— Товарищ (лейтенант, ст. лейтенант, капитан, майор), за проявленные успехи в (физической подготовке, стрельбе, профессиональной подготовке), разрешите я вас поцелую? По-братски.

И целовала долгим поцелуем в губы. Сачков и разгильдяев отлавливала в укромных местах и била. Без следов, но очень больно и обидно. В качестве бесплатной добавки к дисциплинарным наказаниям, предусмотренным уставом. Эти незамысловатые методы оказались очень действенными. Хотя многие ее втайне ненавидели, но сказать об этом вслух боялись, ибо большая часть командиров была готова ее буквально носить на руках. Особенно, после того, как побывали вместе с ней в госпиталях развернутых вдоль советско-финской границы.

Ольга просилась на фронт, хоть на недельку, но начальство сказало ясно и определенно: тот, кто дает советы высшему руководству страны и армии, должен понимать и принимать неизбежные последствия, которые привносит этот факт в его работу и личную жизнь. Крыть было нечем, но изредка посещать госпитали и общаться с ранеными, этого ей запретить не мог никто. Начальство кривилось, но разрешило, в составе делегации. Так сказать, будем прятать лист в лесу.

С делегацией дело долго не стало. Возглавил ее замполит полка (только потому, что об этом просила Галка, уже успевшая положить на него глаз), а кроме Светловой и Колядко в состав вошли еще четыре молодых командира, принимавших участие в самодеятельности и любящих это дело. Один из них, молодой лейтенант, по комсомольской путевке пришедший в армию из института радиофизики, смотрел на Ольгу такими восторженными, детскими, влюбленными глазами, что она просто не могла не обратить на него внимания.

Владислав вырос в семье учителей преподававших в гимназии еще до революции. После гражданской войны мать устроилась работать в школе, а отец преподавал курс общей физики в университете. В голове Владислава картина мира соткалась из причудливой смеси русской классической литературы, сонетов Шекспира, комсомольских лозунгов и музыки скрипки. Оба его родителя обожали скрипку, не умели на ней играть, остро чувствовали свою неполноценность и приложили все силы, чтоб оградить свои чада от подобной участи. То, что вместе с ним семь кругов ада обучения игры на этом непростом инструменте проходил его старший брат и младшая сестра, мирило Владика с окружающей действительностью.

Лирическое отступление.

«Психологи давно заметили: чувство удовлетворения от своей жизни практически не зависит от абсолютной величины благосостояния человека и испытываемой им нагрузки. Ему достаточно видеть, что он живет так же, как и большинство окружающих. Значительные отклонения от средины, как в одну, так и в другую сторону вызывают значительный психологический дискомфорт, уродуя личность, лишая ее того неуловимого состояния, которое мы называем счастьем. Но то, что богатые не просто плачут, а делают это значительно чаще обычных людей, тема закрытая. Ибо способна поколебать устои современной цивилизации безуспешно пытающейся провести знак равенства между счастьем и безграничной алчностью».

В школе его в комсомол не приняли, происхождение у него было не пролетарское, а в общественной жизни он инициативой не блистал, пламенных речей не произносил. Перед выпускными экзаменами, его вызвали в школьный комитет комсомола. Комсорг был немногословен:

— Комсомольцем стать хочешь?

— Конечно!

— После школы подавай документы в институт радиофизики. Заводу «Радиолампа», во Фрязино специалистов не хватает. Специальный институт открыли. Объявлен комсомольский набор в новый институт. Мы тебе путевку дадим. Поступишь — примут в комсомол. Понял?

— Понял…

— Тогда держи путевку. В ней все написано: адрес, какие документы с собой иметь.

Так попал Владислав на радиофизику. В институте пообещали, что в комсомол примут после двух сессий сданных на «отлично». Оценка — «хорошо» по любому из предметов была достаточным поводом, чтоб отложить прием в комсомол до выполнения очередного комсомольского задания, на которые комсорг не скупился. Дескать, хочешь в ряды коммунистической молодежи — докажи делом, что достоин. Так продолжалось до третьего курса, когда его на очередном собрании таки приняли в ряды ВЛКСМ без предупреждения. Не успел он получить билет, как ему выписали комсомольскую путевку на командирские курсы.

— Комсомолец должен жертвовать личным ради общественного, — сказал на прощание комсорг его курса.

Вскоре молодой лейтенант оказался за колючей проволокой, в списках командного состава отдельного полка специальных средств воздушной разведки.

Любовь ударила Владислава, как бьет разбойник в темном переулке. Внезапно и насмерть. Если бы у него была практика общения с девушками, может быть, это не было бы так оглушающе и у него были бы шансы сохранить остатки здравого рассудка. Но до института все свободное время занимала скрипка, а в институте больше восьмидесяти процентов однокурсников — пацаны, да и учеба требовала полной самоотдачи…

Впервые Владислав увидел ее возле столовой. В тот день он с самого утра поехал на станцию встречать пополнение прибывающее пригородным поездом. Из части на станцию готовили еще одну машину.

— А эта зачем?

— Приезжают к нам проверяющие, из внешней разведки, велено на станции встретить.

— Так и пополнение бы забрали, чего две машины гонять…

— Ну ты даешь… проверяющих с пополнением в одну машину. Самому не смешно?

После того как он привез и разместил вновь прибывших бойцов и командиров, они дружно двинулись в столовую, наверстать, так сказать, упущенное. Перед входом стояли две девушки в военной форме и с иронией наблюдали за их «организованным шествием».

— Работы непочатый край, — не заботясь, что будет услышана, констатировала симпатичная светловолосая девушка со шпалами старшего лейтенанта НКВД. Ее большие синие глаза придирчиво осматривали каждого.

— Ничего, Революция Ивановна, справимся, глаза боятся, а руки делают, — ее напарница в чине сержанта НКВД оценивала увиденное не так строго, и в ее черных глазах перебегавших с одного объекта на другой, иногда мелькал легкий интерес к увиденному.

Почему наш взгляд спокойно, с большим или меньшим интересом, скользит по тысячам, сотням тысяч лиц, а на сто тысяч первом замирает, рождая в душе ураган новых, доселе неведомых чувств? Этого, не знает никто, и видимо навсегда останется одной из тайн, на которые так богата наша жизнь.

Яркое зимнее солнце пламенело в ее светлых волосах, и Владислав не мог оторвать глаз от холодной голубизны ее очей. Все уже зашли, а он стоял и смотрел, не в силах совладать с нахлынувшим потоком, накрывшим его с головой…

— Вы хотели мне что-то сказать, товарищ лейтенант?

— Так точно… хотел…

— Сказать хотел, но не сумел. Говорите, я вас слушаю.

— Э… вы надолго к нам, товарищ старший лейтенант НКВД?

— Надолго… еще надоесть успею.

— Никогда…

Льдинки ее глаз оттаяли, их заполнила легкая грусть. Она вдруг подошла совсем близко и тихо сказала, схватив его за пуговицу шинели:

— Не смотри на меня так, красивый мальчик, не лети на огонь, сгоришь…

— Поздно… уже горю…

— Беда… не на ту ты посмотрел… глупый красавчик… теперь терпи… шагом марш в столовую, лейтенант!

— Есть!

Если бы у него было время, он бы смотрел на нее часами, как смотрят на огонь. Если бы он знал индийскую мифологию, он сравнил бы ее с богиней Агни, обжигающей своей лаской и сжигающей своим гневом. Каждую свободную минуту он старался быть рядом, даже если они были заняты. Ему повезло, его избранница была очень чуткой и бережной. Несмотря на то, что испытывала она к нему скорей дружеские чувства, как к младшему брату, Ольга терпеливо сносила все его ухаживания и оказываемые знаки внимания. Но порой ее мысли куда-то улетали, и она начинала пропускать мимо ушей то, что он ей взволновано вещал. Когда он, заметив это, обижено замолкал, Ольга его своеобразно утешала.

— Ты не молчи, говори. Когда ты мне что-то рассказываешь, вокруг создается положительный эмоциональный фон, и мне в голову разные идеи приходят, имеющие большое значение для всего народного хозяйства. Так что ты не сачкуй, удерживай фон, а то он начинает рассеиваться.