Подобрался к ним и Ролинс.

Значит, это ты навел их на нас, спросил он, глядя на мальчишку сверху вниз.

Ничего я их не наводил.

Они знали, что нас было трое, сказал Джон Грейди.

Вот именно, поддакнул Блевинс.

Ни черта они не знали. Если бы они вернули лошадь, то плюнули бы на нас. Похоже, этот гаденыш нас подставил, прошипел Ролинс.

Лошадь, между прочим, моя, с вызовом произнес Блевинс.

Теперь они уже могли как следует рассмотреть его. Он был тощий, грязный и в лохмотьях.

Это они увели у меня лошадь, седло и кольт!

Ролинс и Джон Грейди присели. Никто ничего не говорил, потом молчание нарушил Джон Грейди:

Что ты натворил, спросил он Блевинса.

Ничего особенного.

Но все-таки?

Ты прекрасно знаешь, что имении он натворил сказал Ролинс.

Значит, ты все-таки вернулся в Энкантаду?

Конечно. А что, нельзя?

Слушай, ты, говно, говори, что натворил. Выкладывай все как есть!

Нечего мне выкладывать.

Ну прямо! Так я тебе и поверил, сказал Ролинс.

Джон Грейди заметил, что у стены сидит старик и не сводит с них глаз.

Де ке кримен кеда акусадо эль ховен, [80]спросил он.

Асесинато, [81]сказал старик, поморгав.

Эль а матадо ун омбре? [82]

Старик снова заморгал и потом поднял вверх три пальца.

Что он сказал, спросил Ролинс.

Джон Грейди не ответил. Ролинс снова подал голос.

Что он сказал? Я и так понимаю, черт возьми, что сказал этот сукин сын…

Он сказал, что Блевинс убил троих.

Вранье, отозвался Блевинс.

Ролинс медленно осел на пол.

Все, нам крышка. Считай, что мы уже на том свете. Я знал, что этим все кончится. С той минуты, когда впервые увидел этого сучонка.

Это нам не поможет, отозвался Джон Грейди.

Умер только один, сказал Блевинс.

Ролинс поднял голову, посмотрел на него, потом встал, перешел на противоположный конец камеры и сел там.

Куидадо кон эль боте, предупредил старик.

Джон Грейди повернулся к Блевинсу.

Что я ему плохого сделал, спросил тот.

Расскажи, что произошло, попросил Джон Грейди.

Оказалось, что Блевинс устроился работать в немецкой семье в Палау в восьмидесяти милях к востоку от Энкантады. Когда он отработал второй месяц, то взял заработанные деньги, сел на своего коня и поехал через ту же самую пустыню, привязал коня у того же самого ручья и, одетый как все местные, отправился в город. Два дня он просидел у магазина, пока не увидел того самого человека с его пистолетом, торчавшим из-за пояса.

Ну и что же ты сделал, спросил Джон Грейди.

А сигаретки не найдется?

Нет. Ну так что ты сделал?

Жаль, что покурить нечего.

Ладно, рассказывай.

Господи, все бы отдал за табак!

Что ты сделал?

Я подкрался сзади и вытащил кольт у него из-за пояса. Вот и все.

И потом пристрелил его?

Он бросился на меня.

Бросился?

Угу.

И ты его пристрелил?

А что мне еще оставалось делать?

Это точно, усмехнулся Джон Грейди.

Я не собирался убивать сукина сына. Это вовсе не входило в мои планы.

А что потом?

Меня догнали у ручья, где я привязал коня. Парень, которого я сбил с лошади, выхватил дробовик.

Ну а ты?

У меня кончились патроны. Я все их расстрелял. Сам виноват.

Ты пристрелил одного из местных?

Да.

Насмерть.

Угу.

Какое-то время они сидели в темноте и молчали. Потом заговорил Блевинс:

Я ведь запросто мог бы купить патроны в Муньосе. И деньги у меня были…

Джон Грейди посмотрел на него. Ты хоть соображаешь, во что ты себя впутал? Блевинс промолчал.

Они не говорили, что собираются с тобой сделать?

Наверное, отправят в исправительную колонию.

И не мечтай.

Почему это?

Потому что для тебя это слишком большая удача, подал голос из своего угла Ролинс.

Они не могут повесить меня. Мне еще мало лет.

Ради тебя они пойдут на святую ложь, сказал Ролинс.

Не слушай его. В Мексике нет смертной казни, сказал Джон Грейди.

Ты знал, что они ищут нас, спросил Ролинс.

Ну, знал… А что с того. Что мне было делать? Послать вам телеграмму?

Джон Грейди молчал. Он решил, что Ролинс ответит мальчишке, но тот ничего не сказал. Тень от решетки косо лежала на дальней стене, словно душная и затхлая атмосфера камеры искажала этот расчерченный квадрат для игры в крестики и нолики.

Джон Грейди расстелил на полу свое одеяло и сел на него.

Они тебя хоть выпускают отсюда? Разрешают гулять?

Не знаю.

Это как прикажешь понимать?

Я не могу ходить.

Не можешь ходить?

Ну да, я же сказал тебе.

С чего это ты вдруг разучился ходить, снова подал голос из своего угла Ролинс.

С того, что они перебили мне ноги к чертям собачьим, вот с чего!

Они сидели в молчании. Начало темнеть. Старик стал храпеть. Издалека, из поселка, доносились разные звуки. Лай собак. Мать звала ребенка. Где-то в бескрайней ночи радио передавало народные мексиканские мелодии.

В ту ночь Джону Грейди приснилось, что он оказался на высокогорной равнине, где весенние дожди вызвали к жизни буйную траву и полевые цветы. Ковер из желтых и голубых цветов простирался до бесконечности, а он, Джон Грейди, гонял вместе с жеребцами. Они носились по этому ковру за кобылами, а жеребята бегали за своими матками, приминали цветы, поднимая вверх облачка пыльцы, которые на солнце казались крупинками золота, а вокруг сверкали лоснящиеся гнедые и рыжие бока и спины. Они мчались по столовой горе, и земля гудела под его ногами и конскими копытами. Кони растекались по долине словно бурный поток, и гривы и хвосты превращались в пену, и кроме них в этих высях не было больше никого и ничего, и никто из них – ни он, ни жеребцы, ни кобылы, ни жеребята – не ведали страха. Они были захвачены тем самым волшебным ритмом, который есть движение мира и о котором нельзя говорить обычными словами – можно лишь воссылать ему хвалу.

Утром открылась дверь камеры, вошли двое тюремщиков, надели наручники на Ролинса и увели его. Джон Грейди встал и спросил, куда его ведут, но ему никто и не подумал ответить. Ролинс вышел не оглянувшись.

Капитан сидел за своим серым столом, прихлебы вал кофе и читал монтерейскую газету трехдневной давности. Он посмотрел на Ролинса.

Пасапорте.

У меня нет паспорта.

Капитан посмотрел на него с притворным удивлением.

Нет паспорта? А удостоверение есть?

Ролинс потянулся скованными руками к левому заднему карману брюк. Он, однако, никак не мог просунуть в карман пальцы. Тогда капитан кивнул одному из тюремщиков, и тот вытащил из кармана Ролинса бумажник и подал его капитану. Он откинулся на спинку стула.

Кита лас эспосас. [83]

Тогда тюремщик вытащил связку с ключами, отомкнул наручники Ролинса и, положив их к себе в карман, отошел назад. Ролинс стоял, потирая запястья. Капитан вертел в руках почерневший от пота бумажник. Он посмотрел на него с обеих сторон, покосился на Ролинса. Затем открыл бумажник, вытащил карточки, вынул простреленные американские деньги, а также целые мексиканские песо. Выложив все это на стол, капитан снова откинулся на спинку стула, сложил руки, постучал указательными пальцами по подбородку и снова посмотрел на Ролинса. Ролинс услышал, как за стеной снаружи заблеяла коза, потом загомонили дети. Палец капитана описал круг.

Повернись.

Ролинс повернулся.

Спусти штаны.

Что?

Спусти штаны.

За каким хреном?

Капитан, похоже, сделал какой-то жест, потому что один тюремщик шагнул вперед и, вынув из заднего кармана резиновую дубинку, огрел ею Ролинса по голове. В глазах Ролинса вспыхнули молнии, все вокруг поплыло, колени подогнулись, и он стал судорожно хватать руками воздух. Потом он понял, что лежит ничком, уткнувшись носом в щербатый пол, от которого пахнет пылью и хлебом. Момента падения он не помнил. Он стал медленно подниматься. Мексиканцы ждали, когда он встанет на ноги. Других дел у них явно не было.