Голова садовая... И как мы собираемся коротать часы одиночества?

Мальчик вытащил из-под деревянного топчана, который служил ему ложем, свежую пачку тряпичной бумаги и, выпрямляясь, ударился затылком о раму. Гидеон еще морщился от боли, когда заметил кое-что на подоконнике. Каменный шарик. Гидеон так и не выяснил, откуда взялась эта вещица, но она была у него, столько он себя помнил. Камушек стал для него чем-то вроде талисмана, и мальчик всегда брал его с собой на Испытания. Задумчиво катая тяжелый шарик на ладони, Гидеон следил, как на его поверхности вспыхивают разноцветные огненные точки – малиновые, золотые, лиловые, изумрудные. Похоже, их не видел никто, кроме него самого. Однажды он показал шарик приятелям, но те только покрутили пальцами у виска. Ну и ладно. Он видел, и это зрелище было завораживающим.

Налюбовавшись, мальчик спрятал свое сокровище в глубокий карман мантии.

Шагая по холодному коридору, Гидеон прощался с послушниками, которые попадались навстречу, потом свернул на крытую галерею, а вслед ему вслед неслись насмешливые голоса:

– Что, удалось сбежать с экзаменов, Гинт?

– Передавай привет бабушке!

Ухмыляясь, Гидеон через три ступеньки бежал по лестнице. Вскоре крики и смех друзей стихли позади. Мальчик вошел в храм. Это было его самое любимое место в монастыре. Гидеон любил эти своды, под которыми сейчас царила тишина, и стройные колонны, и прекрасные сады – он не раз помогал монахам, которые за ними ухаживали. Ему хотелось напоследок насладиться покоем, прежде чем пройти под величественной аркой и оказаться в переднем дворе. Там, ожидая Гидеона и держа под уздцы оседланную лошадь, уже стоял старый конюх.

– Добрый день, почтенный Гинт.

– И тебе того же, Хорис.

Лошадку он узнал сразу. Как здорово, что ему дали Императрицу! Гидеону уже не раз доводилось ездить на этой кобылке. Нрав у нее был спокойный, одно удовольствие. Юный послушник протянул лошади яблоко, которое нарочно сорвал в саду.

– Угощайся, моя девочка, – он погладил кобылку по бархатному носу и повернулся к конюху: – спасибо, Хорис. Это моя любимица.

– Его преосвященство велел позаботиться, чтобы у тебя была хорошая лошадь, а лучше Императрицы у нас никого нет – ответил старик, протягивая мальчику повод. – В торбе корм, на два дня хватит. В Мербери придется пополнить запасы. Да, вот тебе записка. Отец Пирс поймал меня по дороге и просил передать.

И Хорис с почтительным поклоном протянул Гидеону сложенный листок.

Гидеон пробежал записку глазами. Отец Пирс писал, что в одном из седельных вьюков лежит кошелек, и советовал не сорить деньгами. В Петрине Гидеона должен воротить некий Гэлбрит, который и проводит его к дому бабушки.

– Ехать тебе дней пять, а то и шесть, – продолжал Хорис – Когда проедешь Мербери, держись главного тракта, а потом сверни в сторону Трех Озер. Попадешь прямиком в Петрик.

И старый конюх, кивнув на прощание, направился прочь. Крикнув ему вдогонку «Спасибо!», мальчик вскочил в седло, устроился поудобнее, помахал рукой монастырю, а потом легко ударил кобылку каблуками и направил ее на дорогу, которая уведет его от монастыря и всего, что было знакомо и привычно.

Позволив Императрице бежать легкой рысцой и вертя в кармане свой каменный шарик, Гидеон погрузился в мечты. Он представлял себя героем, который отправился в опасный путь. Он командовал войсками, сражался с чудовищами. И вокруг всегда были женщины, которые его обожали.

Ему еще никогда в жизни не доводилось бывать дальше Лидона. Так что это будет любопытно – посмотреть Петрин. Все говорят, что бабушка живет на окраине от города. Значит, можно будет устраивать долгие прогулки и готовиться к Испытаниям. Может быть, не так оно все и плохо... Только бы бабушка дожила до его отъезда.

Выбравшись на широкий тракт, Гидеон снова стукнул Императрицу пятками, заставляя кобылку прибавить шагу. Глаза мальчика мечтательно озирали поля, расстилающиеся справа и слева от дороги, а пальцы и сами собой перекатывали камушек. Внезапно Гидеон понял, что камушек словно наливается теплом. Стоило покрепче сжать его в руке, и прежнее светлое настроение сменилось тревогой, тем смутным чувством, когда ты начинаешь догадываться о ловушке. Однако через миг все прошло. Гидеон успокоился, опустил повод и, дав Императрице немного свободы, пустил ее галопом.

Камешек закатился на дно кармана, а вместе с ним и тревожные мысли.

– Это просто немыслимо! – воскликнула маленькая пышечка.

– Слушай, Лаурин, какое чудо... Я бы месяц к пудингу не притронулась, если бы за это меня увезли отсюда, от этих книжек и свитков, – вздохнула Эмили, единственная настоящая подруга Лаурин.

Девочки подружились, когда им было по пять лет. Каждая искренне стремилась поддерживать эту дружбу и видела, что не одинока в этом желании. Особенно Эмили – неказистая конопатая простушка с торчащими, как у белки, передними зубами. Любовь Лаурин согревала ее, как солнце.

Казалось, Лаурин изо всех сил старается скрыть красоту, данную ей от рождения. Конечно, с большими, глубоко посаженными серо-зелеными глазами ничего нельзя было сделать. Однако ее густые золотистые волосы были всегда гладко зачесаны назад, чтобы никто не заметил, как они блестят. Лаурин старалась как можно меньше двигаться и никогда не отказывала себе в еде. Повариха хвалила ее за хороший аппетит, и это была самая искренняя похвала, которую Лаурин когда-либо слышала.

Однако в эти дни о ней говорил весь монастырь – о ее неаккуратности и легкомыслии, хотя, если разобраться, вины Лаурин в этом не было. Несколько дней назад, сидя в помещении для переписчиков, она внезапно лишилась чувств и вылила чернила на рукопись, с которой работала. К счастью, чернильница была почти пустой. Когда Лаурин без каких-либо видимых причин внезапно замерла на стуле, у Эмили началась истерика. Тем временем девочка закатила глаза, стала хватать ртом воздух, а затем без чувств упала прямо на подругу, и обе оказались на полу. В итоге следующие два дня Лаурин провела в больнице, где с нее не спускали глаз. При этом сестра Бенит не пускала к ней к ней никого, кроме Эмили, да и той не позволяла задерживаться у постели подруги. Впрочем, чем бы ни был вызван этот обморок, Лаурин уже полностью оправилась. Если разобраться, она прекрасно чувствовала себя сразу после того, как пришла в себя. Однако Настоятельница Гиртонского монастыря поспешила сообщить об этом случае бабушке Лаурин, которая жила в Петрине.

Кроме бабушки, родных у девочки не было, а о ее родителях никто ничего не знал. Посыльный вернулся с письмом от бабушки, в котором старая дама вежливо, но твердо просила, чтобы Лаурин позволили отправиться в Петрин, как только она достаточно окрепнет для путешествия. Девочке следует несколько дней подышать чистым горным воздухом. На самом деле это была не просьба, а требование, как сказала мать-Настоятельница, когда Лаурин попыталась возражать.

– Даже я не смею спорить с твоей бабушкой, Лаурин. Она пишет, что очень хочет тебя видеть, а тебе стоит немного отдохнуть. Она жертвует монастырю столько денег! На эти деньги мы едим, одеваемся. Благодаря пожертвованиям наш орден... ну, я бы не назвала это процветанием, но... Если не ошибаюсь, ты не видела бабушку одиннадцать лет? Давно пора ее навестить.

Прежде чем Лаурин поняла, что происходит, ее вещи были собраны, а сама она уже ехала в повозке на север, где ей предстояло пересесть в экипаж. Лаурин была в ярости – по правде говоря, не зная, почему. Да, расставание с Эмили – это ужасно. Зато можно будет отдохнуть от бесконечного переписывания рукописей! Монастырь был ей ненавистен, хотя она считалась одной из лучших переписчиц. В глубине души Лаурин подозревала, что добьется успеха в чем угодно – стоит только захотеть. Но тупо переписывать страницу за страницей, из книги на пергамент... Это не для нее.

Нет, есть все-таки одна задача, с которой ей не справиться.

Лаурин была очень одинока и ничего не могла с этим поделать. Ей было одиноко без материнской любви, одиноко без семьи. Из всех обитательниц монастыря только у Лаурин не было ни братьев, ни сестер. В редкие праздничные дни это чувство становилось острее. Если бы не Эмили... Наверно, Лаурин могла бы просто исчезнуть, и этого никто бы не заметил.