Ты так и не сказал мне, какой ответ собираешься ей выдать.

Я сделаю все, что она попросит.

А что она попросила?

Пока ничего.

Они замолчали, глядя на костер.

Ты ей дал слово?

Сам толком не знаю – дал или не дал.

Но ты или дал слово, или нет. Иначе не бывает.

Я и сам так подумал бы. Но я, честно, не знаю.

Пять дней спустя Джон Грейди спал у себя в каморке. Вдруг раздался стук. Кто-то стоял у двери. Сквозь щели между досками пробивался свет.

Кто там?

Это я, прошептала Алехандра.

Сейчас.

Он встал, натянул в темноте штаны, отворил дверь. За порогом стояла Алехандра с фонариком в руках, направив луч в землю.

Она подняла фонарик, словно подтверждая, что это она. Джон Грейди растерялся. Он не знал, что сказать.

Который час, наконец спросил он.

Не знаю. Наверное, одиннадцать.

Он бросил взгляд через узкий проход на дверь каморки конюха.

Мы разбудим Эстебана, прошептал он.

Тогда пригласи меня к себе.

Он сделал шаг назад, и она прошла мимо, обдав его запахом духов, шурша одеждой. Он поспешно закрыл дверь, опустил задвижку и обернулся к ней.

Лучше я не буду зажигать свет, сказал он.

Не надо. Движок все равно не работает. Ну что она тебе сказала?

Разве она от тебя это скрыла?

Нет. Но я хочу все услышать от тебя.

Сядь.

Алехандра устроилась на краешке кровати, подогнув под себя ногу. Горевший фонарик она сначала положила на одеяло, а потом спрятала под него.

Она не хочет, чтобы нас видели вместе, начал Джон Грейди.

Наверное, Армандо наябедничал. Когда ты ставил в конюшню вороного.

Наверное.

Не потерплю, чтобы она мной командовала, сказала Алехандра.

Необычное освещение придавало ей театральный, загадочный вид. Она провела рукой по одеялу, словно что-то с него стряхивая. Потом посмотрела на Джона Грейди. Ее лицо было бледным и серьезным. Глаза почти совсем спрятались в тенях и лишь иногда напоминали о себе, поблескивая. Горло чуть подрагивало. В лице и фигуре появилось нечто новое. То была печаль.

Я думала, ты мне друг.

Ты только скажи, что мне сделать. Я сделаю…

Ночная роса прибила пыль на дороге, что вела к сьенаге, и они ехали рядом шагом, без седел и уздечек, управляя веревочными недоуздками. Тихо вывели лошадей через ворота на дорогу, сели и поехали рядом к сьенаге, туда, где на западе взошла луна, за сараями, где стригли овец, лаяли собаки, а им отвечали из своих конур борзые, а он закрыл ворота, повернулся к ней, под ставил сложенные руки, чтобы ей было легче забраться на коня, а потом отвязал своего жеребца от ворот и встал ногой на поперечину, чтобы самому сесть верхом, и они поехали рядом по дороге на сьенагу а на западе взошла луна, похожая на салфетку, которую хозяйка повесила сушиться, и лаяли собаки…

Иногда они возвращались только на рассвете. Джон Грейди ставил жеребца в стойло, шел на кухню завтракать, а потом, час спустя, встречался с Антонио на конюшне, и они шли мимо дома геренте в загон, где томились в ожидании кобылы.

Они отправились на запад, к столовой горе, что была в двух часах езды от асьенды. Иногда он разводил костер, и они сидели и смотрели туда, где в море тьмы слабо поблескивали огоньки ворот асьенды. Им казалось, что эти огоньки начинают двигаться оттого, что мир, простиравшийся внизу, начинал вращаться вокруг какой-то иной оси. Они смотрели, как с неба па дают звезды, сотни звезд, и она рассказывала ему об отце, его семье, о своей жизни в Мехико.

На обратном пути они сворачивали к озеру, лошади заходили по грудь и пили воду, а по черной поверхности бежали круги, и звезды в озере начинали качаться и подпрыгивать, а когда в горах шел дождь, то у озера делалось теплее, и одной такой ночью он уехал от нее по берегу, через ивняк и осоку, соскользнул с жеребца и сбросил сапоги, одежду и вошел в озеро, луна убегала от него по черной глади, и где-то в камышах крякали утки. Вода была черной и теплой, он зашел поглубже и раскинул руки в воде, которая показалась ему как темный шелк, и он повернулся и стал смотреть туда, где за этой чертой стояла на берегу она рядом с конем, и он увидел, как она стала раздеваться и, оставив одежду, бледная, очень бледная, словно хризалида, вошла в воду.

Она шла к нему, а потом на полпути остановилась и оглянулась. Она стояла в воде и дрожала, но не от холода, потому что было очень тепло. Не говори ей ничего. Не окликай ее… Когда она подошла к нему, протянула руку, он взял ее ладонь в свою. На фоне ночной черноты Алехандра была такой белой, что казалось, светится тем самым негасимым холодным светом, что и луна в небе или гнилушки в ночном лесу. Сначала ее длинные волосы развевались за спиной, потом поплыли по воде. Она обняла его свободной рукой и посмотрела на луну, а он стоял и молча глядел на нее. Потом их взгляды встретились. Прелесть воровства у времени. Сладость похищенной плоти… Чудо предательства…

Цапли, дремавшие на одной ноге в камышах, стали вынимать из-под крыльев свои клювы и смотреть на них.

Me кьерес, [61]спросила она.

Да, ответил он и назвал ее по имени. Да, да, да…

Джон Грейди пришел с конюшни умытый и причесанный и сел на ящик рядом с Ролинсом под рамадой барака в ожидании ужина. Они сидели и курили. Из барака доносились голоса и смех пастухов. Потом вдруг наступила тишина. Из дверей вышли двое вакеро и остановились, глядя на дорогу. Ролинс повернул голову туда, куда смотрели они. По дороге гуськом ехали пятеро конных полицейских на крепких и сытых лошадях. Полицейские были в форме цвета хаки, у каждого в кобуре был пистолет, а у седла чехол с винтовкой. Когда они поехали мимо барака, то старший повернул голову, разглядывая и тех, кто стоял в дверях, и тех, кто сидел под навесом. Затем они скрылись за домом геренте. Полицейские приехали с севера. Судя по всему, они направлялись к крытому черепицей дому асьендадо дона Эктора Рочи.

Когда поздно вечером Джон Грейди возвращался на конюшню, у дома под пеканами стояли пять лошадей. Они не были расседланы, а утром уже исчезли. Следующей ночью Алехандра пришла к нему в постель и приходила так девять ночей подряд. Она закрывала за собой дверь каморки, включала свет и опускала задвижку, а потом сбрасывала с себя одежду и оказывалась рядом с ним на узкой кровати, обдавая его запахом духов, накрывая волной густых длинных волос. Она совершенно забыла об осторожности и только повторяла: «Мне все равно… Мне все равно». А когда он зажимал ей рот ладонью, чтобы она не стонала, она прокусывала ему руку до крови. А потом засыпала, положив голову ему на грудь, а он никак не мог заснуть. А потом, когда небо на востоке начинало сереть, она вставала и шла на кухню завтракать, словно просто очень рано проснулась.

Потом она снова уехала в Мехико. На следующий вечер, возвращаясь к себе, он увидел Эстебана и заговорил с ним, и старик ответил, глядя куда-то в сторону. Джон Грейди умылся и отправился в дом на кухню, где пообедал, после чего асьендадо позвал его в столовую, где они уселись за большой стол и стали просматривать амбарную книгу. Асьендадо задавал вопросы и делал пометки против кличек кобыл. Потом откинулся на спинку стула и, молча куря сигару, уставился в стол, постукивая карандашом по полированной крышке. За тем он поднял взгляд на Джона Грейди.

Хорошо. Как дела с Гусманом?

Пока я еще не готов перейти ко второму тому.

Гусман великолепен, сказал дон Эктор с улыбкой. Ты не читаешь по-французски?

Нет, сэр.

Проклятые французы отлично пишут о лошадях. А в бильярд не играешь?

Простите, не понял, сэр?

В бильярд, говорю, не играешь?

Немного играю. Во всяком случае, в пул умею.

В пул? Понятно. Не хочешь сыграть?

С удовольствием.

Отлично.

Асьендадо закрыл амбарную книгу, отодвинул стул, встал. Джон Грейди последовал за ним в холл. Они прошли через библиотеку, гостиную и остановились у двойных дверей в ее дальнем конце. Асьендадо распахнул двери, и они оказались в темной комнате, где пахло плесенью и старым деревом.