Лондон. Как часто он мысленно совершал это путешествие, поворачивал направо с Кингс-роуд на Мьюз, стучал медным молоточком в дверь дома номер 88, чтобы Людмила открыла ему, видел, как она стоит на пороге и глядит на него снизу вверх со знакомым странным выражением покорности и вызова на лице, смотрел и тонул в глубине ее темных глаз. О, Господи! Он застонал, когда его плоть пробудилась к жизни.

Пообедав в одиночестве, Бенедикт отправился в библиотеку, собираясь изучить отчеты, которые Норрис рекомендовал ему прочитать, об успешном использовании цикломатов, выгодно применявшихся теперь в качестве искусственного подсластителя. Он настолько увлекся, что не стал слушать вечерние новости, как обычно делал, и спохватился только около половины первого ночи. Если бы он только мог заснуть! Он налил себе щедрую порцию виски. Этого должно быть довольно, и в любом случае на семь часов утра у него назначена важная встреча за завтраком вне стен его конторы. Он попросил Торпа, дворецкого, разбудить его в шесть. У него еще остались непрочитанные документы, на ознакомление с которыми уйдет минут тридцать. Он успеет это сделать в машине по дороге в деловую часть города.

Бенедикту показалось, что он лишь на минуту сомкнул глаза, когда Торп, встряхнув, разбудил его.

Бенедикт ошалело уставился на дворецкого.

— Что… ради Бога, в чем дело, Торп? Что происходит? — Он протер глаза, пытаясь проснуться.

— Сэр, я пробовал связаться с вами по внутреннему телефону, хотел вас разбудить, сэр. Прошу прощения, но, сэр, внизу двое полицейских. Произошел несчастный случай, сэр.

Через пять минут Бенедикт уже был внизу и, несмотря на охватившую его безотчетную панику, отметил: стрелки часов показывают без десяти четыре.

Они походили на актеров, игравших роль полицейских. Он утратил чувство реальности, провожая двоих здоровых ребят в одинаковых тускло-коричневых плащах в библиотеку, где пустой бокал из-под бренди по-прежнему был на том же месте, куда он его поставил.

— Лейтенант Поттер, сэр.

— Сержант Кроули, сэр. Печальные вести, мистер Тауэрс. Катастрофа на Пенсильванской железной дороге, поезд сошел с рельсов в Вудбридже, Нью-Джерси, сэр. У нас есть основания предполагать, что ваша жена находится среди пассажиров, которые… — Он откашлялся. — У нас есть основания предполагать, что она, возможно, находится в числе жертв.

Они еще не закончили говорить, когда он закричал: «Нет! Нет! Нет!» Это неправда. Только не Хани. Только не маленькая, хорошенькая Хани, танцующая в своих нарядах от Диора под музыку, звучащую у нее в голове. Это невозможно. Раздался телефонный звонок. Торп, с лицом белым, как его накрахмаленная сорочка, пробормотал:

— Мистер Тауэрс, звонит миссис Эртрингтон, сэр, сестра Мадам… О, сэр…

Заголовки утренних газет возвещали об ужасной катастрофе. Бенедикт увидел их только вечером, вернувшись домой после опознания изувеченного тела Хани.

«Восемьдесят пять погибших, сотни раненых… Представитель Пенсильванской железной дороги объявил о начале расследования… Высказано предположение, что временный железнодорожный путь не был рассчитан на скоростные составы… Миссис Бенедикт Тауэрс, супруга президента компании «Тауэрс фармасетикалз», среди погибших».

Хани была похоронена там, где находили последнее пристанище члены семьи Тауэрс, рядом с отцом и матерью Бенедикта. На похоронах присутствовали только ближайшие родственники, но «Нью-Йорк таймс» сообщила, что позднее состоится поминальная служба, на которую, как ожидают, прибудут друзья усопшей со всего мира. Миссис Тауэрс любили многие.

С сухими глазами, поджав губы, Сьюзен стояла и смотрела на отца, устало сидевшего за письменным столом.

— Я хочу поговорить с тобой. Я хочу знать, что здесь происходило.

Со стороны казалось, будто она полностью владеет собой, но по мере того, как она говорила, голос становился все громче и громче, и Бенедикт уловил истерические нотки.

Хотя Бенедикт панически боялся выяснения отношений со Сьюзен, что, он был уверен, неизбежно, именно в этот миг он вдруг осознал, что смотрит на свою дочь — дочь, которую он оскорбил не меньше, чем ее мать, — как будто она была посторонним человеком. С тем же успехом она могла бы быть одной из многих сотен безымянных молодых женщин, работавших на него в разных уголках земного шара на одной из многочисленных фабрик или в конторах «Тауэрс».

— Я знаю, что-то было не так. Случилось что-то ужасное. Маму словно подменили, когда я в последний раз приезжала домой на день рождения Чарли — когда ему исполнился двадцать один год. И Чарли тоже это заметил. Так что я ничего не придумала.

Горечь, звучавшая в голосе Сьюзен, должна была бы причинить ему жгучую боль, но, когда она высказалась, он почувствовал только облегчение, огромное, невыразимое облегчение. Сьюзен не знала. Хани не сказала ей.

Он часто размышлял об этом в последние, тяжелые дни. Он ждал, точно человек, приговоренный к расстрелу, что Сьюзен обвинит его в смерти матери. Он ждал этого в тот день, когда ему пришлось по телефону сообщить ей трагическую весть. Он ждал этого каждую минуту, проведенную вместе с тех пор, как он полетел в Париж, чтобы привезти ее на похороны. До сего момента, на следующий день после похорон, она не сказала ни слова, но ее молчание и взгляды, полные упрека, убедили его, что вскоре она изобличит его как презренного негодяя.

Он поднялся с места, подошел к ней, крепко обнял, игнорируя попытки оттолкнуть его. Когда ему удалось справиться с ней, он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.

— Ты права, мы с твоей матерью не очень-то ладили, но ничего не «случилось». Я не знаю, на что ты пытаешься намекнуть. Ты достаточно взрослая и умудренная опытом, ты достаточно повидала мир, чтобы понимать, что такое иногда происходит: мужчина и женщина любят друг друга, но не могут приспособиться друг к другу. В прошлом году я осознал, что слишком много времени провожу вне дома, что слишком поглощен делами, и…

— Почему ушли Милош и Людмила? Почему их брак распался? Я слышала, что они развелись. Джефферс говорил мне, что Милош сказал ему… — Сьюзен запнулась и покраснела, очевидно, засомневавшись, стоит ли продолжать.

— Да? Что же он говорил тебе?

— В начале прошлого года Милош едва не сошел с ума. Джефферс сказал, что убежден, будто Милош узнал, что у жены есть другой мужчина…

— Да, думаю, это вполне вероятно, — спокойно заметил Бенедикт. — Ты спрашиваешь меня, почему они ушли. Тот же вопрос ты задавала мне и матери на Рождество, но ты только что сама ответила на него. Они уволились потому, что их брак распался, и каждый пошел своей дорогой.

— Куда уехала Людмила? Однажды ты назвал ее «Лу», я слышала.

— Полагаю, она отправилась в Европу, в Париж или Лондон, точно не знаю. «Лу»? В самом деле? Ну и что же? Звучит гораздо лучше, чем Людмила. Всякий раз, когда я слышал это имя, я вспоминал о фрицах.

Сьюзен наморщила носик, словно в комнате внезапно скверно запахло. Манерность, скопированная у Хани; Бенедикт тысячу раз видел, как жена вела себя точно так же. При мысли о Хани его глаза неожиданно наполнились слезами. Сьюзен увидела слезы, и в следующую секунду она уже рыдала, рыдала, как ребенок, его ребенок. Он отнес ее на диван и стал укачивать, словно маленькую.

— О, папа, это так несправедливо. Мама была такой жизнерадостной. Я так сильно ее любила. Она была моим лучшим другом, теперь я это понимаю. С этим невозможно смириться, и я ненавижу себя за ужасные, глупые мысли о тебе и… — Она замолчала на полуслове. — Наверное, я сошла с ума. Когда живешь в Париже, где все так странно и может произойти что угодно… Но, папа, что мы будем делать без мамы?

— Не знаю, Сьюзи. Просто не представляю.

Он действительно не знал. Он пытался найти разумное объяснение чувству вины, терзавшему его. Хани сама решила навестить Джойс, чтобы заставить его понять, как она нужна ему, как он любит ее, чтобы он снова смог заниматься с ней любовью. Бенедикт ни слова не сказал о «передышке», которая была ему насущно необходима. Она тоже нуждалась в этом, и все закончилось трагедией, и никто из них так и не успел понять, есть ли у них шанс на будущее.