Один из самых известных шлюзов, проинформировал меня Папаша — и он наверняка был прав, потому что шкипер оставил штурвал умелому мальчишке, которому я, признаюсь, позавидовал, и подошел к нам, чтобы подтвердить это — назывался шлюз Боултера. У него был маленький мостик, как в японских фильмах про убийства, и большой остров из дерева, и, по словам Папаши, во времена Королевы Виктории и Короля Эдварда и всех этих доисторических монархов этот шлюз был супер-модным местом встречи для всяких чуваков щеголей, джентльменов и их пташек. Лично мне он показался чуточку мрачным (хотя, естественно, я никому не сказал) — немного скучным, пустынным и несовременным, как и множество других великих монументов, в которые твои родители гордо тыкают пальцем с верхнего яруса автобуса. И когда позже мы заплыли в район под названием Кливденский галс (только произносится это по-другому, с учеными словами так всегда), являющийся к тому же одним из самых живописных мест нации, я был сильно расстроен, доложу вам. Это было похоже на канал в Регентс Парк, только, само собой, побольше: огромные заросли переплетенных деревьев, похожих на салат из петрушки, выживающих самих себя в реку, постепенно сгнивающих и старых — что, конечно же, напоминает нам саму Англию, я говорю про все эти древние города, но оказалось, что и природа здесь выглядит точно также.

Но я начинал немножко нервничать; потому что я знал, что когда мы выберемся из этого милейшего лилейного Кливденского прудика, следующей остановкой будет местечко под названием Кукхэм. Когда я представлял себе всю эту сцену, лежа дома на скрипучем диване, я думал— да, я знаю, это глупо — я представлял себе дом Сюз в виде такой маленькой белой штучки возле реки, а лодка бы медленно проплывала мимо, а она бы вышла из дома в тот самый момент (без Хенли, должен заметить) и увидела меня на палубе, словно Капитана из Передника на Службе Ее Величества, и послала бы пару воздушных поцелуев, и умоляла бы меня сойти на землю, я бы причалил рядом с ее садом и попал бы прямо в ее объятья.

Но, естественно, я знал, что так не произойдет, и я отверг раздумья о том, что конкретно я буду делать, как-то: сходить на берег или нет, и как найти место, где живет Сюз, если бы я сошел. Но сразу же за шлюзом Кукхэма (он находится чуть впереди самой деревеньки), пока я все еще медлил с окончательным решением, чувствовал себя каким-то парализованным, и думал, хочу ли я вообще видеть Сюз, мне на помощь пришел Папаша — правда, довольно странным путем. Потому что когда мы продолжили наше плаванье после шлюза, и я уже проклинал себя за то, что ничего не сделал, и корабль как раз собирался нырнуть под металлический мост, Папаша тяжело опустился на мое плечо и отключился.

Так что я прислонил его к стенке, побежал к шкиперу и сказал ему о случившемся, он не был очень уж доволен и сказал, что мы можем сойти на следующем шлюзе, к которому приплывем. Но я сказал ему нет, это не годится, Папаша — больной человек, под присмотром Д-ра А. Р. Франклина с Харли-стрит, и я должен быстро доставить его к доктору в Кукхэме, и если он сейчас же не остановит судно, лично понесет ответственность за это. Потом я повернулся к пассажирам и громко заявил, что мой Папаша умирает, а шкиперу на это наплевать — вообще-то, я вел себя немного истерично.

Теперь я прекрасно знаю мамаш и папаш, и если есть вещь, которую эти люди ненавидят больше всего, то это любая суета. Какие-то любопытные, докучливые пассажиры, слава Богу, глянули на Папашу и сказали, что я прав — они хотели избавиться от него, понял я вскоре, потому что никто не любит больных, особенно по выходным. Так что шкипер приостановил судно и причалил к насыпи, и наорал на какого-то старикашку, чинившего лодки (так было написано на знаке) прямо рядом с железным мостом, и старикашка подплыл в маленькой лодке, и мы спустили в нее Папашу и отплыли, а увеселительное судно отправилось дальше.

К тому времени, как мы погрузились на слип, Папаша, к счастью, пришел в себя; я был этому очень рад, так как чувствовал себя немного виноватым за то, что упаковал его в эту лодчонку — да, в общем, и за свое истеричное выступление. Старикан помог ему дойти до лодочного домика, в тень, наорал на свою жену, чтобы та принесла чашку чая, и позвонил в местное отделение скорой помощи, чей представитель появился довольно быстро, но был не очень доволен тем, что его оторвали от своих мензурок и подкожных инъекций. Да и Папаша тоже не был рад его приезду, потому что он сказал, что вся эта суета из-за пустяка, и нам нужно было оставаться на корабле и какого черта. Так что никто из них не был готов к сотрудничеству. И этот Кукхэмовский доктор сказал, что не видит ничего особенно угрожающего в здоровье Папаши (я уже слышал это раньше! ), и все, что ему нужно — это отдохнуть, а потом залезть в автобус, и прямиком домой, в кровать.

Так что старикашка-судостроитель поместил Папашу в шезлонг с навесом, украшенный кисточками, а его жена принесла еще несколько чашек с живительной влагой, а я сказал, что автобус — это слишком медленно, и, пусть это будет стоить бешеных денег, но я отвезу Папашу в Лондон на такси. Старикан сказал, что он мог бы позвонить в местный автопрокат, но я сказал, нет, дайте мне адрес, и я сгоняю и улажу все лично, за это Папаша вздремнет немного и это восстановит его силы, а я получу шанс поглазеть пару секунд на эту миленькую деревушку. Так что я свалил.

Этот Кукхэм — самая настоящая деревня, как те, что вы видите на коробках с печеньем: маленькая квадратная церковь, уютные коттеджи, дороги, сделанные из грязи, и сельскохозяйственные чуваки, устало волочащие по ним свои ноги, занимаясь чем-то, чем они и должны заниматься. Я спросил у одного-двух про адрес, который мне дали, они вели себя очень расслабленно и дружелюбно, и говорили вовсе не так, как крестьяне говорят в телепередачах, и после того, как я последовал их советам и миновал несколько поворотов… бац! я увидел дом Сюз! Да. То есть это был то же дом, что я себе и представлял, почти тот же… в любом случае, больше я ни у кого дорогу не спрашивал, а просто вошел через палисадник, и на газоне рядом с рекой я увидел слушающую радио сидя на траве Сюз. И больше никого.

— Здорово, Crepe Suzette, — сказал я.

Она поглядела вверх, но не поднялась, смотрела на меня минуту, а потом сказала «Хай».

Я подошел чуть ближе.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Да, — сказала Сюзетт.

— А Хенли?

— О, да.

— Могу я сказать ему «здорово»?

Сюз поднялась на колени, а ее руки упали между ними.

— Он там, наверху, — сказала она.

— В Лондоне?

— Ага.

Я тоже опустился на колени.

— Значит, я разминулся с ним.

— Да, — сказала Сюзетт.

И тут — ну, как будто нас столкнули друг с другом две огромные руки. Мы превратились в комок, я прижимался к Сюз, она прижималась ко мне, и она начала рыдать — ну, вы знаете, такие рыдания, на самом деле больше похожие на рычание, ужас, одним словом.

Это продолжалось некоторое время, а потом я подумал черт! Здесь же везде окна, хоть это и деревня, поэтому я продолжал говорить «Сюз, Сюз», хлопал ее по спине, целовал ее лицо, когда удавалось и повторял «Сюз, успокойся, детка, расслабься, девочка, пожалуйста, перестань».

Это тоже продолжалось какое-то время, она взяла себя в руки, с лицом, красным, как помидор, села на траву и посмотрела на меня так, будто я неожиданно собирался исчезнуть (чего я точно не собирался делать), и я сказал ей, потому что не мог больше сдерживаться — вы должны понимать, через что я сам прошел, и что я люблю эту девочку Сюзи всем своим сердцем — я сказал:

— Так значит, ничего не вышло.

Она просто сказала «Да», а потом повторяла «Да, да, да».

Поймите, что все это время я думал еще и о Папашином здоровье и очень хотел доставить его домой в сохранности, хотя я Бог знает как хотел остаться здесь, поэтому я немного оживился и деловым тоном, хоть это и могло показаться ей верхом бесчувственности, сказал:

— Что ж, дорогуша, почему бы тебе не сбежать?