Он улыбнулся, и я поняла, что обманулась первым впечатлением. Его улыбка больше напоминала оскал. Оскал волка, пребывающего в игривом настроении. Услужливая память не замедлила подсказать, что «лик» в переводе с древнегреческого как раз и означает «волк».
– Слышь, Серега. Представь меня, – «волк» спрятал клыки и снова стал походить на обычного доходягу, для чего-то нацепившего краповую бандану и щеголяющего солдатским медальоном.
– Павел Челноков. Ника Валерьевна Евсеева… – секретарь явно не знал, что делать с руками и уже по пятому разу перелистывал свой блокнот. – Шел бы ты по своим делам, Лик…
– Чего-о-о?.. – протянул старший сын, – Хочешь меня лишить удовольствия с нормальным человеком пообщаться? Мало я тебе в детстве морду чистил, Хамисов? Может, повторим?
Он уже шагнул вперед и сгреб Сережу за ворот белоснежной рубашки, когда моя рука легла поверх татуировки, синеющей на его жилистом предплечье. В этом жесте не было угрозы. Вздумай я призвать распоясавшегося сынка к порядку, сделала бы иначе. Просто во мне в очередной раз взяли верх дипломированный психолог и патологический пацифист.
– А почему Лик? – на этот раз улыбнулась уже я, заглядывая в его зеленые (отцовские) глаза, в глубине которых ощутимо штормило.
– В каком смысле? – Павел даже головой замотал, не успев переключиться с одного на другое.
– В самом прямом, – я все еще держала руку на пульсе. Потому что физический контакт очень важен, если вы хотите кого-то успокоить. – Вы же Павел! Так? Почему тогда Сергей вас Ликом зовет?
– Ну… – Павел отпустил секретаря и, повернувшись ко мне, пояснил. – Меня так с детства зовут. В двухлетнем возрасте я никак не мог собственное имя выговорить: Павлик. Хватало только на «Лик». Вот я и раскрыл вам страшную семейную тайну. Теперь ваша очередь. Кто это наградил вас таким имечком?
Я наконец отлепила руку от замысловатой татуировки и быстро сунула в карман. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь заметил, как она дрожит.
– Неужели ваши родители уже в пеленках разглядели в своей дочке будущую Никиту, но для отвода глаз выбросили из середины имени пару букв? – ухмыльнулся Павел.
– Нет, у них были другие соображения на мой счет. Но уж что выросло, то выросло.
– Потом наговоритесь, – перебил Сергей, почувствовав, что опасность миновала, – успеете еще. Ника теперь будет здесь жить, пока Эльку обратно в Англию не отправят.
Но только когда изломанная тень Павла втянулась вслед за хозяином в боковой коридор, он по-настоящему перевел дух.
– Фу-у-у… Видала? – после пережитого инцидента и моего своевременного вмешательства Сережа сразу и прочно перешел на «ты». – Говорил же: на голову больной. Что я ему такого сказал? А как завелся…
– Так вы – друзья детства? – мне очень хотелось списать свое любопытство на профессиональную необходимость иметь полную информацию обо всех членах семьи.
– Ага, как же! – фыркнул секретарь, открывая ключом притаившуюся за поворотом дверь. – Просто два года в одной школе учились. Я в седьмом, он в десятом. Когда ему аттестат на выпускном вечере вручали, учителя рыдали от счастья. Сколько крови им Пашка попортил! И говорили, что исправить его может только армия.
– Ну и как, исправила?
– Нет, конечно. Потому как он в нее не пошел. Шеф Паху в юридический запихнул, несмотря на ожесточенное сопротивление. И, как ни странно, угадал. Пашке даже красный диплом светил, только он с последнего курса документы забрал и в ОМОН подался. Сказал, что, прежде чем карьеру делать, хочет «пороху понюхать».
С этими словами Сережа распахнул дверь и, посторонившись, пропустил меня в комнату. Так, ничего себе комнатка. С плоским телевизором, ноутбуком на туалетном столике, мягким диваном и окном во всю стену, из которого открывался идиллический вид на пруд с белыми и черными лебедями. Честно говоря, не знала, что в нашей стране встречаются уголки, так напоминающие родовые поместья старушки Европы.
– Ванная и туалет налево за углом, – просветил меня Сережа. – Белье меняют раз в три дня. А вообще, жить можно. Я тут уже второй год обитаю. Далековато, правда, до города, но тебе полагается машина. Эльку возить. Завтра ключи получишь, доверенность.
– А сегодня можно? Мне ведь устроиться надо, вещи перевезти… Как раз до вечера переехала бы. Чтобы с утра сломя голову сюда не нестись. Похоже, господин Челноков не терпит опозданий.
– Это уж точно… Ладно, пойдем в гараж. Покажу тебе нашу конюшню.
Вынув мобильник, Сергей быстро распорядился насчет машины для гувернантки и распахнул передо мною дубовую дверь.
В гараж мы двинулись другим путем. Похоже, Сергей решил завершить экскурсию и показать остальную часть коттеджа, с тайным желанием вогнать меня в трепет перед моим новым шефом. Проходя мимо одной из множества одинаковых темно-коричневых дверей, я расслышала тихие гитарные переборы. В ответ на мой вопросительный взгляд Сережа пояснил:
– Паха страдает. У него настроение меняется по пять раз в день.
– Чего страдать-то? – неприязненно буркнула я, пытаясь затолкать поглубже воспоминания об электрических разрядах, пробежавших по моей руке, во время «физического контакта с объектом». – Здоровый мужик. Омоновец… Погоди-ка. Так он со своим ОМОНом в Чечне воевал?
– Нет, не получилось, – покачал головой Сергей, сразу утратив ехидство. Они только в Чечню вошли, как их колонна под обстрел попала. Пашку сразу контузило, он даже из бэтээра выскочить не успел. Поэтому жив остался. Один из всех. Врачи потом говорили – череп чуть не надвое раскололся, вот боевики его за мертвого и посчитали.
От таких слов меня передернуло, но Сережа ничего не заметил и продолжал:
– Шеф всех светил медицины на уши поставил – вытащили Пашку с того света. И с мозгами у него почти все в порядке – он меня в шахматы, как щенка делает. Одна только проблема осталась – агорафобия – боязнь открытого пространства. Три года прошло, а Пашка до сих пор из дома не выходит. Шеф и так на врачей наезжал и сяк, а они говорят, что физически он здоров. И психически. Почему выходить из дома боится, они и сами не понимают. По идее, он замкнутых пространств должен бояться, тесных. Как тот БТР, в котором его шарахнуло.
– Понятно, – пробормотала я тихо, – Значит, он здесь как в тюрьме… Так и с ума сойти можно.
– Угу. Вот Пашка и сходит помаленьку. Особенно теперь. Первый год он выздоравливал. Второй – заочно институт заканчивал. А сейчас не знает, куда себя деть. Спасибо, что есть Интернет, – Пашка в нем сидит всю дорогу. Консультации кому-то дает. Даже какие-то копейки зарабатывает. У нас подключение круглосуточное. Так вот они с Генкой – это который младший – за сетевое время чуть ли не дрались. С этим Интернетом вообще облом получился. Раньше у нас локальная сеть была. Все компьютеры закольцованы. А потом Генка с какого-то сайта вирус занес и – «привет от хакеров». Чуть все дело отцовское не угробил. С тех пор у каждого члена семьи отдельный комп с отдельным подключением. У тебя, кстати, тоже. Можешь по сети хоть целый день гулять. Только боюсь, со временем будет не особо. Элька – непоседа, каких поискать. Загоняет она тебя.
– Посмотрим, кто кого загоняет! – усмехнулась я, усаживаясь за руль маленькой верткой иномарки (кстати, надо будет уточнить, какой именно), и жизнерадостно махнула рукой. – Не прощаюсь, еще увидимся.
Секретарь улыбнулся, махнул в ответ, и я покатила по узкой асфальтированной дорожке вдоль живой изгороди, окружающей ярко-зеленую лужайку. А когда тяжелые ворота раздались, выпуская машину на ведущую к шоссе грунтовку, настроение мое сделалось столь же безоблачным, как пышущее жаром июльское небо. И пусть завтра я горько пожалею обо всем, попав в бурлящий котел семейных страстей, но сегодня… Сегодня я – на коне. Пусть даже с бензиновым двигателем.
Вездесущее летнее солнце строило рожицы из расчерченного на квадраты окна, возле которого натужно тикали огромные напольные часы, напоминая о неумолимом времени. Но Владимир Андреевич Челноков ничего этого не замечал, рассеяно глядя вслед удаляющемуся «Рено». По лицу удачливого бизнесмена и заботливого отца пробегали неясные тени, то ли от волнуемой ветром листвы, то ли от волнующих Челнокова мыслей. Дождавшись, когда автомобиль с нанятой им телохранительницей скрылся за поворотом, он неспешно подошел к телефону. Повертел в руках завязанную узлом серебряную ложечку, набрал номер и, разобрав в трубке недовольное «Слушаю», поинтересовался:
