- Езжайте, ребята, захватите с собой семян, полоски вспашете. Негоже родню в беде оставлять. А мы с матерью пока здесь перезимуем. Я уж сам теперь не работник.
В Заволжье вместе с нами поехало, откликнувшись на беду, чуть ли не пол-Самарки. Все лето и осень провели в пути и только к зиме добрались наконец до родного селения. Помогли родичам, потом продали лошаденок, купили избенку и прожили в ней с братом зиму. А весной Николай и говорит:
- Что ж, Федор. Видать, судьба велит нам жить в родном гнезде. Вертайся в Самарку, забирай отца с матерью.
Купил я билет до Семипалатинска, много суток ехал поездом, потом на перекладных добрался наконец до Самарки. Вхожу в дом. Отец уже не вставал с постели. Как увидел меня - крикнул на радостях: "Федя" и сердце старого, измотанного жизнью человека перестало биться.
Похоронили мы его рядом с могилой Тимофея и стали собираться в обратный путь.
Зима в Заволжье в двадцать четвертом году выдалась малоснежная и на редкость суровая. Морозы стояли такие, что птицы на лету замерзали. Выйдешь, бывало, на улицу и слышишь, как потрескивают заиндевевшие деревья.
В один из таких холодных дней кто-то, сейчас уж и не помню, привез из города в Сухой Отрог, где мы жили, скорбную весть: умер Ленин
Имя Ленина в нашей семье произносилось с трепетным благоговением. О жизни и революционной деятельности Ильича вам, школьникам, многое рассказывали на уроках учителя. За идеи его, за революцию и Советскую власть сражались с беляками в гражданскую мои старшие братья Николай и Иван.
С именем Ленина были связаны все социальные перемены в селе. Изгнали помещиков Мальцева и Шишкина, а земли, имущество передали беднякам и батракам. Крестьяне впервые вздохнули свободно.
Рассказы о Ленине от людей, видевших его, беседовавших с ним, я впервые услышал в деревне Самарке, на Алтае. В 1918 году туда прибыла большая группа питерских рабочих с семьями. В Питере было голодно, заводы и фабрики стояли. Делегация рабочих пришла к Ленину и попросила отправить их в деревню.
Владимир Ильич одобрил стремление рабочих жить трудовой коммуной, посоветовал, как помочь крестьянам в укреплении Советской власти на местах, показать пример: построить на новом месте школу, больницу, клуб, мастерские для ремонта сельскохозяйственного инвентаря. По указанию В. И. Ленина коммунарам выделили 200 военных палаток, 6 походных кухонь, хлебопекарню.
Коммунары прибыли, имея при себе 50 винтовок. Эта предосторожность оказалась не лишней. Оружие потом пригодилось в борьбе с бандитами и кулачеством.
Поселились коммунары недалеко от Самарки, провели первую пахоту и, как советовал Владимир Ильич, открыли поначалу кузницу, мастерскую, хлебопекарню. Между рабочими и сельской беднотой с первых же дней установилась крепкая дружба. Коммунары помогали им чем могли, разъясняли первые декреты Советской власти, несли в трудовые массы крестьян слово большевистской правды.
С огромным вниманием слушали самарцы рассказы пи-терцев о Ленине. Ведь некоторым из них посчастливилось быть в Смольном, разговаривать с Ильичем. Эти беседы без нас, мальчишек, не обходились. Забьемся, бывало, в угол избы, а то взберемся на палати и слушаем, открыв рты. Такие вечера являлись для крестьян первыми уроками политграмоты, раскрывали им глаза на происходящие события.
Многие из питерцев, прибывших на Алтай, в 1918- 19 годах были расстреляны колчаковцами, другие ушли в подполье и возглавили партизанскую борьбу прииртышских крестьян и казахов, объединившихся в народных батальонах со звучным названием "Горные орлы Алтая".
Командиром "Горных орлов", как я потом уже узнал, был прапорщик царской армии коммунист Никита Иванович Тимофеев, уроженец Алтая, вернувшийся домой после мировой войны с эшелоном питерских рабочих. Его ближайшим помощником и другом был Иван Васильевич Воробьев. Много хорошего тогда рассказывали о петроградцах Концевом, Виноградове, балтийском матросе Филькине. Питерцы являлись посланцами Ленина, люди верили им, шли за ними.
В отряде "Горных орлов" служил и мой брат Николай.
В тот день, когда в село пришла печальная весть о смерти Ильича, мы всей семьей сидели за столом, обедали. Мать налила в большую чашку постный суп, посмотрела на портрет Владимира Ильича Ленина, который я вырезал из какого-то журнала и приклеил на стене, и, утирая глаза кончиком ситцевого платка, сказала с болью:
- Батюшка наш дорогой. Мало пожил, сердечный...
Старая неграмотная крестьянка по-своему выразила великое горе, постигшее нашу страну, все человечество.
А Николай сурово сдвинул брови, отложил в сторону выщербленную деревянную ложку, вышел из-за стола, торопливо достал кисет. Я видел, как у него мелко-мелко дрожали руки, когда он скручивал цигарку. Махорка рассыпалась, он с гневом бросил на пол клочок газеты, который только что крутил, подошел ко мне, положил тяжелую, изувеченную в боях руку на мое плечо и сказал наставительно:
- Какой был человек, Федюня, какой человек! Наш комиссар о нем рассказывал...
Отвернулся и смахнул слезу.
У меня тоже защемило под сердцем, но я тогда еще не мог осмыслить всей глубины всенародного горя.
На другой день состоялся траурный митинг. В центре села на высоком берегу реки Иргиз собрались, несмотря на лютый холод, стар и млад. Из Балакова приехали на санях рабочие. Слова выступающих были просты, как сама правда, и потому хватали за душу.
Как-то Николай сказал мне:
- Тебе, Федор, учиться надо.
Я и сам об этом не раз думал. Ведь окончил всего три класса сельской школы. Но для учебы в городе нужны были деньги, а их у нас даже на керосин не хватало.
И все же я твердо решил поехать в Самару, хотя ясно не представлял, какие трудности мне предстоит преодолеть в большом, незнакомом городе.
...Всю дорогу, пока пароход лениво шлепал плицами по речной глади, меня не покидало щемящее чувство тоски. С пристани я прошел на примыкавшую к ней площадь и остановился в раздумье: куда идти? В городе ни родных, ни знакомых.
Приютили меня грузчики, расспросили, зачем приехал, похвалили за доброе намерение.
- Парень ты молодой, - сказал один из них. - Пока есть сила да желание учись. В городе тут учреждение есть, просветом его называют...
- Не просветом, а губполитпросветом, - поправил товарища другой грузчик. Только вчера книги туда отвозил. Пачек, наверное, десять набралось. В этот губполитпросвет тебе и надо наведаться, парень.
"Губполитпросвет", -повторил я мысленно мудреное, впервые услышанное слово. И переспросил:
- А что это такое?
- Да ничего особенного. Учителки там ходят, книжки листают, - пояснил тот, что вчера побывал в этом учреждении.
Утром пошел в город искать этот самый "губполитпросвет". Нашел его только к полудню. Поднявшись по лестнице на второй этаж, робко постучал в первую попавшуюся дверь. Меня встретила моложавая интеллигентного вида женщина в очках.
- Вы к кому, юноша?
Я объяснил, зачем пришел. Женщина в очках дружелюбно рассмеялась.
- А что вы окончили?
- Три класса сельской школы.
- Давно?
- Шесть лет тому назад.
Лицо женщины стало серьезным. Она еще раз внимательно посмотрела на меня и, видимо заметив в моих глазах мольбу, сказала:
- За городом есть школа взрослых. Учатся там в основном рабочие. Вас это устроит?
Я был на седьмом небе от такого предложения. Наконец стану учиться. А где и на что придется жить - об этом как-то не думалось.
- Хорошо, напишите заявление, - сказала женщина и положила передо мной листок бумаги.
До экзаменов оставалось еще полторы недели. На последние гроши я вернулся домой, уверенный, что все теперь пойдет хорошо. Но эта уверенность рассеялась как дым, когда снова приехал в Самару и предстал перед экзаменационной комиссией. Из-за слабой общеобразовательной подготовки испытаний я не выдержал.
