Теперь же всему этому поведению нужно дать какое-то объяснение. Пришло время поговорить о любви. Ибо мисс Амелия любила Братишку Лаймона. Это было ясно всем – не более того. Жили вместе в одном доме, порознь их никогда не видали. А следовательно, если верить миссис Макфэйл, пронырливой тетке с бородавками на носу, которая постоянно передвигала свою рухлядь из одного угла гостиной в другой, если верить ей и еще некоторым, жила эта парочка во грехе. Будь они даже родней, получилась бы помесь между двоюродными и троюродными братом с сестрой, да и того доказать было б никак не возможно. Мисс Амелия, конечно, – дылда еще та, шести футов росту, а Братишка Лаймон – горбатый хиляга и достает ей лишь до пояса. Но тут миссис Кочерыжке Макфэйл и ее кумушкам даже еще лучше, ибо подобные им просто упиваются такими союзами, неравными и ничтожными. Пусть себе. Добрые люди считали, что если эти двое и обрели какое-то телесное удовлетворение между собой, то касается это лишь их одних да Господа Бога. Вся здравая публика приходила к единому мнению об этой парочке, и ответ у них был простой и недвусмысленный – «не может быть». Что же это тогда за любовь, а?
Перво-наперво, любовь – совместное переживание двоих, но коли даже так, совместное переживание не означает, что переживание у этих двоих одинаковое. Есть любящий и возлюбленный, но они – из разных стран. Возлюбленный зачастую – лишь побуждение для всей любви, тихо копившейся в любящем очень и очень долго. Причем, каждому любящему это почему-то известно. В душе своей чувствует он, что его любовь – штука одинокая. И приходит к познанию нового, неведомого одиночества, и от знания этого страдает. И остается любящему тогда только одно. Он должен хранить в себе эту любовь, как только умеет; сотворить внутри целый новый мир, напряженный и странный, завершенный в самом себе. А добавить к этому можно еще и то, что такой любящий, о ком мы говорим, не обязательно – молодой человек, что откладывает деньги на обручальное кольцо; этим любящим может быть мужчина, женщина, дитя или вообще любое человеческое создание на этой земле.
Любимый тоже может быть кем угодно. Самые диковинные люди бывают таким побуждением к любви. Да окажись ты трясущимся от старости прадедушкой – но до сих пор будешь любить лишь странную девчонку, которую встретил как-то днем на улице в Чихо двадцать лет назад. И проповедник, случается, любит женщину падшую. Возлюбленный может быть личностью вероломной, с сальными волосами и дурными привычками. Да, и любящий видит все это так же ясно, как и любой другой – но это ни на гран не влияет на течение его любви. Самая заурядная персона бывает предметом любви – неистовой, сумасбродной и прекрасной, точно ядовитая болотная лилия. Хороший человек вызывает к себе любовь яростную и испорченную, а безумец с пеной у рта – укрывает чью-нибудь душу простым и нежным покоем. Ценность и свойства любви, значит, определяются самим любящим и никем больше.
Вот по этой причине большинство из нас предпочли бы любить сами, а не быть любимыми. Почти все желают стать любящими. А грубая правда – в том, что в тайне тайн своих быть любимым для многих невыносимо. Любимый боится и ненавидит любящего – и недаром. Ибо любящий вечно пытается любимого разоблачить. Любящий жаждет любой возможной связи со своим любимым, даже если переживание это причиняет ему одну лишь боль.
Раньше уже упоминалось, что мисс Амелия была когда-то замужем. Теперь об этом причудливом событии можно, пожалуй, и рассказать. Помните – все это случилось очень давно: мисс Амелия тогда единственный раз в жизни, до появления у нее горбуна, то есть, лично прикоснулась к этому явлению – любви.
Городок тогда был точно таким же, как и теперь, за исключением того, что имелось в нем две лавки, а не три, и персики вдоль дороги росли более корявые и приземистые, чем теперь. Мисс Амелии в то время было девятнадцать лет, и отец ее уже много месяцев как лежал в могиле. И жил тогда в городишке наладчик ткацких станков по имени Марвин Мэйси. Генри Мэйси он приходился братом, но зная их, ни за что нельзя было сказать, что они – родня. Ибо Марвин Мэйси был завиднейшим мужчиной во всей округе – выше шести футов, крепкий, с медлительными серыми глазами и курчавым волосом. Жил он неплохо, зарабатывал хорошо и имел золотые часы, что сзади открывались картинкой с водопадом. Со стороны, с мирской точки зрения Марвин Мэйси был человеком удачливым: никому не нужно кланяться, ни перед кем не надо угодничать, всегда добивается, чего нужно. Однако если посмотреть серьезнее и глубже, завидовать тут было нечему, ибо Марвин Мэйси был человеком недобрым. Репутация у него – что у любой шпаны в округе, если не хуже. Много лет, еще совсем мальчишкой, таскал он с собою высушенное и засоленное ухо человека, которого порешил в драке на бритвах. Рубил в сосняках белкам хвосты – так уж ему угодно было, а в левом кармане штанов носил запретную траву марихуану – соблазнять тех, кто удручен и кого к смерти потянуло. Несмотря же на такую репутацию, любим он был многими женщинами в округе – а жило здесь тогда даже несколько молоденьких девушек с чисто вымытыми волосами, кроткими взорами, нежными маленькими попками и чарующими манерами. И вот как раз этих благородных барышень он унижал и позорил. Пока, наконец, в возрасте двадцати двух лет этот самый Марвин Мэйси не предпочел мисс Амелию. Именно этой замкнутой, неуклюжей и странноглазой девушки он и добивался. Причем не из-за денег хотел ее, а единственно по любви.
И любовь изменила Марвина Мэйси. До того, как полюбил он мисс Амелию, можно было вообще под сомнение ставить, водится ли у такого человека внутри душа и сердце. Хотя уродству его характера и объяснение имеется: начинал жизнь в этом мире Марвин Мэйси очень трудно. Был одним из семерых нежеланных детей, чьих родителей и родителями-то назвать язык не повернется: сами дикие охламоны, нравилось им только рыбу удить, да по болотам шастать. Их же собственные дети – а по одному новому появлялось почти каждый год – были им лишь обузой. По вечерам, вернувшись с фабрики, смотрели эти родители на своих детей так, точно не могли сообразить, откуда они вообще взялись. Если дети плакали, их лупцевали, а первое, чему они в этой жизни научились, – искать в комнате самый темный угол и прятаться в нем так, чтобы не заметили. Худенькие все были, точно поседевшие привидения, и почти не говорили – даже между собой. Наконец родители их совсем бросили, оставив на попечение городка. Трудная стояла зима – фабрика закрылась почти на три месяца, много нищеты повсюду поселилось. Но не такой то был городок, где белым сироткам дадут за просто так сгинуть в чистом поле прямо у тебя на глазах. Так оно все и вышло: старшенький, восемь лет ему было, ушел пешком в Чихо и там пропал – то ли на товарняк притулился и уехал куда, то ли что, никто не знает. Трое следующих столовались по всему городу: посылали их из одной кухни в другую, а склада они были хрупкого и вскоре померли, еще до Пасхи. Последние же двое были Марвин Мэйси и Генри Мэйси – их-то и взяли в дом. Жила тогда там одна добрая женщина, миссис Мэри Хэйл – вот она и приняла к себе Марвина Мэйси и Генри Мэйси и любила их, как своих собственных. Выросли они у нее в доме, и относились к ним хорошо.
Однако ж сердца маленьких детишек – органы нежные. Бросишь такое грубо в мир с самого начала – и скрючит его в причудливые формы. Сердечко обиженного ребенка может так ссохнуться, что навсегда потом останется жестким и рябым, точно косточка персика. Или же наоборот – может гноиться и набухать, пока носить его в теле не станет сущей мукой, и тогда царапать и ранить его будут самые заурядные вещи. Так вот и стало с Генри Мэйси – полной противоположностью своему брату – добрейшим и нежнейшим человеком во всем городке. Отдает все свое жалованье взаймы тем, кому не повезло, а раньше еще и за детками присматривал, чьи родители по субботам вечером в кабачок ходили. Да только робкий он человек, и с первого взгляда сказать можно – набухло его сердце, и он страдает. Марвин Мэйси, вместе с тем, вырос наглым, бесстрашным и жестоким. Сердце его загрубело, как рога Сатаны, и пока не полюбил он мисс Амелию, брату своему и доброй женщине, что его вырастила, не приносил ничего, кроме позора и хлопот.
