Мистер Пеппер стрельнул своим быстрым взглядом и уже собирался задать какой-то вопрос, но беседу продолжил Уиллоуби:

– Да, нелегко им приходится, этим капитанам! Три тысячи душ на борту!

– Да-да, правда. – Кларисса со значительным видом повернулась к Хелен. – Не правы те, кто считает, что больше всего изнуряет труд. Ответственность – вот что действительно тяжело. Думаю, по той же причине повару всегда платят больше, чем горничной.

– Ну, тогда няням следует платить вдвойне, но не платят же, – сказала Хелен.

– Верно, но подумайте, какое удовольствие проводить все время с детьми, а не с кастрюлями! – Миссис Дэллоуэй с бо́льшим интересом посмотрела на Хелен, заподозрив, что у той есть дети.

– Я бы предпочла быть поваром, чем няней, – ответила Хелен. – Ни за что не возьму на себя ответственность за детей.

– Матери всегда преувеличивают, – вступил Ридли. – Хорошо воспитанный ребенок не требует никакой ответственности. Мы с нашим проехали всю Европу. И ничего, только пеленай потеплей да укладывай в люльку.

Хелен рассмеялась. Миссис Дэллоуэй воскликнула, глядя на Ридли:

– Вы настоящий отец! Мой муж точно такой же. И после этого еще говорят о равенстве полов.

– Кто говорит? – вставил мистер Пеппер.

– Да-да, есть такие! – прокричала Кларисса. – Во время прошлой сессии мужу приходилось каждый день проходить мимо одной гневной дамы, которая только об этом и вещала.

– Она сидела у здания парламента, было так неловко, – подтвердил Дэллоуэй. – В конце концов, я набрался смелости и сказал ей: «Милейшая, вы тут только мешаете. Мне не даете пройти и себе вред причиняете!»

– Тогда она ухватила его за пальто и чуть не выцарапала ему глаза, – добавила миссис Дэллоуэй.

– Ну-у, это уж преувеличение, – сказал Ричард. – Нет, признаться, мне жаль этих людей. Сидеть на ступеньках, вероятно, страшно неудобно и утомительно.

– Так и поделом им, – коротко высказался Уиллоуби.

– О, здесь я с вами совершенно согласен, – отозвался Дэллоуэй. – Крайняя глупость и бессмысленность подобного поведения вряд ли у кого вызовут большее осуждение, чем у меня. А что касается этой шумихи, то, знаете ли, дай мне Бог сойти в могилу раньше, чем женщины в Англии получат избирательное право! Это все, что я могу сказать.

Торжественность, с которой ее муж произнес последние слова, подействовала на Клариссу, и она приняла серьезный вид.

– Немыслимо! – сказала она. – Но вы ведь не сторонник равноправия, правда? – обратилась она к Ридли.

– Да мне абсолютно все равно, – ответил Эмброуз. – Если люди так наивны, что полагают, будто избирательное право хоть чем-то улучшит их жизнь, так пусть получат его. Тогда скоро сами поймут, что к чему.

– Вижу, вы не политик, – улыбнулась Кларисса.

– Слава Богу, нет.

– Боюсь, ваш муж меня не одобряет, – сказал Дэллоуэй в сторону, обращаясь к миссис Эмброуз. Тут она вдруг вспомнила, что он ведь раньше был членом парламента.

– Неужели это дело никогда не казалось вам скучным? – спросила она, толком не зная, что ей следует говорить.

Ричард простер перед собой руки, как будто ответ был начертан на его ладонях.

– Вы меня спрашиваете, казалось ли мне когда-нибудь это дело скучным, и я, пожалуй, отвечу: да, бывало. Если же вы меня спросите, какую из всевозможных карьер для мужчины я считаю, беря в целом, со всеми за и против, самой увлекательной, самой завидной, не говоря уже о более серьезных ее сторонах, то я, конечно, скажу: карьеру политика.

– Да, согласен, – кивнул Уиллоуби. – В адвокатуре и в политике усилия вознаграждаются как нигде.

– Реализуются все способности человека, – продолжал Ричард. – Может быть, я сейчас затрону опасную тему, но что я, в общем, думаю о поэтах, художниках: когда речь идет о вашем деле – тут, конечно, с вами не потягаешься, но в любой другой области – увы, приходится делать скидки. А я вот ни за что не примирился бы с мыслью, что кто-то для меня делает скидку.

– Я не вполне с тобой согласна, Ричард, – сказала миссис Дэллоуэй. – Вспомни Шелли. В «Адонаисе», мне кажется, можно найти все и обо всем.

– Очень хорошо, читай «Адонаиса», – согласился Ричард. – Но всегда, услышав о Шелли, я повторяю про себя слова Мэтью Арнольда: «Что за круг! Что за круг!»

Это привлекло внимание Ридли.

– Мэтью Арнольд! Самонадеянный сноб! – фыркнул он.

– Пусть сноб, – отозвался Ричард, – но, с другой стороны, человек, живший в реальном мире. Мы, политики, несомненно, кажемся вам, – он с чего-то решил, что Хелен представляет искусство, – толпой пошлых обывателей, но мы-то видим и другую сторону, мы можем быть несколько неуклюжи, но мы стараемся охватить жизнь в целом, во всей ее полноте. Когда ваши художники видят, что мир погружен в хаос, они пожимают плечами, отворачиваются и возвращаются в свой мир – возможно, прекрасный, – но хаос-то остается. Мне это кажется уходом от ответственности. Кроме того, не все рождаются с художественными способностями.

– Ужасно! – промолвила миссис Дэллоуэй, которая о чем-то размышляла, пока ее муж говорил. – Когда я общаюсь с художниками, я так остро чувствую, как это чудесно – отгородиться от всего в своем собственном маленьком мире, где картины и музыка и все так прекрасно, но потом я выхожу на улицу, и при виде первого же нищего ребенка с грязным и голодным личиком я встряхиваю головой и говорю себе: «Нет, не могу я отгородиться, не могу я жить в собственном мирке. Я бы отменила и живопись, и литературу, и музыку, пока такое не исчезнет навсегда». Вы не ощущаете, – она повернулась к Хелен, – что жизнь – это вечное противоречие?

Хелен на мгновение задумалась.

– Нет, – сказала она. – Едва ли.

Последовала довольно неловкая пауза. Миссис Дэллоуэй слегка поежилась и попросила принести ее меховую накидку. Кутая шею в мягкий коричневый мех, она решила сменить тему.

– Признаться, мне никогда не забыть «Антигону». Я видела ее в Кембридже много лет назад, и с тех пор она не оставляет меня. Вы согласны, нет произведения более современного? – спросила она Ридли. – Я знаю, пожалуй, не меньше двух десятков Клитемнестр. Например, престарелая леди Дитчлинг. Я ни слова не смыслю по-гречески, но слушать могу бесконечно…

Тут внезапно подал голос мистер Пеппер:

Миссис Дэллоуэй смотрела на него, поджав губы. Когда он закончил, она сказала:

– Я бы отдала десять лет жизни, чтобы выучить греческий.

– Я могу обучить вас алфавиту за полчаса, – предложил Ридли. – А через месяц вы уже будете читать Гомера. Почел бы за честь позаниматься с вами.

Хелен была вовлечена мистером Дэллоуэем в беседу о том, что раньше в палате общин существовал обычай, теперь забытый, цитировать древних греков; про себя же она отметила – будто сделала запись в большой книге памяти, которая всегда, чем бы мы ни были заняты, лежит перед нами раскрытой, – что все мужчины, даже такие, как Ридли, питают слабость к роскошным женщинам.

Кларисса воскликнула, что не представляет большего удовольствия. Она тут же вообразила себя в своей гостиной на Браун-стрит с томиком Платона на коленях – Платона в греческом оригинале. Клариссе всегда казалось, что, если за нее серьезно возьмется истинный знаток, он сможет заложить древнегреческий ей в голову без особого труда.

Они договорились с Ридли приступить к занятиям завтра же.

– Но только если ваш корабль нас побережет! – воскликнула миссис Дэллоуэй, втягивая в игру Уиллоуби. Тот кивнул головой – ради гостей, тем более таких почтенных, он был готов поручиться даже за волны.

– Я ужасно переношу качку. Муж тоже не очень, – вздохнула Кларисса.