Однако, несмотря на многочисленные трудности, обучение китайцев управлению самолетом пусть очень медленно, но все-таки продвигалось вперед. Настал наконец день, когда их допустили к рулежке самолета. С каким же упоением и восторгом они это делали! Прокатившись на винтокрылой машине, курсанты собирались в кружок и начинали что-то громко обсуждать, энергично размахивая руками.

Мы поражались прилежности своих учеников. Они могли часами сидеть на земле, не шелохнувшись, когда им о чем-то рассказывали, часто забывали про обед и отдых. Особенно нравились им практические занятия на самолете. К машине они относились, как к живому существу, буквально боготворили ее.

В числе китайцев, готовившихся стать летчиками, был невысокого роста паренек. Звали его Ван Мин. Он так привязался к нам, инструкторам, что не отходил ни на шаг, выпытывая все о самолете. А это что? А это как называется? Впоследствии он стал нашим неплохим помощником. Обладая цепкой памятью, Ван Мин быстро усвоил наиболее употребительные слова авиационного лексикона и с гордостью употреблял их где надо и но надо.

После занятий он обычно собирал свою группу и начинал повторный курс учебы уже на своем, родном языке. Но такие слова, как "винт", "шасси", "кабина", "фюзеляж", "крылья", произносил непременно по-русски.

- Ты по-своему, по-своему объясняй, - убеждали мы старательного ученика и помощника, но он лишь отрицательно крутил головой:

- Русики ка-ра-шо! Шанго ка-ра-шо!

Между китайцами и нами установилась искренняя дружба. Они сразу поняли, что советские люди оказывают их родине бескорыстную помощь. Их подкупали наша гуманность и чистосердечное отношение.

В китайской армии того времени существовала жестокая палочная дисциплина. Солдата за человека не считали. Выходец из крестьян, он и в военной форме оставался "рабочей скотинкой", бесправным существом. Офицеры, рекрутируемые из привилегированной знати, свысока относились к черни. Для них ничего не составляло до крови избить солдата или посадить его в яму, а потом морить жарою, холодом и жаждой.

Однажды на наших глазах офицер избил будущего летчика только за то, что тот уронил котелок и якобы наделал шума. Солдат стоял как вкопанный, не уклоняясь от ударов, а когда экзекуция кончилась, еще и поклонился офицеру "за науку".

Нам очень хотелось заступиться за невинного человека, но, как говорится, со своими порядками в чужой дом не ходят. Может быть, это обстоятельство и вынуждало нас с еще большим уважением относиться к простым людям, и они нам платили верной любовью. Бывало, притащат в корзине яблок и от всей души угощают:

- На, ку-шай. Карашо ку-шай.

Мы старались не принимать подарков, но китайцы обижались: ведь они предлагали их нам от чистого сердца.

Занимаясь подготовкой местных авиационных кадров, мы по просьбе правительства провинции совершали и далеко не учебные полеты, нередко связанные с большим риском. Однажды мы со штурманом Тимофеем Мизер-ским отправились по неотложному делу в южную часть провинции Синьцзянь. Погода стояла скверная. Встретившиеся на маршруте горы оказались закрытыми туманом. Возвращаться назад тоже уже поздно - горючего не хватит. Вот и решай, как тут быть.

Стали искать обходные пути. Шесть часов проболтались в воздухе, пока не заметили на вершине горы сравнительно ровную площадку. Надо немедленно приземляться, пока ее снова не закрыл туман. Знал, что иду на риск, но ничего другого не оставалось: парашютов тогда еще не было.

Сбавил обороты моторов, уменьшил скорость, рассчитываю, как бы поточнее "притереть" самолет к земле. Слева возвышается скала, справа виднеется пропасть. И все-таки приземлился. Если бы мне сейчас рассказали что-либо подобное - не поверил бы.

Оказались мы на высоте около двух тысяч метров, сошли с Мизерским на землю и обнялись от радости: живы остались.

Отправляю штурмана вниз, в долину. Там, километрах в семи, должен находиться наш аэродром. Надо же дать знать о себе, да и о горючем побеспокоиться. Сам же остался у самолета. Вскоре опустилась ночь. В ущельях зашумел ветер. "Вот хорошо, - подумал я. - К утру туман разгонит". Но вместе с ветром и мороз крепчал, Залез я в кабину, а согреться не могу. И есть хочется, и холод донимает. Так и просидел до рассвета, ни на минуту не сомкнув глаз.

Утром вижу: в мою сторону конники мчатся. Свои? Чужие? Прильнул к пулемету. Но опасения оказались напрасными. На помощь спешили местные жители, а с ними Мизерский и техник Кузьмин. Две лошаденки тащили на спинах связанные веревками канистры с бензином.

Когда самолет заправили, китайцы помогли развернуть его носом в обратную сторону. Потом пошел осматривать площадку. Она круто обрывалась, но была достаточной для разбега машины. Попрощались мы с китайцами, отблагодарили за помощь, начали разбег.

Но оказалось, я просчитался. Дистанции для разбега не хватило, и самолет над обрывом провалился. Однако нужная скорость была достигнута, машина на время как бы зависла над пропастью, потом постепенно начала набирать скорость и высоту. Все. Опасность миновала. Погода в тот день стояла ясная, и мы благополучно добрались до Урумчи.

Каждый полет в горах Синьцзяна был связан с большим риском. Погода там изменчива, горы безлюдные, растительности никакой. Окажись один на один с этим суровым краем - мало надежды, что выживешь. Кто тебя будет искать? Разве какой случайный охотник наткнется. Поэтому, вылетая на задания, мы брали с собой запас продуктов, спички, нож, перевязочные материалы и другие необходимые в аварийной обстановке вещи.

Особенно донимали ветры, достигавшие иногда ураганной силы, В воздухе они бросали самолет, как пушинку, а на земле взвихряли тучи пыли, несли крупную гальку. В таких случаях самолеты приходилось привязывать.

Однажды я куда-то уезжал и вернулся на свой аэродром только через несколько дней. Смотрю и глазам не верю: на поле ни одного самолета. Куда они подевались? Подходит ко мне начальник отряда Алексей Разоренов, расстроенный, чуть не плачет.

- Что случилось? - встревожился я.

- Отлетались, - говорит. - Вся наша авиация вон в том овраге валяется, - и показывает рукой на окраину аэродрома.

Оказывается, накануне разразился тайфун. Самолеты сорвало с крепежных тросов и унесло в овраг. Они были так изуродованы, что из восемнадцати штук потом даже одного не могли собрать.

* * *

Объединенная авиационная школа в Урумчи, начало которой положили мы, работала уже нормально. На смену нашей группе из Советского Союза прибыли новые инструкторы. Мы же глубокой осенью 1934 года вернулись на Родину. В знак благодарности за оказанную помощь местные власти устроили советским летчикам теплые проводы.

Щит и меч

В Москве, в академии, на второй же день после возвращения меня спросили:

- Не хотите ли освежить и пополнить знания на курсах усовершенствования начальствующего состава?

- Что за вопрос? - не раздумывая, согласился я. - Хоть завтра готов сесть за парту.

Время пребывания в Синьцзяне было до предела занято подготовкой национальных кадров, самим же нам учиться приходилось мало. Не то что книги, даже газеты из Советского Союза мы получали нерегулярно, иногда с месячным запозданием. Поэтому предложение командования академии я принял с большой охотой.

После окончания курсов получаю назначение командиром отряда тяжелых бомбардировщиков (ТБ-3) в той же бригаде академии, где работал и раньше. Переучиваюсь на новый, скоростной бомбардировщик СБ, только что появившийся в Военно-Воздушных Силах.

На исходе 1937 года снова вызывают меня в одно из управлений и говорят:

- В Китае идет война. Японские милитаристы уже захватили все жизненно важные центры северо-восточной части страны. Китайское правительство обратилось к нам за помощью. Туда на днях вылетает группа советских летчиков-добровольцев. Не испытываете ли желания еще раз приложить там свои знания и опыт?