– Ну что, жалеете, что приехали?

– Господи, с чего вы взяли?

– Ди мне рассказала. Про вчерашний вечер. Вы меня простите, ладно? Я знала, что так и будет, и просто струсила.

Дэвид улыбнулся:

– Да я и сам попросил бы разрешения выйти из-за стола, если бы понял, к чему дело идет.

Уродка поцеловала два сложенных пальца и коснулась ими плеча подруги, передавая поцелуй.

– Бедняжка Ди. Вечно я оставляю ее одну справляться с этим.

Бедняжка Ди улыбнулась, не поднимая глаз.

– И как долго вы думаете продержаться? – спросил Дэвид.

Уродка чуть суховато кивнула в сторону Мыши: ей отвечать. Та покачала головой:

– Не думаю о будущем.

– Как бывший преподаватель живописи…

– Я знаю.

Уродка опять состроила гримаску – Дэвиду:

– Здравый смысл здесь не имеет смысла.

Мышь возразила:

– Не в этом дело.

– Просто трудно расстаться?

– Полагаюсь на волю случая, наверно. Если уж занесло сюда по воле случая, пусть случай отсюда и уносит.

– И как же это вас сюда занесло?

Она взглянула на Уродку: взгляд иронический и вопрошающий, видимо – их общий секрет.

– Да ладно, скажи ему.

– Глупость ужасная.

Мышь потупилась, избегая встретиться с ним глазами.

– Я весь – внимание, – совсем тихо произнес Дэвид.

Мышь отвела от подбородка одну ладонь; принялась теребить траву; маленькие груди – в тени; пожала плечами.

– Прошлым летом. В августе. Я была здесь, во Франции, с другом. Он тоже изучает искусство. Скульптор. Увлекался тогда неолитом. Мы добирались до Карнака автостопом. – Она взглянула на Дэвида. – Знаете, эти менгиры и целые аллеи камней, выстроившихся по росту?[91] Мегалит? По чистой случайности на шоссе номер двадцать четыре – из Ренна – нас подобрал учитель из Плермеля. Подвез немного. Мы ему сказали, что мы – из Англии, изучаем живопись и скульптуру. А он рассказал нам про Генри. Разумеется, мы многое о нем знали – это же известное имя. Я даже знала, что он живет где-то в Бретани. – Она согнула одну ногу в колене, помахала в воздухе пяткой. Ложбинка на спине, загорелые нежные щеки. Тряхнула головой. – Просто абсурд какой-то: а хватит у нас безрассудства – взять и вот так заявиться к нему без спроса? Просто пойдем да постучимся в дверь. Поставили палатку в Пэмпонском лесу. Назавтра – утром, часов в одиннадцать, – явились к Генри. Сделали вид, что не заметили надписи на воротах. Ждали, что нас погонят взашей, да так оно почти и было. Только нас понесло без остановки: мы обожаем его работы. Он – вдохновитель нашей молодежи. И всякое такое. Несли полнейшую чушь. А ему вдруг все это по душе пришлось – у нас же хватило смелости к нему заявиться… Ну, вы понимаете. И все это происходит на пороге. Но тут нас впустили в дом. И он нам кое-что показал. Картины в большой комнате. А мы чуть не все время едва от смеха удерживались. Эта его манера говорить… то ли спятил старый чудак, то ли он вообще пустое место… – Она вытянула на траве обе руки и внимательно их разглядывала. – А потом – его студия. Я увидела, что он делает. Может, вы и сами вчера это почувствовали. Как громом поразило. Попадаешь в совершенно иной мир. – Она опять подперла подбородок руками и не отрывала глаз от лесной чащи за спиной Дэвида. – Тратишь три года, чтобы научиться правильно воспринимать живопись. Правильно писать. В результате понимаешь и умеешь еще меньше, чем раньше. Потом на твоем пути попадается такой вот нелепый старый хрыч, который и пишет и понимает все не так, как надо. И это – настоящее. И становится ясно, что все твои маленькие победы, вместе с твоим хваленым интеллектом в придачу, на самом деле ничего не стоят. – Тут вдруг она спохватилась и быстро проговорила: – Ох, простите, я вовсе не имела в виду, что вы должны были почувствовать то же самое. Но со мной было именно так.

– Да нет, что вы. Я прекрасно вас понимаю.

Мышь улыбнулась:

– Ну и зря. Вы-то несравнимо лучше.

– Сомневаюсь. Но это к делу не относится.

– Вот, собственно, и все. Да, еще, в самом конце Том отправился за фотоаппаратом – мы ведь бросили рюкзаки во дворе. Генри говорит мне, что я ужасно привлекательная «девчурка», жалко, хотел бы он быть помоложе. Ну, я засмеялась, говорю, а я хотела бы быть постарше. Тут он вдруг берет мои руки в свои. И целует мне руку. Ужасно старомодно. Так все быстро получилось. Вернулся Том, сделал несколько снимков. Вдруг Генри говорит, может, останетесь – приглашаю на ланч. Но мы подумали, это он из вежливости и нам следует отказаться. Идиоты! Он никогда ничего не делает из вежливости. Без причины. Может, я тогда уже это поняла, что-то такое в его взгляде… Но я знала – Тому надо ехать дальше. Ну, этот отказ все сразу как-то разрушил. Знаете, как это бывает, отказываешь кому-то в чем-то, просто считаешь – это ему вовсе не важно, потом – слишком поздно – понимаешь, что очень важно. – Она мельком глянула в сторону ели. – Думаю, он решил, что мы все это затеяли просто для смеха, что сам он нам вовсе не интересен. Так оно и было, в общем-то. Он же – знаменитость. По-дурацки все вышло. Будто мы просто за знаменитостями охотимся. – Она помолчала. – Странно. Когда мы уходили, у меня такое гадкое было чувство. Хотелось вернуться.

Мышь долго молчала. Уродка скрестила на траве руки и удобно, как на подушку, уложила на них голову, лицом к подруге.

– Вернулись в Лондон. Через два семестра – девять месяцев прошло, – а я себе места не нахожу. С Томом все кончилось. Чувствую, ничего я в Королевском колледже не получаю. Они тут ни при чем. Все дело во мне самой. – Ее пальцы снова принялись теребить траву. – Когда познакомишься со знаменитым художником, начинаешь смотреть на его работы совсем иначе. Начинаешь видеть. Я не могла забыть тот августовский день. Как мы низко поступили с этим человеком, а он-то ведь всего-навсего несчастный одинокий старик, к тому же еще и не умеющий выражать свои мысли словами. Ох, ну и много еще всего в том же роде… И о собственной работе. И в один прекрасный день я села и написала ему письмо. О себе. И о том, как мне жаль, что мы отказались от ланча. Жаль, что вот так взяли и ушли. И что, может, ему нужна помощь по дому. Или смешивать краски. Да все, что угодно.

– А он помнил, кто вы?

– Я послала ему один из снимков, которые Том тогда сделал. Генри и я – стоим рядом. – Она улыбнулась каким-то своим мыслям. – Письмо это было из тех, что, как только отправишь, в дрожь от стыда бросает. При мысли, что ты такое написала. И я знала – он не ответит.

– Но он ответил.

– Телеграммой. «Всегда рад взять хорошенькую девушку. Когда?»

– Генри – лапочка, – сказала Уродка, – весь в этом. Без обиняков.

Мышь глянула на Дэвида и поморщилась.

– Приехала, ни о чем таком и не помышляя. Разумеется, я слышала о его прошлом. О его репутации. Но думала: я с этим справлюсь. Установлю отношения сама – дедушка и внучка, и все тут. А не то – просто уеду. Если станет совсем уж невмоготу. – Она снова потупилась. – Но у Генри имеется одно совершенно необыкновенное качество. Прямо мистика какая-то. Не говоря уж о его картинах. Он как-то умеет… растворить, рассеять что-то в тебе… Какие-то вещи уже не кажутся важными, теряют значение. Ну, вот это, например. Учишься не стыдиться своего тела. И наоборот: стыдиться условностей. Он как-то раз прекрасно это сформулировал. Сказал: исключения не подтверждают правил, они просто суть исключения из правил. – Ей явно не хватало слов. Она улыбнулась Дэвиду. – Тяжело объяснять это, кто нас поймет? Надо просто влезть в нашу шкуру, чтобы понять.

– А вообще-то все это скорее на уход за больным похоже, – сказала Уродка.

Помолчали. Потом Дэвид спросил:

– Ну, а вы как сюда попали, Энн?

Ответила ему Мышь:

– Мне становилось трудновато. Не с кем словом перемолвиться. В Лидсе мы вместе квартиру снимали. Переписывались. Я знала, что Энн не очень-то довольна тем, как у нее преддипломная практика идет. Ну, как только она закончила…