В войсках мне часто задавали одни и те же вопросы:

- Скоро ли отправка на фронт? Когда будем бить* фашистов?

И я каждый раз отвечал, что выступление скоро и нам придется не только бить, но и добивать противника.

Цель моей поездки в войска и состояла, собственно, в том, чтобы на месте уточнить все детали подготовки армии к отправке на фронт. Прежде всего меня интересовало то, что было связано с погрузкой дивизий в эшелоны на железнодорожных станциях.

Еще у себя в штабе, знакомясь с планом перебазирования армии, я обратил внимание на некоторые упущения, но решил не докладывать о них командующему, пока лично не уточню все с работниками военных сообщений и не поговорю сам с командирами соединений. Поездка в войска и на железную дорогу окончательно убедила меня, что план наш далеко не совершенен и в него необходимо внести существенные поправки. Емкость железнодорожных станций не обеспечивала погрузку войск в намеченный нами срок. Кроме того, не было учтено, что все станции погрузки находятся под воздействием авиации противника, тупики и разъезды забиты порожняком, а по путям нескончаемым потоком следуют в район Сталинграда тяжелые составы с боеприпасами, боевой техникой, продовольствием...

Пришлось несколько пересмотреть и порядок погрузки наших дивизий. Оказалось, что во многих случаях в первые эшелоны не были включены части связи и боевого обеспечения, а без них нельзя организовать бой. Не была предусмотрена и своевременная высылка в новый район сосредоточения армии оперативной группы ее штаба, а также вспомогательного пункта управления.

Вернувшись в Тамбов уже поздним вечером, я сразу же направился к командующему и доложил ему свои соображения. Р. Я. Малиновский во всем согласился со мной, дал указания к утру исправить план, подготовить оперативную группу и объявил, что он сам немедленно вылетит с нею в новый район сосредоточения...

Всю ночь в штабе кипела напряженная работа. Более тщательные расчеты дали возможность сократить количество эшелонов. С целью ускорения погрузки для некоторых дивизий были изысканы дополнительные погрузочные площадки и сразу же приняты меры по дооборудованию их.

Неутомимо работал и политотдел армии. Начальник его, бригадный комиссар А. Я. Сергеев, оказался человеком очень энергичным и опытным. Он позаботился о правильном распределении по эшелонам и командам коммунистов и комсомольцев, которые своим авторитетным словом и личным примером должны были обеспечить на погрузке, в пути следования и при выгрузке высокую дисциплину и образцовый воинский порядок.

Сказать сейчас, что все мы сделали хорошо и перебазирование армии прошло без сучка, без задоринки, я, конечно, не могу. Как мы ни старались, но у нас имели место и досадные просчеты, и даже явные ошибки. Их не избежал, пожалуй, никто из управления армии. Ошибки случались и у меня, и у других начальников. Но в целом задача была решена успешно.

Этому немало способствовало величайшее воодушевление, охватившее в те дни весь личный состав. Всем было ясно, что мы направляемся под Сталинград, и каждый понимал, что именно там назревает начало решительного перелома в ходе войны. Ради этого можно было ограничить время сна до 2-3часов в сутки, до костей промерзать на тридцатиградусном морозе, день и ночь работать на сильнейшем ветру, бросающем в лицо жесткий, как наждак, снег.

В штабе армии беспрерывно зуммерили телефоны, с предельной нагрузкой трудились телеграфисты, один за другим появлялись посланцы из частей - кто с просьбой, кто с жалобой, кто за советом. Относительное спокойствие устанавливалось лишь в момент передачи по радио очередного сообщения Совинформбюро. Тут все превращались в слух, ожидая новых вестей из-под Сталинграда. А вести эти день ото дня становились все отраднее. Советские войска уже пленили в этом районе свыше 75 000 солдат и офицеров противника, захватали более тысячи его танков, сотни самолетов, неисчислимое количество автомашин. А сколько живой силы и техники врага было уничтожено!..

Наступление советских войск развивалось там так стремительно, что не только в штабе армии, но и у каждого солдатского костра во время короткого отдыха неизменно возникали одни и те же разговоры: "Эх, если бы союзники ударили сейчас с запада - наверняка к весне с Гитлером покончили бы..." Однако США и Англия не торопились с открытием второго фронта. Американские войска под командованием Эйзенхауэра высадились лишь в Алжире и Марокко, чтобы поддержать Монтгомери, которого Роммель прижал к самой Александрии. И если бы не Сталинград, то можно сказать наверняка, что эта американская поддержка оказалась бы запоздалой. Не Эйзенхауэр, а советские войска, наступавшие под Сталинградом, спасли английского фельдмаршала от полной катастрофы: они оттянули на себя резервы, предназначавшиеся Роммелю. Уже осенью 1942 года немецкие танки, окрашенные в желтый цвет африканской пустыни, появились в донских степях.

Не получив подкреплений, Роммель лишился возможности довести свою наступательную операцию до конца и стал медленно отходить, теснимый с запада американцами, а с востока - англичанами. На стороне англоамериканских войск было многократное превосходство в силах, которым они, однако, не сумели воспользоваться в полной мере. Союзникам так и не удалось тогда ни окружить, ни уничтожить корпус Роммеля в Ливии и Тунисе.

И вот эту-то частную, малорезультативную операцию западная пресса пыталась выдать за открытие второго фронта! Такие несуразности уже тогда вызывали у всех советских людей горькое разочарование в союзниках и дискредитировали самую идею второго фронта. От высадки американцев в Марокко и Алжире наши войска не почувствовали ни малейшего облегчения. Но еще горше, пожалуй, читать повторение этих бредней ныне в "трудах" буржуазных историков и битых нами гитлеровских генералов вроде Типпельскирха. Всячески раздувая значение совершенно незначительной североафриканской операции Эйзенхауэра, они оскорбляют память героев Сталинграда, сложивших свои головы во имя победы над фашизмом...

Однако возвратимся ко 2-й гвардейской армии. Недолго она оставалась в тылу. Через несколько дней после моего вступления в должность войска начали грузиться в эшелоны. А вслед за ними в новый район сосредоточения армии вылетел и я.

Остерегаясь "мессершмиттов", наш тихоходный и совершенно беззащитный самолет По-2 шел буквально впритирку к макушкам леса и крышам деревенских изб. Под плоскостями машины мелькали отдельные картинки ставшего уже привычным пейзажа, а в голове неспешной чередой проходили один за другим обрывки нестройных мыслей.

Накануне меня попросил зайти член Военного совета армии генерал-майор И. И. Ларин. Едва переступив порог его кабинета, я сразу по выражению лица Ларина догадался, что предстоит какая-то торжественная церемония. И не ошибся.

- Товарищ генерал, - начал Ларин подчеркнуто официальным тоном, - в связи с вашим вступлением в должность начальника штаба армии вручаю вам от имени Военного совета армии нагрудный знак "Гвардия". Носите его с честью...

Потом он крепко пожал мне руку и заговорил уже проще:

- Теперь, Сергей Семенович, у тебя симметрично будет: слева - орден Ленина, справа - гвардейский знак.

Вспомнив об этом на борту самолета, я, как обычно бывало в те дни, сразу же перенесся мыслями под Сталинград. Дивизии Советской Армии все плотнее сжимали там железное кольцо окружения. Однако гитлеровцы упорно сопротивлялись и отклоняли все наши предложения о. капитуляции: они еще надеялись, что им удастся вырваться из котла. По опыту боев на других участках советско-германского фронта можно было безошибочно предсказать, что противник пойдет здесь на все, чтобы деблокировать свою сталинградскую группировку. Для него это было теперь не только вопросом престижа.

Напряжение боев и на внутреннем, и на внешнем кольцах окружения росло с каждым днем. Наши войска, второй месяц участвовавшие в наступлении, очень нуждались в подкреплениях. Я понимал, какую надежду возлагает Верховное Главнокомандование на нашу свежую 2-ю гвардейскую армию...