время — отчаянная решимость полоснула по нервам. Последние несколько метров Ветровский преодолел бегом.
— Постойте! — вскрикнул он, хватая осиротевшую мать за руку. — Подождите, пожалуйста!
Она удивленно и раздосадованно посмотрела на юношу, бывшего в этот миг единственной преградой к воссоединению с дочерью. А Стас, тяжело дыша, сжимал пальцами тонкую бледную кисть и не знал, не понимал, не чувствовал, что именно он должен сделать.
— Не делайте этого, пожалуйста, — пробормотал он, прекрасно осознавая, что это не те слова, неправильные, — сейчас она придет в себя, замкнется, вежливо и спокойно отошьет непонятно о чем говорящего парня, а потом придет домой и… кто знает, что именно она выберет? Ассортимент богатый: острое лезвие в теплой воде, или крепкая веревка на высоком турнике, сделанном для сына, или распахнутое настежь окно на седьмом этаже…
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — осторожно сказала женщина и попыталась высвободить руку. Но юноша сжимал пальцы крепко, ровно настолько, чтобы не причинить ей боли, но и не позволить вырваться. — Да отпустите же меня!
— Да, конечно, простите, только прошу — выслушайте! — взмолился Ветровский, чувствуя, как поднимается холодная металлическая стена, чтобы вновь оградить его от чужих эмоций.
— Хорошо, я вас слушаю, но отпустите же меня!
Стас разжал пальцы, виновато отступил на шаг.
— Вы извините, что я так… я просто видел вас, и… Не знаю, не могу это объяснить нормально, просто… — Он сбивался, не в силах подобрать слова. — Я просто хотел попросить вас, чтобы вы не делали этого, — собравшись с силами, выпалил он, поднимая голову.
— Я не понимаю…
Стена восстанавливалась с пугающей скоростью.
— О том, что вы собирались сделать, — сказал Стас, его взгляд стал жестким. — Вы смотрели на машины и думали, что они несутся с достаточной скоростью, чтобы удар был смертельным. Вы потеряли дочь и не хотите жить, считаете, что не имеете на это права. Я видел вашего сына и понимаю, что он вас не удержит — просто не захочет, такая мразь, как он…
— Молодой человек, вы говорите о моем сыне! — Она зло сощурилась, в глазах блеснула яростная, тигриная готовность защищать своего детеныша. — Будьте добры выбирать выражения, когда говорите о моем единственном сыне! — уже тише и спокойнее добавила женщина.
Стас не нашелся, что возразить. Нет, он мог сказать все, что думал о малолетнем эгоисте, но это ничего бы не дало. Материнская любовь слепа, и иногда это хорошо… жаль, что только иногда.
— Простите, я постараюсь быть корректнее, — проговорил он.
И тут до собеседницы дошло, о чем начал говорить этот странный юноша.
— Что вы имели в виду, говоря, что я смотрела на машины и думала… — начала она.
— Именно то, что сказал. Я не смогу ничего объяснить, но… вы обещали меня дослушать, — перебил ее Ветровский. — Вы хотите покончить с собой, я это знаю. Вы чувствуете себя никому не нужной, вы знаете, что сыну вы… не очень нужны, вы потеряли любимую дочь. Вы считаете, что на вас всем наплевать, никто не огорчится, если вас не станет, а вы воссоединитесь с дочерью. Просто скажите, я ведь прав.
Не отрывая завороженного взгляда от темно-карих глаз собеседника, она медленно кивнула — и словно бы в один миг лишилась последних сил. Опустила голову, устало осела на скамейку, пряча лицо в ладонях.
— Вы правы, — глухо произнесла женщина. — Вы правы. Да, я никому не нужна, сын меня не любит, моя дочь умерла — а я почему-то осталась жить. Это несправедливо, что я жива, когда Лены нет. И я хочу это исправить. И исправлю. Вы во всем правы. — Она говорила короткими, оборванными фразами, явно пытаясь сдержать рыдания. — Чего вы хотите?
— Я хочу только сказать, что нет людей, которые никому не нужны, — тихо ответил Стас, до боли стискивая кулаки — он вспомнил, как сам был уверен в собственной ненужности и как все изменилось после встречи с Вениамином Андреевичем. — Вы потеряли дочь… я не буду говорить, что понимаю, как это больно, потому что я не могу понять в полной мере, каково это, и никто, кто через такое не прошел, не сможет понять. Но совсем недавно я потерял своего отца, которого очень любил. И в какой-то степени я все же могу вас понять. Знаете, он не был мне родным. Он взял меня с улицы, голодного, озлобленного, малолетнего наркомана и бандита. Он сделал мне документы, он усыновил меня, помог поступить в институт, он… он научил меня быть человеком. А потом его убили. Пока я не встретил его, я тоже был уверен, что никому не нужен, а теперь точно знаю — не бывает тех, кто никому не нужен, просто некоторые люди еще не нашли тех, кому они нужны.
— Но как найти? — уже не сдерживая слез, спросила она, поднимая голову. В ее взгляде, все таком же потерянном и полном жгучей боли, затеплился едва различимый, еще очень маленький, готовый в любой миг погаснуть, но все-таки уже живой огонек надежды. — Как найти, где искать? Просто ждать?
— Можно — ждать, — кивнул Стас. — Но если ждать, не прикладывая усилий, то можно и не дождаться. Вы потеряли дочь… Знаете, сколько никому не нужных детей, брошенных родителями, содержится в нечеловеческих условиях в детских домах? Каждый из них, как бы ни казался замкнут и озлоблен внешне, мечтает всерьез только об одном — обрести семью, найти тех, кого можно будет любить и кто будет любить его. Они нуждаются в том, чтобы быть нужными просто так, чтобы просто жить — и быть нужным.
— Найти Лене замену? — Голос женщины дрогнул, она покачала головой. — Нет, я не…
— Вы никогда не найдете замену дочери, — оборвал ее Стас. — Вы просто найдете маленького человечка, который будет в вас отчаянно нуждаться, которого вы сможете любить и который будет любить вас. И самое главное — вы сможете воспитать его человеком. Я ни в коем случае не агитирую вас, не говорю, что следует поступить именно так, я просто называю как минимум один выход.
— Ребенок из детского дома… — проговорила она, словно пробуя мысль на вкус. — Ребенок из детского дома… Но мало ли кем могли быть его родители? А если наркоманы или убийцы…
Стас отступил на шаг, его взгляд стал холодным.
— Это вам решать, что важнее: дать шанс маленькой жизни или же решить, что риск слишком высок. Любовь и правильное воспитание способны изменить даже закоренелого наркомана и бандита, поверьте, я проверил это на себе. Решать вам. Я лишь назвал один из вариантов. Подумайте. Может быть, именно в эту минуту в холодной постели без одеяла и белья плачет девочка, потерявшая недавно родителей и оказавшаяся никому не нужной.
— Откуда вы знаете так много о детских домах?
— Я состою в благотворительной организации, занимающейся помощью одному такому дому. — Легенда давно была отрепетирована, и Стас выговорил ее без малейшей запинки — впрочем, легенда уже стала частью реальности. — Простите, мне пора. Если надумаете — адреса детских домов Петербурга можно узнать в городской сети.
Он развернулся и, не оборачиваясь, быстро пошел обратно к зданию крематория. Все, что Стас мог, он сделал, дальше решать будет она сама. Жить и быть нужной тому, кто, как никто другой, в этом нуждается, — или сдаться.
