Отец его и особенно мать долго противились его просьбам. Старик, воевавший столько лет, не понимал, как его сын может предпочитать морскую службу службе в сухопутных войсках. Графиня в душе не желала видеть своего сына ни военным, ни моряком. Оба эти поприща пугали ее. Она опасалась неизвестности далеких странствий, и сердце ее страшилось разлуки, которая могла стать вечной.
Однако надо было решиться, и, поскольку молодой человек упорно стоял на своем, родители вынуждены были уступить и согласиться с его выбором, невзирая на возможные последствия.
Граф сохранил при дворе нескольких друзей, среди которых был и герцог де Бельгард, пользовавшийся большим расположением короля Людовика XIII, прозванного при жизни Справедливым, потому что он родился под знаком созвездия Весов. Граф де Бармон был прежде дружен и с герцогом д’Эперноном, произведенным в адмиралы в 1587 году. Признаться, графу не слишком хотелось обращаться к нему из-за слухов, распространившихся после убийства Генриха IV. Однако обстоятельства складывались таким образом, что ради благополучия сына граф должен был заставить умолкнуть свои чувства. Отправив письмо герцогу де Бельгарду, он написал и другое, к герцогу д’Эпернону, который в то время был губернатором Гвианы.
Оба ответа не заставили себя ждать. Старые друзья не забыли графа де Бармона и поспешили употребить свое влияние, чтобы услужить ему. Особенно герцог д’Эпернон, который благодаря своему адмиральскому званию мог быть исключительно полезен в деле помощи молодому человеку. Герцог писал, что с радостью берется представить Луи в высшем свете.
Это было в начале 1631 года. Луи де Бармону было тогда пятнадцать. Высокого роста, с гордой осанкой, одаренный редкой силой и большой ловкостью, молодой человек казался старше своих лет. С радостью узнал он, что его желание исполнилось и что больше нет никаких препятствий для его поступления во флот. В письме герцога д’Эпернона заключалась просьба к графу прислать своего сына в Бордо как можно скорее, чтобы он, герцог, немедленно мог определить его на военное судно, где юноша начнет постигать азы морской службы.
Через два дня после получения письма молодой человек, с трудом вырвавшись из объятий матери, почтительно простился с отцом и на хорошей лошади в сопровождении доверенного слуги уже ехал по дороге в Бордо.
Флот долгое время находился во Франции в небрежении. В Средние века морское дело было полностью предоставлено частным лицам, правительство не интересовалось им, в отличие от других континентальных государств, которые приобрели если не преимущество, то по крайней мере некоторое влияние на морях. Так, мы видим, что в царствование Франциска I, который, однако, был одним из самых воинственных французских королей, Анго, арматор из Дьеппа, у которого в мирное время португальцы отняли судно, снарядил целый флот с позволения короля, не имевшего возможности оказать ему поддержку, и блокировал лисабонский порт, прекратив военные действия только тогда, когда заставил португальцев направить во Францию посланников, чтобы смиренно просить мира у короля.
С открытием Нового Света и не менее важным открытием мыса Доброй Надежды мореплавание становилось все более оживленным, охватывая все большие и большие территории. Это заставило французскую корону осознать необходимость создания военного флота для защиты торговых судов от нападения пиратов.
Только в царствование Людовика XIII этот план начал приводиться в исполнение. Кардинал де Ришелье, государственный муж широчайшего кругозора, которого английский флот заставил пережить немало неприятных минут во время продолжительной осады Ла-Рошели, издал несколько указов, относившихся к флоту, и основал школу навигации для воспитания желавших служить молодых дворян.
Франция обязана этому великому министру первой мыслью о военном флоте, которому суждено было бороться с испанским и голландским флотом, а в царствование Людовика XIV поколебать на время могущество Англии.
В эту-то школу, основанную Ришелье, и поступил виконт де Бармон благодаря поддержке герцога д’Эпернона. Старый герцог сдержал слово, данное своему товарищу по оружию: он не переставал покровительствовать молодому человеку, что, впрочем, не составляло большого труда, поскольку виконт выказывал необыкновенные и весьма редкие в то время способности в деле освоения избранной им профессии.
В 1641 году он был уже капитаном, командиром двадцатишестипушечного фрегата.
К несчастью, ни старый граф де Бармон, ни его жена не могли насладиться успехами сына и новыми перспективами, открывавшимися для их дома: оба умерли, один вслед за другим, оставив молодого человека сиротой в двадцать два года.
Луи, как почтительный сын, истинно любивший своих родителей, оплакивал их, особенно горевал он о матери, которая всегда была добра и нежна к нему. Но за те несколько лет, что он ходил в долгие плавания, Луи уже привык жить самостоятельно и полагаться только на самого себя. Поэтому потеря родителей была для него менее чувствительна и горестна, чем если бы он никогда не оставлял домашнего крова.
Являясь теперь единственным представителем своей фамилии, он стал серьезно смотреть на жизнь и удвоил усилия, чтобы вернуть былую славу имени, которое благодаря его рвению уже начинало сиять новым блеском.
Герцог д’Эпернон был еще жив. Но, забытый обломок поколения, уже почти совершенно исчезнувшего, этот больной старик, давно поссорившийся с кардиналом Ришелье, теперь не имел прежнего влияния и ничего не мог сделать для того, кому он так горячо покровительствовал еще несколько лет назад.
Однако граф де Бармон не терял бодрости духа. Дворянство не любило морскую службу, хорошие морские офицеры были редки, и граф решил, что, не вмешиваясь в политические интриги, он сумеет проложить себе путь наверх.
Случай, который невозможно было предвидеть, должен был разрушить его честолюбивые планы и навсегда погубить его карьеру. Вот как это произошло.
Граф де Бармон командовал тогда «Эригоном», двадцатишестипушечным фрегатом. После довольно продолжительного плавания у алжирских берегов, защищая французские торговые суда от берберийских пиратов[4], его фрегат вошел в Гибралтарский пролив, чтобы потом выйти в океан и возвратиться в Брест. Но в ту минуту, когда судно входило в пролив, на него вдруг обрушился встречный ветер, и после отчаянных попыток продолжить путь судно было вынуждено лавировать несколько часов и наконец укрыться в гавани города Альхесирас, на испанском берегу.
Зная по опыту, что пройдет дня три или четыре, прежде чем ветер позволит пересечь пролив, граф де Бармон приказал спустить лодку и отправился на берег. Город Альхесирас, очень древний, был невелик, невзрачен и малонаселен. Только с тех пор, как англичане овладели Гибралтаром, находящимся по другую сторону бухты, испанцы поняли важность Альхесираса и превратили его в образцовый порт.
У графа не было никакой другой причины ехать в Альхесирас, кроме беспокойства, свойственного морякам, побуждающего их садиться в шлюпку и оставлять свой корабль тотчас, как только они войдут в бухту.
Торговые связи тогда еще не были налажены так хорошо, как в теперешние времена, правительства еще не имели обыкновения посылать в иностранные порты консулов, чтобы защищать торговые сделки своих соотечественников. Военные суда, которые случай приводил в какой-либо порт, должны были оказывать поддержку находящимся там торговцам из родной страны, ежели их интересы ущемлялись.
Отдав приказание прибыть за ним на закате, капитан в сопровождении только одного матроса по имени Мигель, к которому он был очень привязан и который сопровождал его повсюду, отправился по извилистым улицам Альхесираса, с любопытством осматривая все, что попадалось ему на глаза.
Этот Мигель, с которым мы часто будем встречаться впоследствии, был малый огромного роста, лет тридцати, с умным лицом, питавший к своему капитану искреннюю преданность с тех пор, как четыре года назад тот спас его с риском для собственной жизни, бросившись на лодке в открытое море в ужасную погоду, чтобы оказать помощь, когда Мигель упал в воду с мачты, поправляя запутавшиеся снасти. С тех пор матрос не расставался с графом. Родившийся в окрестностях По, на родине Генриха IV, он был, подобно этому королю, весел, насмешлив и чуть скептичен. Превосходный матрос, отчаянно храбрый, обладавший необыкновенной силой, Мигель олицетворял собой типичного баска, натуру сильную и грубую, но честную и верную.
