Единственное выступление, которое могло привлечь к нам внимание, проходило в Эссекском университете. На этом пестром балу мы должны были разделить сцену с The Swinging Blue Jeans, которые действительно там появились, и с Марианной Фейтфулл, чье выступление было только заявлено – если она сумеет вовремя вернуться из Голландии. Все это не слишком обнадеживало. Мы тогда еще назывались Tea Set, но уже, видимо, создавали впечатление, что переходим к психоделии, поскольку, несмотря на присутствие в нашем репертуаре песни «Long Tall Texan» под аккомпанемент акустических гитар, кто-то заготовил для нас «нефтяные» слайды и кинопроектор. Очевидно, благодаря кому-то из участников этого бала или последующей молве нас и пригласили в клуб «Марки».
Приглашение в «Марки» мы расценивали как великую возможность для прорыва в клубную сеть, хотя оказалось, что выступление пройдет в рамках мероприятия под названием «Trip», частного и совершенно отдельного, под которое сняли целый клуб. Дело было в воскресенье днем, ни один постоянный клиент «Марки» туда и не собирался.
Мероприятие вышло очень странное. Обычно мы играли на ритм-энд-блюзовых вечеринках, где входная плата равнялась цене кега эля. А здесь мы внезапно оказались исполнителями для хеппенинга, где с восторгом встречали те самые длинные соло, которые мы, вообще-то, использовали для набивки песен в клубе «Каунтдаун». Организаторы пригласили нас и дальше участвовать в подобных воскресных акциях в «Марки», которые впоследствии получили название «Спонтанный андерграунд». Повезло – иначе мы бы никогда не встретились с Питером Дженнером.
Питер недавно окончил Кембридж, хотя за время учебы в университете не сталкивался ни с кем из кучковавшейся вокруг Pink Floyd толпы (университетских с городскими всегда разделяла пропасть). Питер преподавал на факультете социального администрирования Лондонской школы экономики, обучал соцработников экономике и социологии, а также участвовал в работе студии грамзаписи под названием DNA. По его словам, он был «музыкальным психом», особенно сдвинутым на джазе и блюзе. DNA он основал вместе с Джоном Хопкинсом, Феликсом Мендельсоном и Роном Аткинсом для реализации их весьма широкого круга музыкальных интересов: «Мы хотели, чтобы DNA была авангардной, имея в виду любой авангард: джаз, фолк, классику, поп-музыку».
В один прекрасный воскресный день в конце академического года Питер проверял кипу студенческих работ и в какой-то момент дошел до состояния, когда уже отчаянно требовалось выйти на улицу и глотнуть свежего воздуха. От здания ЛШЭ в Холборне он решил направиться к клубу «Марки» на Уордор-стрит, где, как он знал, проходила какая-то частная вечеринка. Узнал он об этом от одного знакомого по имени Бернард Столлмен, чей брат Стивен заправлял ESP, эстетским американским лейблом, выпускавшим, скажем, The Fugs и вдохновившим Питера и его партнеров на создание DNA.
Как припоминает Питер, «DNA уже имела опыт работы с группой свободной импровизации АММ, за один день записав альбом на Денмарк-стрит. Сделка была гнилая: нам доставались два процента, из которых следовало оплатить студийное время и, вероятно, работу исполнителей. А я же экономист – я посчитал, что два процента от альбома стоимостью тридцать фунтов стерлингов составят всего семь пенсов и потребуется чертова уйма семи пенсов, чтобы составить сумму в тысячу фунтов стерлингов, которую я считал приличным состоянием. Я решил, что, если DNA хочет остаться на плаву, нам нужна поп-группа. И тогда я увидел The Pink Floyd Sound в клубе „Марки“ в то воскресенье. Подумал, правда, что слово „Sound“ в названии явно лишнее… Я очень ясно помню это выступление. Группа в основном играла ритм-энд-блюз, всякие „Louie Louie“ и „Dust My Broom“, что играли в то время все. Я не мог разобрать текст, но текстов тогда никто и не слушал. Заинтриговало меня то, что вместо воющих гитарных соло посреди песни они издавали какой-то странный шум. Довольно долго я не мог разобрать, что же это такое. А потом оказалось, что это Сид и Рик. Сид проделывал всякие чудные вещи с фидбэком на своем Binson Echorec. Рик выдавал странные, длинные, скользящие пассажи. А Ник стучал деревянными молотками. Вот что меня захватило. Это был авангард! Покупаю!»
В клубе «Марки», под названием The Pink Floyd Sound, за барабанной установкой Premier и в брюках с Карнаби-стрит.
Питер пожелал с нами познакомиться, и Бернард Столлмен выдал ему адрес. Питер пришел к нам на Стэнхоуп-Гарденз: «Дверь открыл Роджер. Все остальные разъехались на каникулы, потому что закончился учебный год. Тогда мы с Роджером договорились встретиться в сентябре. Фирма грамзаписи была для меня всего лишь хобби, и я мог подождать без проблем. Роджер не послал меня к черту. Просто сказал: „До сентября…“»
Когда Питер впервые зашел на Стэнхоуп-Гарденз, я был в отъезде – в своем первом низкобюджетном путешествии по Штатам. Считалось, что поездка в Америку – продолжение моего архитектурного образования, скорее шанс посмотреть великие здания США, а не музыкальное паломничество к истокам. Линди была в Нью-Йорке (она училась в Танцевальной труппе Марты Грэм), что было еще одной веской причиной туда отправиться, поскольку у Линди скоро начинались летние каникулы (Джульетт, подружка Рика, тоже тогда случайно там оказалась).
Я вылетел на «ПанАм 707» и пару недель провел в Нью-Йорке. Разумеется, не обошлось без некоего осмотра культурных и архитектурных достопримечательностей – Музея Гуггенхайма, Музея современного искусства, небоскреба Левер-хаус. Однако нашлось время и для кое-какой живой музыки. Я послушал The Fugs, побывал на выступлениях некоторых джазовых исполнителей вроде Моуза Эллисона и Телониуса Монка в «Виллидж вэнгард» и других джазовых клубах Гринвич-Виллидж. Немало времени я провел в магазинах грампластинок. Многих записей в Британии было не найти, а жесткие конверты американских альбомов, которые смотрелись куда достойнее в сравнении с их хрупкими британскими эквивалентами, были драгоценными трофеями.
Рядом с «кадиллаком» на долгом перегоне из Лексингтона, штат Кентукки, до Мексики и обратно летом 1966 года.
Затем мы с Линди за 99 долларов купили билет на автобус «грейхаунд» – билет предоставлял нам право на безлимитные поездки в течение трех месяцев – и направились на запад, в гигантское путешествие в три тысячи миль, от побережья до побережья, безостановочное, если не считать дозаправок и перерывов на перекус. В автобусе мы познакомились с недавно поженившейся американской парой. Молодой супруг вскоре отправлялся во Вьетнам, однако в 1966 году это очень мало что для нас значило. Осознал я лишь позднее и до сих пор временами размышляю, уцелел ли он.
Сан-Франциско тогда еще не стал всемирной столицей Лета Любви. Хейт-Эшбери был попросту перекрестком. Город представлял интерес только в плане осмотра достопримечательностей (поездка в Алькатрас!) и поглощения морепродуктов. В Сан-Франциско мы сели на «грейхаунд», идущий на восток, в Лексингтон, штат Кентукки, и встретились там с моим знакомцем по политеху Доном Макгарри и его подружкой Дейрдре. Дон купил себе «кадиллак» выпуска конца пятидесятых и с ненадежными тормозами, отчего преодолевать горные перевалы было весьма захватывающе. Мы почти немедленно выехали в Мехико (временами отклоняясь от маршрута для осмотра архитектурных достопримечательностей), где пошлялись довольно бестолково и уехали в Акапулько, где изумлялись дешевизне межсезонья: комнаты стоили всего доллар за ночь. Дальше эпическое путешествие привело нас назад в Лексингтон, откуда я вернулся в Нью-Йорк и полетел обратно через Атлантику.
