Я кивнул головой.

— Ну а других новостей нет. Какие у вас?

Я доложил ему обо всем, что удалось вызнать у плененного нами парашютиста, и попросил полковника усилить охрану у самолетных стоянок.

— Сделаем, — заверил Преображенский и тут же насторожился. — Кажется, опять летят.

Где-то далеко-далеко послышался гул авиационных моторов. Раздался сигнал воздушной тревоги.

— Трое суток не появлялись, — произнес Преображенский. — Вы правы, Павловский, вероятно, немцы что-то разузнали про нас. Давайте в укрытие.

Первая группа вражеских самолетов сделала круг над аэродромом и скрылась. Затем появились еще две группы… Бомбежка началась не сразу. Вначале они тоже только кружили над летным полем, что-то высматривая. Потом сбросили серию бомб. С края траншеи, куда увел меня Преображенский, посыпалась земля.

Со следующего захода бомбы начали рваться в лесу по краям аэродрома.

— Так и до самолетов доберутся, — высказал я свои опасения.

— Нет, — уверенно ответил Преображенский, — не достанут. Мы тоже не лыком шиты. А вот летное поле покорежат — это верно.

Когда «хейнкели» отбомбились, я отправился к своим.

И снова томительно потянулись часы ожидания. Днем хорошо. Припекало солнышко, ветерок гулял по вершинам сосен, насвистывая свою незамысловатую песенку. Когда дуло сильнее, сосны как бы кланялись проплывавшим над ними облакам. По стволам скользили косые срезы солнечного света. С моря доносился запах сырых камней и гниющих водорослей.

Можно было вздремнуть или помечтать, мысленно побыть наедине с родными.

Где они теперь? Куда их забросило в эту лихую годину? Скоро два месяца, как от Клавы нет вестей. Запрашивали Большую землю, но разве уследишь в таком водовороте за одним человеком, одной семьей?! Наши отступают по всему фронту. Прежние позиции удерживаются только на самом севере. Миллионы людей снялись с обжитых мест. Перемещаются в глубь страны фабрики и заводы. Железные дороги забиты беженцами. Где-то среди них и мои. А может, накрыл их огнем своих пулеметов фашистский стервятник, разворотил бомбами железнодорожное полотно, опрокинул под откос поезд с сотнями женщин, детей и стариков?

От такой мысли мурашки забегали по спине. Нет, уж лучше не думать о родных. Я поднялся и отправился проверять посты. Бойцы, затаившись кто где: в кустах, ложбинках, у комлей вывороченных деревьев, — по-своему коротали время. Одни тихонько переговаривались, другие писали письма, третьи просто дремали либо лежали с закрытыми глазами. Бодрствовали только наблюдатели.

Из воронки от бомбы доносились голоса. Я заглянул в нее, увидел Петухова с Петуниным.

— Ты вот все молчишь, Серега, — точно укоряя друга, говорил Петунин, — а я не могу. Все о Гале своей думаю. Как там она? А может, тоже на фронт подалась? Она ведь бедовая. Верно?

— Ну верно, — нехотя согласился Петухов, покусывая травинку. — Только в армию ее не возьмут.

— Это почему же?

— Не специалист она никакой по военной части, а колхозница хорошая, работящая. Больше в хозяйстве нужна, пусть там и остается. Колхоз наш, поди, совсем обезмужичил, каждая пара рук дорога. Хлеб уже созрел. А там овощи подойдут. Кто убирать станет? И на войне есть надо. Вон армия-то какая, прокорми ее. Один ты за день сколько уминаешь.

— Да, уж и сам дивлюсь: война… кусок должен застревать в горле, а я…

Петунин махнул рукой. Петухов тихонько засмеялся:

— Я вот возьму и напишу твоей Гале, как ты, вместо того чтобы врага бить, со щами да кашей воюешь.

— А кого тут бить-то? — рассердился Петунин. — Какого-то паршивого связного уже трое суток ждем. Может, набрехал тот парашютист и нет никакого связного, а мы время даром теряем… И вообще, надоело мне по лесам рыскать, разную шваль вылавливать. Уйду на батарею, а то на тральщик попрошусь.

Разговор заинтересовал меня. Я хотел еще послушать, но под ногой некстати хрустнула ветка. Бойцы мгновенно вскочили. Увидев меня, Петунин счел нужным доложить.

— Мы тут, товарищ старший политрук… В общем, все в порядке.

А в глазах вопрос: слышал ли я их разговор?

— Хорошо замаскировались, — дипломатично успокоил я бойца. — И обзор что надо. Уж мимо вас незамеченным не пройдет никто.

Наступила ночь, звездная, тихая. Сомнения начали закрадываться и в мою душу. А вдруг парашютист действительно солгал? Допросить бы его снова. Но гитлеровца уже отправили в Курессаре.

— Что скажешь, Иван Дмитриевич?

— Думаю, — помедлив, ответил Грядунов, — так просто, зазря, не стали бы посылать человека с рацией. Один он без чьей-либо помощи не справился бы с заданием. Надо ждать. Наше дело такое.

И мы дождались. На рассвете Петухов и Петунин задержали неизвестного. Одетый в старые красноармейские брюки и стеганку, он выдавал себя за рыбака из Кихельконна.

— Далеко что-то забрался рыбу ловить, — с усмешкой заметил Куйст.

— Иду по своим делам в Тригу, — ответил задержанный.

— Ночью через леса и болота?

— Заплутался малость.

Куйст задал еще несколько вопросов и, переведя мне ответы, убежденно сказал:

— Он самый.

Потом наклонился к уху и прошептал:

— На всякий случай можно взять на испуг.

Я понял и громко скомандовал:

— Расстрелять!

Куйст повторил по-эстонски. Старшина Зотов вскинул винтовку и дулом подтолкнул лазутчика в спину. Неизвестный вздрогнул, метнул глазами по сторонам и вдруг что-то торопливо проговорил, обращаясь к Куйсту.

Вольдемар усмехнулся:

— Струсил. Сознается: шел на связь с парашютистом. Берите его.

Когда шпиона увели, Куйста стали одолевать сомнения:

— Сдается мне, товарищ старший политрук, что этот тип не все сказал, что-то утаил. Вы его допросите в Курессаре, а мне разрешите с несколькими бойцами остаться здесь на пару суток.

— А яснее о своих догадках можете сказать?

— Вы заметили вчера вечером немецкий самолет?

Да, вчера воздушный разведчик раза два пролетал над аэродромом. До его появления была бомбежка. Очевидно, противник послал разведчика сфотографировать результаты.

А Куйст между тем продолжал:

— Если бы только самолет, я бы и докладывать вам не стал. Тут еще и другое… Может быть, это случайное совпадение, а может, и сигналы хитрые.

— Какие сигналы?

— С земли самолету-разведчику.

И Куйст поделился своими наблюдениями. Он рассказал о подозрительном пахаре в белой рубахе.

Отослав отряд в Курессаре, я с Куйстом и несколькими бойцами задержался в районе аэродрома еще на сутки. Сходил к летчикам, поинтересовался, что у них может быть в лесу на северо-западной окраине аэродрома. Оказалось, недавно они перебазировали туда горючее.

— Понятно…

— Что понятно? — насторожился Преображенский.

— Придется вам склад горючего перевести в другое место. Чем быстрее это сделаете, тем лучше.

Я рассказал о странном пахаре. Но догадку нашу надо было еще проверить. Этим мы и занялись.

На другой день вновь появился фашистский разведчик. И тотчас на поле показался пахарь. Белая рубашка его хорошо выделялась на свежей пахоте. Поглядев на самолет из-под ладони, человек начал пахать.

Бросилось в глаза то, что борозды он вел с юго-востока на северо-запад до самой опушки леса. Как раз в то место, где Преображенский хранил авиабензин.

И как только самолет улетел, пахарь прекратил работу. Теперь сомнений не было: это наводчик.

Его мы задержали. А на другой день немцы усиленно бомбили лесок. Но склада горючего там уже не было.

Дерзкие налеты наших миноносцев и торпедных катеров на морские коммуникации противника выводили фашистов из себя. Позднее я имел возможность убедиться, что штаб морского командования гитлеровцев настойчиво требовал быстрее выдернуть моонзундскую «занозу». Однако до поры до времени дело это откладывалось. Вплотную враг занялся архипелагом только в сентябре.

Чтобы лучше раскрыть намерения противника, требовалось добыть «языка». Это было поручено старшине В. Ануфриеву.