Но, попав в Буш, я был ошарашен. Потому что, когда я перебрался через Грин, в этот среднеклассовый квартал рядом с нашим районом — там все было мирно, тихо, спокойно, так-как-было-раньше. Поверьте! На площади двух квадратный миль в Неаполе кровь и гром, а вне ее пределов — прямо через дорогу, будто это какая-то государственная граница, — вы снова попадаете в мир Миссис Дейл, в мир "Чем я занимаюсь? ", в зеленую и приятную страну Англию. Неаполь был словно тюрьма или концентрационный лагерь: внутри — печальные убийства, снаружи — автобусы, вечерние газеты и спешка домой к своим сосискам, картофельному пюре и чаю.

Возле телетеатра я купил вечерний выпуск. Они раздували все эти события — ни одна газета не устоит перед большими заголовками — но так же и пытались не придавать этому особого значения. Реакция в Африке и на Карибских о-вах, говорилось, была не благосклонной, но очень преувеличенной. Было немного злорадства в Южной Африке и юге США, что, в столь сложной ситуации необходимо порицать. Главное, что надо помнить: это то, что ни в Ноттингеме — и не в Ноттинг Хилле, пока что — не было потеряно ни одной человеческой жизни. Тем временем парень из Скотланд-ярда, опубликовал сообщение, чтобы остудить интерес зевак. Я выбросил эту штуку. Закон никогда не хочет, чтобы вы смотрели на то, с чем он не может справиться. Потом я вернулся в свой район.

Я шел по пустой улице, которая была освещена, как и большинство из них, фонарями, поставленными сюда во времена Королевы Боадиции, когда я увидел трех цветных чуваков, идущих мне навстречу и державшихся друг друга. Я огляделся, потому что думал, что их преследуют, но нет, поэтому я подошел к ним и сказал "Привет, парни, как дела? " — и увидел в руке у одного из них гаечный ключ, кажется (в любом случае, что-то железное), и они двинулись на меня. Боже, каким же галопом я помчался! А эти три сына Африки гнались за мной и шипели! Я нырнул в бассейн света, пролез между какими-то машинами, и врезался посредине дороги прямо в М-ра Уиза. "Прекратить! ", — крикнул он, и цветные чуваки увидели, что у меня есть союзник, и растаяли, как лучи заходящего солнца. "Ну и ну! ", — кричал я, хлопая старину Уиза, будто выбивая ковер. "Ну и рад же я видеть твое гнусное лицо! Где ты, черт возьми, был, мужик, я тебя искал! " Уизард взял меня за руку и сказал: «Спокойнее, малыш», и, пройдя пару домов, мы оказались на каком-то огромном собрании.

Все это было устроено чуваками из Союза Защиты Белых, распространявшими в толпе листовки. Оратор на передвижной трибуне выглядел довольно обычно — т. е. такой тип, которого трудно описать, если бы вас попросили об этом позже — правда, в тот момент в нем пылало и билось некое сумасшедшее и электрическое безумие. Он не обращался конкретно к кому-то — к какому-либо человеческому существу, даже совсем пропащему — он кричал в пространство, в ночь, обращаясь к какому-то духу, к какому-то колдуну за помощью и благословением. И на него, освещенного желтым сиянием, снизу-вверх смотрели защищаемые им белые лица, превратившиеся, благодаря муниципальным фонарям над ними, в нечто грязное, фиолетово-серое.

Я пихнул Уиза локтем.

— Он сбрендил, — сказал я.

Уиз не отвечал.

— Я говорю, он чокнутый, парень! — проорал я, поверх шума микрофона.

Потом я посмотрел на Уизарда. И на лице моего друга, пока он смотрел на этого оратора, я увидел выражение, вызвавшее у меня дрожь. Потому что малыш Уиз, такой подтянутый и опрятный и нарядный и опасный, чуть улыбался так, чтобы зубы были еле видны, и все его гибкое маленькое тело было напряжено, и что-то Бог знает откуда появилось в его взгляде, и он поднялся на цыпочки, резко вскинул руки вверх, и выкрикнул, провизжал так, будто это были его последние слова: "Англия должна быть белой! "

Я стоял некоторое время, а толпа подхватила эти слова. Потом я схватил Уиза за шиворот изо всех своих сил, тряхнул и ударил его, вложив в кулак всю свою жизнь, и он упал. Затем я быстро огляделся, прикинул, что к чему, и побежал.

К счастью, я знаю Неаполь, и я удрал гораздо легче, чем надеялся. Возле бульвара Корнуолл я забежал во двор и отдышался. Потом я пересек рощицу Лэдброук и пошел по улице, стараясь держаться направления железной дороги.

Впереди, на освещенном участке, я увидел забавную фигуру: это был африканский торговец, хорошо известный во всем квартале, длинный тощий старый тип, владеющий небольшим магазином, специализирующимся на импортных продуктах, которые Пики применяют в своей кухне. Обычно он носит древний костюм и потрепанный Энтони Иден, но сегодня он был при всех своих регалиях — я хочу сказать, он был в африканских робах, и стоял он в них возле своего дома, совершенно один, ожидая чего-то.

Я подошел к нему, сказал «Привет» и спросил, в чем дело. Он сказал, что это его дом, внутри — его жена и дети, и он никому не хочет причинять боль, но если кто-то вздумает нанести им вред, сначала им придется перекинуться парой словечек с ним. Он стоял на этом месте весь день, и будет стоять и дальше, сказал он, пока эти хулиганы поблизости. Мне понравилось, как этот старый парень произнес слово «хулиганы». Оно выскочило прямо у него из живота, так, будто он выблевывал какую-то противную массу. Я сказал ему, «Так держать, папаша», и мне понравились его одежды — как только у меня появится шанс, я поеду в Африку, посмотрю на всех этих чуваков в робах, как в кинопередачах про путешествия — и я продолжил путь.

Вскоре я увидел огни. Поэтому я поспешил, и наткнулся на другое скопление народа, и оказалось, что все эти люди толпились возле клуба Санта Лючия, Вест-индской обдираловки, не более очаровательный, чем общественный туалет. Здесь кружило несколько сотен; а что добавляло веселья всей этой толчее, так это присутствие кино — и ТВ — камер, с дуговыми лампами, светом и фотовспышками, как будто снималась какая-то массовая сцена для кинофильма. И управлял всем этим, стоя на крыше машины с микрофоном, — да, вы отгадали — Зови-Меня-Приятелем. Это, безусловно, был главный вечер всей его карьеры — сенсационные новости, наш бесстрашный репортер прямо там, на линии огня! А что касается Тедов и хулиганов, ну, они могут учуять камеру за милю, и вряд ли найдется нечто более любимое ими, чем шанс полюбоваться на свои идиотские лица на следующее утро в таблоидах, так что это тоже была для них огромная возможность.

"Дитя! " — проорал кто-то и я оглянулся. Это оказалась экс-Деб-Прошлого-Года, на заднем сидении вишневого Бентли. Я пробрался к ней через толпу, и нашел ее в компании Горлопанов Генри, которые, как я понял, сомневались, что все это хоть сколько либо забавно. А что касается экс-Деб, то она высунулась из своей машины и сказала:

— Вся эта толпа — куча дрянных ублюдков.

— Кому ты это говоришь! — сказал я.

— А что это за место? — спросила она, махая рукой в сторону клуба Санта Лючия.

— Местный притон. Не хочешь заглянуть? — спросил я — немного саркастически, должен признаться, потому что если орущая толпа вокруг по какой-то причине не уроет вас, Пики внутри, если они там есть, обязательно это сделают, если вы попытаетесь зайти.

— Конечно! — вскрикнула она слишком громко, даже для меня. — Я с удовольствием потанцую с каким-нибудь африканцем, они лучшие танцоры в мире!

И она пригласила меня внутрь, и я подумал "О, ну что ж! ", и Горлопан за рулем подвел машину ко входу, а все, увидев экс-Деб и Горлопанов, подумали, наверное, что это какой-то номер из телевизионной программы. Экс-Деб и я вышли, за нами увязались двое Горлопанов, и мы спустились по ступенькам в подвал, и экс-Деб постучала двумя руками в закрытую дверь.

Должен сказать, что я окаменел, но также был на грани истерики, ибо теперь все это казалось мне довольно смешным, поэтому мне в голову пришла идея, я подошел к мусорному баку, забрался на пьедестал и, улучив момент, проорал сквозь вентиляционное окошко: "Клевый, если ты там, впусти нас, мы клиенты! ". Потом мы еще немного подождали возле двери, открылось смотровое отверстие, загремели болты и прочие железные изделия, и дверь приоткрылась на восемь инчей, и мы проскользнули внутрь; но не Горлопаны, им вход преградили.