Кровь отлила от лица Леммера.

— Я уверен в этом. Я уверен, прежде чем избавиться от назойливых заказчиков, ты получил от них сполна. Что ты предпочитаешь вместо героина? Стрихнин? Серную кислоту? — Грэхем кивнул, увидев выражение ужаса на лице Леммера. — Я нашел немного серной кислоты в машинном отделении. На шприц хватит. Агония будет невыносимой. Нужно только попасть в вену.

Леммер зажмурился, пот со лба заливал ему глаза.

— Вы не сделаете этого.

— Когда я был солдатом, первый урок, который я усвоил, заключался в том, что никогда нельзя недооценивать противника. — Грэхем проткнул кожу на сгибе локтевого сустава правой руки Леммера. — Одну секунду, сейчас я найду вену.

— Для кого ты украл картину? — повторила Сабрина.

— Нашел! — провозгласил Грэхем и вдавил иголку.

— Ладно, я все скажу, — заорал Леммер, его глаза не отрывались от иглы. — Его зовут Хамильтон, Теренс Хамильтон.

— А где найти Теренса Хамильтона? — спросила Сабрина.

— Калверстрат. Рядом с «Мадам Тюссо». Там находится его галерея.

— Зачем ему эта картина? — продолжала допрос Сабрина.

— Он не сказал, — с трудом ответил Леммер, изо рта у него текли слюни.

Грэхем пошевелил конец иглы.

— Я не знаю, клянусь, не знаю, — вскричал Леммер, его лицо исказил ужас. — Он сказал только, что за картину даст тысячу гульденов. Из них пятьсот для моих помощников. Мы стащили картину и доставили ее в галерею. Он заплатил, и мы ушли. Я не знаю, что было дальше. Вы должны мне верить.

Грэхем вытащил шприц, засунул в рот Леммеру платок и присоединился к Сабрине, которая ждала его у порога. У двери оглянулся:

— Не беспокойся, «дочка» скоро вернется.

Глаза Леммера пылали ненавистью.

— Ты придумал тонкий трюк — выдать за серную кислоту раствор гигиенического талька, который ты там нашел, — сказала Сабрина, когда они вышли на улицу. — Слава Богу, он не догадался.

Грэхем пожал плечами.

— Если бы догадался, он был бы уже мертв.

— Но тальк же безвреден, — сказала Сабрина, недоуменно подняв брови.

— Тальк — да, — ответил Грэхем и пошел ловить такси.

Сабрина сказала водителю, куда ехать, подняла защитное стекло между водителем и пассажирским сиденьем и, нахмурившись, повернулась к Грэхему:

— Ты солгал мне, Майк. Снова повторяется старая история. Когда же ты наконец начнешь мне доверять? Или я требую слишком многого?

Грэхем задумался над ее словами, глядя на стекло перед собой.

— Я доверяю тебе, Сабрина. Если бы не доверял, я давно бы уже перешел в другую команду.

Его спокойствие удивило ее; и гнев несколько улегся.

— В таком случае, почему ты обманываешь меня?

— Ты действительно не понимаешь?

Гнев сразу сменился в ее душе чувством вины.

— Нет, — нерешительно сказала она.

— Ты знаешь, что после похищения Керри и Мики, я проходил психотерапевтическое лечение?

Она кивнула, глядя ему в лицо. Он давал ей редкую, пусть и ограниченную, возможность заглянуть в свой сложный внутренний мир, как-то объясняющий его тяжелый характер.

— Ты также, вероятно, знаешь, что я отказался помогать врачам. Любое копание в моем внутреннем мире вызывало у меня только негативную реакцию. — Он улыбнулся про себя. — Меня даже демонстрировали студентам Принстона.

— У тебя на это были причины, — мягко сказала она.

— Да. Одиннадцать лет я был в «Дельте», там у меня было много друзей, в особенности после того, как я женился на Керри. Рождество было семейным праздником, но Новый год мы всегда встречали с «Дельтой». Вечеринка устраивалась на одной и той же ферме в Канзасе, где можно было шуметь вволю хоть до утра. Я хочу сказать, что «Дельта» была как одна семья. Затем произошло похищение. Кто-то, а может, и не один, я не знаю, проговорился о нашей миссии в Ливии. Это сразу подорвало глубокое доверие, которое не знало сбоев одиннадцать лет. Когда я пришел в ЮНАКО, я должен был залечить душевную рану, мне пришлось начать все заново. Как я уже сказал, я доверяю тебе. Но до определенных пределов. То же самое и в отношении К.В. Должно пройти немало времени, чтобы все стало как в «Дельте».

— Но в ЮНАКО никогда не будет, как в «Дельте», разве ты не понимаешь?

— Да, понимаю, но надо же с чем-то сравнивать, а у меня есть только «Дельта».

Грэхем перевел взгляд на проходящие мимо машины, потом повернулся к ней:

— Что бы ты сделала, если бы я в плавучем домике сказал тебе, что в шприце серная кислота, а не тальк?

— Я не допустила бы, чтобы дело зашло так далеко. Ты настолько непредсказуем, что я не была бы уверена, что ты не введешь ее Леммеру, если он откажется говорить.

— Я сделал бы это, не моргнув глазом.

— И хладнокровно убил бы его?

Грэхем с досадой покачал головой:

— Мы очень разные. Я не побрезговал бы опуститься на один уровень с Леммером, чтобы вырвать у него необходимую мне информацию. А ты защищала бы его.

— Это неправда, — гневно выпалила она. — Я ненавижу Леммера и ему подобных не меньше тебя, но изображать из себя одновременно судью, присяжных и палача не буду. Правосудие распространяется и на преступников.

— Правосудие? Которое таких торговцев наркотиками, как Леммер, приговаривает к десяти годам тюрьмы притом, что они искалечили несчетное число невинных жизней своей мерзкой торговлей, а спустя пять лет те вновь оказываются на свободе, даже на той же улице, где их взяли? Которое приговаривает террориста к пожизненному заключению за убийство невинных людей во имя неведомых даже самому ублюдку целей, а затем отпускает его на свободу, получив в качестве выкупа от других таких же ублюдков жизнь невинных людей? Почему ты не спрашиваешь у пострадавших семей, что они думают о правосудии?

— Я понимаю, о чем ты говоришь, Майк, но если ты готов хладнокровно убивать таких, как Леммер, ты станешь таким же, как они.

— Не согласен. Они противопоставляют себя закону, я же стою над законом, в этом вся разница.

— Отличное оправдание, просто прекрасное!

— И я останусь при своем мнении, пока органы правосудия во всем мире не начнут проявлять больше сочувствия к жертвам вместо того, чтобы искать неуместные оправдания для преступников.

Такси остановилось, и водитель постучал по разделительному стеклу и показал им галерею. Это был старинный дом состоятельного голландского дворянина, дата его возведения — 1673 — была витиевато выбита на фронтоне над окнами третьего этажа. Слова «De Terence Hamilton yaleriij» были выведены черными готическими буквами над архитравом, ниже был номер телефона.

— Этого я беру на себя, — сказала Сабрина и открыла дверь.

— Беспокоишься, что я плохо обойдусь с ним?

— Не без того, — ответила она и показала на запачканный кровью пиджак. — Может вызвать нездоровый интерес.

— Ага, понял, — пробормотал он и откинулся на спинку сиденья.

Она попросила водителя обождать, перешла улицу и подошла к галерее. По фотографиям картин, которые украшали стены, она быстро заключила, что галерея специализируется на работах голландских художников: от библейских сцен пятнадцатого века Босха и Гертдена до модернизма Мондриана и экспрессионизма Крайдера двадцатого века.

— Kan ik u helpen? — спросила одна из служащих.

— Надеюсь, — сказала с улыбкой Сабрина. — Мне бы хотелось увидеться с мистером Хамильтоном.

— Вы договаривались о встрече? — спросила служащая на безупречном английском.

— Боюсь, что нет, но я уверена, что он не откажется со мной поговорить. У нас с ним общий знакомый — Ян Леммер.

Женщина удалилась. Через минуту она вернулась:

— Мистер Хамильтон просит вас подняться к нему в кабинет. Вот по этой деревянной лестнице.

Сабрина поднялась наверх и оказалась перед дверью, на которой висела табличка: «Т. Хамильтон — директор». Она постучала.

— Войдите.

Хамильтон, мужчина лет шестидесяти с выразительным лицом, сидел за черным столом, окруженный полотнами Брака и Пикассо. На стене за столом висела большая репродукция картины Коха «Стрелковый тир».