– Они в пути, – попытался защитить своих людей доктор, хоть и сам злился на них за проволочку. Он уже поверил, что спасет Джима.

Но что это? Из трикодера послышался громкий сигнал опасности. Маккой сразу же подумал об отравлении, но цифры на шкале данных не имели ничего общего с ядом, и вообще доктор никогда не встречал ничего похожего на этот сигнал опасности. Что за чертовщина?

А Кирку показалось, что кровь залила ему глаза, и он различал перед собой лишь тусклую пелену.

– Я ничего не вижу, – беспомощно пожаловался он.

Спок схватил его за руку, цепко обжал ее своей ладонью и открыл все чувственные и психические щиты, которыми он оградил себя за долгое время пребывания среди землян.

– С тобой все будет в порядке, Джим, – заверил вулканец. Он поднес свою правую руку к виску друга, замыкая и телепатическую, и мистическую связь, превращая два разных тела в единый организм. Боль, страх, сожаление волной нахлынули на него, и он принял их с готовностью, зная, что это принесет облегчение Джиму.

«Мои силы – тебе, – шептал он так тихо, чтобы никто не мог услышать. – Мои силы – тебе, моя воля – тебе».

Маккой видел, как опускались веки Спока, как закатились его глаза, но не мог уделить ему должного внимания. Наконец двери лифта широко распахнулись, и команда скорой помощи, вооруженная всем необходимым оборудованием, вывалила на мостик в полном своем составе.

– Скорей ко мне! – запоздало прокричал Маккой.

Без его участия к агонизирующему телу Кирка был пристегнут травматический блок, и живительный кислород на короткое время поддержал сердце, согрел замерзающие конечности. Казалось, что и боль несколько ослабела, «но взгляд Кирка все больше затуманивался, тускнел.

– Спок? – чуть слышно прошептал он.

– Я здесь, Джим.

Рука друга мягко прижалась к виску и щеке. Джим чувствовал, как из нее вливается в него сила нерасторжимой близости, поддерживающая его жизнь. И, не видя Спока, он каким-то рассудочным чувством знал и понимал все, что творится в душе друга, искаженной болью и страхом за него, Кирка.

Он сознавал, что умирает и что вместе с ним умирает и Спок, отдавая ему последние силы в безнадежной попытке спасти его. Спок уже сделал свой выбор, надо было выбирать и ему – капитану Джеймсу Кирку.

– Спок, – прошептал он, – позаботься о моем корабле, – и собрав последние силы, какие еще были в нем, резко дернулся и вывернулся из контактирующих объятий Спока.

Толчок от внезапного прекращения оттока энергии был таким сильным, что отбросил Спока назад, к холодной стене переборки. И он лежал, прижавшись щекой к полу, широко раскинув руки, ощущая, как с каждым толчком сердца из него уходили отголоски боли Джима Кирка. Но попытавшись открыть глаза, он ничего не увидел перед собою, кроме серой пелены тумана. Тогда он усиленно заморгал и вскочил на ноги, пытаясь скрыть неожиданно навалившуюся слабость. Неподвижное тело Кирка лежало на носилках, накрытое газообразным колпаком с респиратором: оно дышало, но в его дыхании не было признаков жизни. А глаза Кирка – немигающие, широко открытые – заволокла серебристо-серая безжизненная пелена.

– Доктор Маккой?

– Не сейчас, Спок.

Спок почувствовал, как все его тело пронизала холодная дрожь, и он судорожно сжал кулаки, пытаясь унять ее и почти бессознательно наблюдая, как люди Маккоя вкатывают тележку с телом Кирка в лифт, как пара других медиков склонилась над потерявшим сознание Брайтвайтом, чтобы и его унести в лазарет. Но Брайтвайт был жив, тело капитана тоже могло жить неопределенно долгое время под аппаратом искусственного дыхания.

Но Спок знал, что его друг, капитан Кирк, умер.

Мандэла Флин прислонилась спиной к задней стенке лифта, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на своем ранении. Ясно было, что пуля прошла по диагонали от левой ключицы до нижнего ребра, где и застряла куском расплавленного свинца. Жизненно важные органы, кажется, не задеты, но ее ключица снова раздроблена.

Мандэла выругалась: пуля, как в копеечку, попала в то же самое место, которое два года тому назад облюбовала шрапнель. А это означало, что придется потратить месяц на лечение и навсегда простится с надеждой избавится от старого шрама, с надеждой вернуть былую силу и мышцам, и костным тканям…

Кровяное давление резко понизилось, и вместе с ним поутихла и боль, но потом ее приступы возобновились. Мандэла всеми силами старалась удержаться на невидимой грани между потерей сознания от упадка давления и терпимостью к разрастающейся внутри нее боли.

Двери лифта раскрылись, и она увидела совершенно пустой коридор. Но куда девалась охрана? Ярость закипала в ней, ярость и стыд – как бы ни пострадал за свою оплошность капитан Кирк, вина за все случившееся лежит на ней. Даже если бы никто не был ранен, заключенный вырвался из-под охраны, и этому факту нет оправдания. А она гордилась своей командой, считала ее образцовой. Вот и, аукнулась ей ее пустопорожняя гордыня.

«Посмотри, что ты натворила! – ругала она себя. – Сумасшедший с пистолетом в руках бегает по всему кораблю, и ни одного охранника нет даже у этих проклятых дверей лифта. С таким же успехом твоей командой безопасности могла бы командовать безмозглая каменная глыба в звании лейтенанта. А твое место не в командирах, а в подметалах».

С трудом добредя до вестибюля, она и в нем никого не увидела, а ступни ее ног уже онемели, коленки беспомощно тряслись.

«Это паралич! – удивилась Мандэла. – Но какой паралич при моем ранении? Что со мной происходит?»

Сделано еще несколько шагов. Каюта Мордро рядом – сразу же за углом. И в ее сознании почему-то всплыла разрезная картинка: лошади, пропавшие из закрытой конюшни. Перед глазами закружился пестрый калейдоскоп цветных пятен, не имеющий ничего общего ни с закрытой конюшней, ни с пропавшими лошадьми, – что надо искать: пропавшую конюшню или закрытых лошадей?

Уже на уровне подсознания она вырвалась из бредового плена, вернулась к действительности. Ее людей не было около лифта, но что, если их не будет и у дверей камеры Мордро? Неужели Брайтвайт был прав, и она стала жертвой хорошо спланированного нападения? Но на «Энтерпрайз» нельзя проникнуть незамеченным никакому живому существу – сенсорная многослойная система предупреждения оповестит экипаж корабля о появлении на борту даже такого пассажира, как муха. Что говорить о человеке?

Ноги Мандэлы подогнулись, и она рухнула на колени, не почувствовав при этом боли, – онемение добиралось до бедер. И некого позвать на помощь. Перекатившись к переборке, она кое-как приподнялась, помогая себе одной правой рукой, – левая была парализована до полного бесчувствия. Вот и угол. Дотянувшись до него рукой, а затем дотащившись и всем телом, она увидела потрясающую картину: у двери в каюту Мордро столпилась чуть ли не вся ее команда безопасности.

– Что за чертовщина происходит? – произнесла она достаточно громко для того, чтобы ее услышали. – Мордро пропал, а вы стоите здесь, как… как…

Бернарда Аль Аурига резко выпрямился, отрываясь от обзорного оконца каюты Мордро, с высоты своего роста посмотрел на командира, увидел ее окровавленную руку, бок рубашки.

– Мандэла, командир… что? Тебе помочь?

– Отвечай на мой вопрос! – Флин вновь почувствовала кровь в своем теле. Боль куда-то ушла.

– Мордро здесь, командир, – ответил Аурига. В подтверждение своих слов он распахнул дверь каюты, и Флин заглянула в нее.

Лежа на кушетке, Мордро с трудом приподнял голову, помогая себе локтями. Взгляд его был туманным, словно он только что проснулся или очнулся от забытья.

– В чем дело? – недовольно спросил он. – Что означает вся эта суматоха? – Неон? – строго спросила Мандэла. – Лифт? Главный вход? Охрана?

– Командир, – ответила Неон своим серебристым голосом. – Заключенный, камера, Неон, глаза, тревога.

– Что?.. – замешательство Флин было вызвано не странным английским языком Неон, а тем, что она сказала. А Неон сказала, что Мордро находился в камере, и она тоже, и не спускала с него глаз, когда раздался сигнал тревоги.