- Ладно. Только предупреждайте каждого, чтобы не мешали в управлении кораблем. Мы военные люди, и нехорошо, если гражданские моряки будут иметь к нам претензии, понятно?
- Так точно. Все будет в порядке! - И старшина ушел.
Я слишком хорошо знал Каркоцкого, чтобы не разгадать его "дипломатических ухищрений". Его заставило обратиться ко мне не затруднение с назначением матросов на камбуз, а желание получить разрешение выпускать людей на верхнюю палубу.
Мы с Паластровым оделись и также вышли из каюты, чтобы полюбоваться Кольским заливом.
Транспорты выходили в море с небольшими интервалами. Ни начала, ни конца колонны не было видно. Глядя на мрачные скалистые берега Кольского залива, я думал о суровой красоте этих мест. Казалось, здесь не может быть никакой жизни. Но в бинокль я видел небольшие поселения на берегу. И было радостно за смелых людей, которых не испугал далекий суровый Север.
Как бы вторя моим мыслям, Паластров говорил:
- Северный театр, конечно, не... Черное море! Здесь кругом камень, обдуваемый холодными ветрами. К скалам лепятся мох да лишайник. Даже кустарник редкость. Не сладко и в море на подводной лодке: ветры поднимают иногда волну такой высоты, что Кавказские горы могут показаться игрушкой... Лодку все время окатывает ледяная вода, которая через люк центрального поста проникает внутрь корабля. Кажется, нигде нет спасения от холода, сырости и болтанки... И все-таки служба здесь интересная...
Паластров был назначен штурманом нашего будущего дивизиона. Он давно уже плавал на Баренцевом, Карском и Норвежском морях и полюбил Север.
- А полярный день! Это чудо природы! - продолжал Паластров. - Круглые сутки в течение месяца над головой у тебя солнце. Погода безоблачная, тихая. В такие дни человека охватывает какое-то особое, приподнятое настроение...
- Ты так убедительно говоришь, что и в самом деле можно влюбиться в этот край...
- Нельзя не полюбить! - решительно подтвердил Паластров.
В тот момент я был весьма далек от того, чтобы хоть частично разделить мнение моего собеседника, но последующие годы службы на Северном флоте убедили меня в правоте его слов. Не только я, но и другие подводники, прибывшие со мной с "курортного флота", как в шутку называли моряки Черноморский флот, привыкли к суровому морю Баренца и полюбили его буйную стихию и необъятные просторы.
Нас покачивала пологая и довольно сильная океанская волна, хотя ветер едва достигал трех баллов.
- Здесь часто так бывает, - пояснил Паластров, - ветер хотя и небольшой, а волна свое достоинство сохраняет...
Наш выход из базы прикрывали корабли советского Северного флота. В воздух поднялись истребители.
Никогда не видел я такого скопления кораблей, транспортов и авиации.
- И так всегда. Когда союзники входят в базу или выходят из нее, наши создают такое прикрытие, что фашисты ни разу еще не посмели на них напасть. И капитан-лейтенант указал на неуклюжие "Либерти", двигавшиеся в разных направлениях.
Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом между колоннами по полмили. В каждой колонне, на расстоянии одной мили друг за другом, следовали пять-шесть "Либерти". Центральное положение в конвое занимал крейсер противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами.
"Джоном Карвером" командовал, как я уже говорил, Мейер, американец немецкого происхождения. Чтобы познакомиться с ним и уточнить некоторые вопросы, связанные с нашим пребыванием на транспорте, мы с Паластровым поднялись на мостик.
- Очень приятно иметь на борту подводника, - Мейер проткнул мне сухую, костлявую руку, изобразив на лице нечто похожее на улыбку. - Теперь мы вместе с вами будем подвергаться Подводной опасности.
- Только что, мистер капитан, я прочел в журнале "Лайф", что немецкие подводные лодки уже не опасны, - заметил я.
- Правильно! Для журнала не опасны, - при этих словах американские моряки, стоявшие на мостике, рассмеялись и подошли поближе к нам. - Знаете, как говорят об этом журнале?
- Нет.
- "Эх, и лайф! Лучше бы смерть".
И снова на мостике раздался дружный смех.
- "Лайф" пишет, а немецкие лодки воюют, - вставил высокий американец, посасывавший длинную, словно по росту подобранную трубку.
- Для ваших немецких коллег даже вот такое охранение, - Мейер описал рукой круг, - нипочем... топят нас - и все...
- Да, для хороших подводников охранение... только помеха, - согласился я, - но в журнале говорится, что немецкие подводники деморализованы и... плохо воюют...
- Журнал сам деморализован! - перебил меня капитан, поджав свои бескровные губы. - Немцы чувствуют себя хорошо...
С Мейером мы легко договорились по всем вопросам. Он разрешил матросам и старшинам небольшими группами выходить на верхнюю палубу, пользоваться санитарными узлами наравне с экипажем "Джона Кервера", осмотреть корабль, провести вечер самодеятельности. Но когда вопрос коснулся транслирования в кубрике последних известий из Москвы, возникли затруднения.
- Зачем матросу политика? - с заметным раздражением сказал капитан. Молодому человеку нужны музыка, танцы, девушки, вино. Музыку мы транслируем, танцевать разрешаем, а вино и девушек они найдут в Англии.
- Простите, у нас другие порядки, - продолжал настаивать я, не обращая внимания на улыбки американских моряков.
- Мистер командер, я не могу разрешить транслировать московскую станцию, решительно заявил Мейер. - Вы лично, если хотите, можете слушать через офицерский приемник в штурманской рубке. И то... я бы на вашем месте не, тратил на это время. А матросы... давно известно: чем меньше матросы знают, тем лучше для них и для дела... Я бы развлекал их как-нибудь иначе.
Мне пришлось удовлетвориться возможностью самому слушать сводки Совинформбюро, чтобы потом информировать матросов и старшин.
Идя со средней скоростью девять узлов, конвой держал курс на остров Медвежий, с тем чтобы на его траверзе повернуть на запад и обойти Норвежское побережье, оккупированное фашистскими войсками.
К исходу четвертого дня конвой находился уже в районе этого каменного острова, расположенного в Северном Ледовитом океане, на полпути между материком и архипелагом Шпицберген.
После очередной беседы с матросами и старшинами мы с Пал Астровым вышли из кубрика и направились к себе в каюту. На палубе нас догнал Свиридов.
У матроса был явно озабоченный вид.
- Товарищ капитан третьего ранга, - Свиридов понизил голос до шепота, эти... вон тот...
- Кто?
- Джон Берна... все время агитируют наших матросов ехать в Америку. Расписывает, какое там райское житье. Говорит, он сам чех, Иваном его звали, а теперь Джон...
- Так чем же Джон лучше Ивана? Вопрос этот оказался для Свиридова неожиданным, и матрос растерялся.
- Он оскорбляет нас, товарищ капитан третьего ранга!
- А вы отвечайте тем же...
- Чем? - Свиридов вопросительно посмотрел сначала на меня, а затем на капитан-лейтенанта.
- Доказывайте, что у нас лучше, - вставил Паластров, - и агитируйте его ехать к нам.
- Такого гада к нам нельзя, товарищ капитан-лейтенант. У него нет родины! - возразил матрос.
- Вот вы ему и объясните, что люди, которые изменяют родине и уезжают в чужие страны только потому, что сегодня там картошка стоит на две копейки дешевле, - изменники и гады. Он тогда поймет, что вы его тоже считаете гадом.
- Мы ему без намека... прямо говорим, что он гад, изменник, предатель и ... еще крепче... говорим кое-что... но... он не оскорбляется... Вот если бы вы разрешили...
- Что я должен разрешить?
- Бока немножко... намять ему.
- Вы с ума сошли! - рассердился я. - И это вы, комсорг, говорите такие вещи?
- Мы ему за дело. Он ведь про фашистов говорит, что они вроде не такие уж плохие люди... Даже некоторые американцы возмущаются... Они только вдвоем такие... А таких только кулаками можно образумить...
