Происшествия в Ноттингеме, заканчивал Э. Дроув, ни в коем случае не могут быть описанными как «расистские». Поэтому сравнения с гораздо более серьезными беспорядками в южных штатах Америки и в ЮАР просто непонятны и нелогичны. Судя по быстрым и решительным действиям властей Ноттингема, мы можем быть уверены в том, что про такие прискорбные инциденты больше не услышим — ибо они полностью чужды складу нашей жизни — если, конечно, без страхов и предрассудков будут проведены срочные меры, указанные выше.

Я вновь отложил газету.

— Этот человек даже не прикольный, — сказал я Большой Джилл. — И я не верю, что он глупый — он просто зловещий.

— Успокойся, — сказала Большая Джилл.

— Он не затронул кучу вещей!

— Не сомневаюсь, что ты прав, — сказала она мне.

— И самое главное — он не осудил этого! Не осудил эти столкновения! Он всего лишь искал алиби.

Джилл села и занялась своими ногтями. — Он просто невежда, — сказала она, — а вовсе не зловещий.

— Невежда, поучающий людей, — это и есть зловеще, — проорал я.

Она взглянула на меня поверх своего лака для ногтей.

— Смысл всего этого, — сказала она, — заключается в следующем: если у тебя лицо черное, и живешь ты по соседству с белыми — все, что ты делаешь, подозрительно. Ты просто торчишь там, как заноза.

— Все, что ты делаешь! — сказал я, хватая газету и сворачивая ее в плотную сосиску. — Но что они такого делают, чем отличаются от других жуликов, живущих в этих трущобах?

— Тебе виднее, — сказала Джилл.

— Послушай! Цветных безработных гораздо больше, чем белых. Все это знают. И не только бездельников: их можно увидеть толпящихся в очереди за пособием часами каждый день.

— Да, — сказала Большая Джилл.

— А когда они хотят снять комнату, ты знаешь, что в итоге они получают в ответ: «никаких детей, никаких цветных».

— Полагаю, — сказала Большая Джилл, — что те, кто ненавидят одних, ненавидят и других.

— А что касается белых, преступивших закон, что, здесь их нет, ни одного, ты могла бы так сказать?

— Я не знаю практически никого, кто не преступал бы, — ответила Большая Джилл.

— А по поводу белых девок? — закричал я. — Разве это им не нравится? То есть, неужели никто не видел, как они трутся вокруг Пиков?

— Такое я видела чаще, чем что-либо, — сказала Большая Джилл.

— А эти сутенеры. Может, хоть кто-нибудь из этих ублюдков случайно является мальтийцем, киприотом или даже продуктом этих островов?

— Их полно, — сказала Большая Джилл, поднимая взгляд на меня.

— О, извини, Большая Джилл.

— Ничего страшного, детка.

— Что происходит с нашими мужчинами? — сказал я ей. — Неужели они не могут удержать своих женщин? Неужели они нуждаются в этой лаже, — и я постучал газетой Миссис Дэйл по спинке стула, — чтобы она помогала им и защищала их?

— Я думала, — сказала Большая Джилл, занимаясь ногтями на правой руке, — что девочек более чем достаточно и хватит на всех.

Я сунул скрученную газету в чайные листья.

— Вся штука в том, — заорал я, — что ни слова не сказано про то, что действительно имеет значение. Вот, пожалуйста. Если даже каждый Пик в Англии — жулик, это все равно не повод, чтобы посылать на каждого из них десятерых.

Большая Джилл не ответила мне на этот раз, и я поднялся.

— Я уже не понимаю свою собственную страну, — сказал я ей. — В исторических книгах говорится, что английская нация распространена по всему чертовому миру: все уезжали и вселялись повсюду, и это одно из самых великих и благородных Английских достоинств. Никто нас не приглашал, и мы ни у кого не спрашивали разрешения, я так думаю. А когда несколько сотен тысяч приезжают и устраиваются среди наших пятидесяти миллионов, мы просто не можем этого вынести.

— Ага, — сказала Большая Джилл.

— У меня наверху, — продолжил я, — есть совершенно новый паспорт. Там сказано, что я являюсь гражданином Соединенного Королевства и колоний. Никто не просил меня об этом, но так уж вышло. Вот. У большинства из этих парней есть точно такой же паспорт, и это мы придумали законы, по которым они получили их. Но когда они приезжают в дорогую старую Родину-Мать и показывают нам эти штуки, мы швыряем их обратно им в лица.

Большая Джилл тоже поднялась.

— Ты заработался, — сказала она.

— Еще как!

Она посмотрела на меня.

— Люди в стеклянных домах…, — сказала она.

— Что это значит?

— Послушай, дорогуша. Моя личная жизнь полна секретов, и это не дает мне права быть привередливой. А что касается тебя, ты торгуешь порно-снимками на каждом углу, и они очень милые, я не отрицаю. Но это мешает тебе поучать кого-либо, мне так кажется.

— Я совершенно не врубаюсь в это, — сказал я. — Можно жульничать, и все еще оставаться человеком, а не чудовищем.

— Как скажешь, милый, — ответила Большая Джилл. — А теперь я должна тебя вышвырнуть, девчонки сейчас начнут клянчить завтрак.

— Ну ладно тогда, Большая Джилл. — Я пошел к двери и сказал ей, — Ты на моей стороне, тем не менее, не так ли?

— О, конечно, — сказала она. — Я обеими руками за равенство…. Если цветная девчонка зайдет ко мне, она будет принята с теми же почестями, что и все остальные…

— Понятно, — сказал я ей.

Она подошла и положила свою руку метательницы молота мне на плечо.

— Не беспокойся, сынок, — сказала она, — и не принимай слишком близко к сердцу то, что тебя не касается. Пики и сами могут постоять за себя… они большие сильные парни. Среди них много боксеров…

— О, да, — сказал я. — Но не забывай, что я только что видел. Пусти на ринг Дятла и двадцать Тедов, вооруженных лопатами — это некоим образом уравновешивает силы.

— Дятла забрали, — сказала она.

— Да? Действительно?

— Он вновь отослан под стражу.

— Впервые одобряю решение судьи.

Большая Джилл вышла на крыльцо.

— Не о Тедах тебе надо беспокоиться, — сказала она, — а о том, присоединятся ли к этому остальные люди. Здесь довольно крутые мужики.

— Я заметил это, — сказал я ей, снимая замки со своей Веспы.

— Куда ты направляешься, детка?

— Собираюсь взглянуть на свое поместье.

Если бы вы попали в наш район, вы бы сразу почувствовали, что что-то происходит. Солнце уже было довольно высоко, и улицы были нормальными, с машинами, людьми — пока неожиданно до вас не дошло, что они не были нормальными. Потому что здесь, в Неаполе, можно было почувствовать дыру: как будто какая-то жизнь вытекала из нее, оставляя некий вакуум на улицах и газонах. И хуже всего было то, что когда вы оглядывались по сторонам, вы видели, что люди еще не замечают изменения, хотя для вас они были такими пугающе очевидными.

На углах и возле своих домов стояли Теды: стояли группами, ничего не делая, просто стояли кругом, немного опустив головы. Было много мотоциклов, и ребята часто ставили их рядами прямо на проезжей части, вместо того, чтобы припарковаться возле тротуара, как обычно. Также я заметил, разъезжая по улицам, что возле некоторых из этих потрепанных фургончиков медицинской помощи — в основном темно-синего цвета, задние двери закреплены проволокой, или одна из них открыта, — тоже толпились люди, вроде бы не нуждавшиеся в медицинском вмешательстве, или в чем-либо вроде этого. Встречались толпы девчонок, хихикающих или вскрикивающих слишком громко для такой рани. Также гораздо больше слонялось маленьких детей. Что касается Пиков, то они, казалось, ходили крадучись и тоже держались группами. И, хотя они всегда это делают, очень многие высовывались из окон и громко говорили друг с другом через всю улицу. Пока я колесил по району, мне встречались участки, где все было абсолютно также, как и раньше: тихо и обычно. Затем поворачиваешь за угол, — и ты вновь в части, где весь Неаполь бормочет.

И я увидел свой первый «инцидент» (как говорилось у Э. Дроува) — нет, как вы знаете, уже второй. Вот как все было. По улице шла, толкая детскую коляску и одетая в эти ужасные одежды, которые носят Пики-женщины — то есть все цвета спектра, соединенные в одно, и туфли, как у Минни Маус — шла цветная мама с этаким самодовольным выражением на лице, такое выражение можно увидеть на лице любой мамы. Рядом с ней шел ее муж, я так полагаю — в любом случае, он что-то все время говорил, а она не слушала. А навстречу им двигалась белая мама, тоже с коляской и муженьком, и ее одежда была такой же ужасной, как и у цветной мамы, — правда, все-таки она выглядела лучше, потому что было заметно, что она старается, и еще не бросила надежду выглядеть великолепно.